Тренировочный день 7 (СИ) - Хонихоев Виталий - Страница 17

Он сглотнул. Кровь отлила от лица и в первый раз за последние три дня воображаемый аромат жареного мяса в воздухе вызвал у него не аппетит, а тошноту. Говорят, человечина по вкусу как свинина…

— Эй! Ты чего побледнел? Да шучу, я, ты чего, Понтовый? Снова на понт повелся? — Лобо хохочет, довольный собой и своей шуточкой.

— Тихо, да. — говорит Чингачгук: — кажись я мотор слышу. Заткнулись. Пойду, гляну…

Глава 9

— Ну и кого мы тут имеем? — вонючее дыхание прямо в лицо. Наполи поворачивает шею, чтобы не дышать этим смрадом гнилых зубов и ацетона. Голова болит от удара, его взяли как кутенка, ударили сзади по голове, выключив на некоторое время. Связали и притащили… куда? Судя по закопченным сводам — пещера. Одна из тех, что образовались тут на месте провалов в известняке. Именно сюда при хорошем раскладе он и должен был бы притащить этого физрука для последующей ликвидации. Иронично. Теперь уже он лежит на каменистом полу со связанными за спиной руками. А вопросы, перемежаемые пинками под ребра ему задает весьма неприятный тип. Довольно большой… навскидку он бы сказал, что около метра восьмидесяти ростом и под девяносто килограмм веса. Не толстый, но и не худой. Если бы у него не были бы связаны руки, то он бы выдавил этому амбалу кадык на раз-два, но руки связаны весьма прочно и уже начали затекать. Связывать эти дилетанты конечно же не умеют, перетянули проволокой со всей дури, если в ближайшее время не ослабить, то он без рук останется, кисти уже начали неметь.

— Он мусор. — раздается голос откуда-то сбоку. Наполи скашивает туда глаза, ему приходится чуть выгнуться в спине, чтобы увидеть говорящего. Азиат, плоское словно блюдце лицо, прищуренные щелочки глаз. Большое лицо, большая голова, наверное, якут. Или эвенк. И если это эвенк, тогда все становится на свои места, вот почему он не заметил ничего подозрительного, не услышал никакого шума, голосов или треска веток. И вот почему его смогли застать врасплох. Эвенк, ну конечно же. Эвенки, якуты, буряты… кто-то из тех, кто умеет ходить по лесу «скрадывая» свои следы. Те, что умеют двигаться так, что ты не увидишь движения, даже если смотришь прямо на них… когда он еще служил в армии у них в разведроте был такой якут. Как-то раз он на спор сделал зарубку на деревянном столе и положил руку на доску так, чтобы ребро ладони лежало как раз на зарубке. Чтобы было видно. И сказал, что если Наполи увидит, как он двигает рукой — то тут же выигрывает. А если нет…

И Наполи смотрел на руку. Долго смотрел. Минут пять. А может и десять, время текло медленно, смотреть на неподвижно лежащую руку было скучно, так что он через некоторое время уже собрался сказать что-то вроде «ну и толку? Лежит твоя рука и что?», но тут он вдруг увидел, что оставленная ножом зарубка на деревянной доске находится уже в добрых пяти сантиметрах левее от ребра ладони разведчика. Все это время его рука двигалась! Но двигалась так, что глаз не мог уловить это движение, таким движениям нужно учиться всю жизнь, тех, кто умеет так двигаться не замечают даже животные. Легенды про мастеров восточных боевых искусств гласят что когда те упражнялись на поляне, то птицы безбоязненно садятся на них.

Якут, сидящий тут не был мастером с большой буквы, Наполи все же услышал шорох, заметил движение, но только в последнюю секунду, когда было уже поздно. Настоящего мастера он бы не заметил до последнего…

— Мусора ходят парами. — возражает здоровяк своему товарищу-якуту: — они же как дети. Мамочка не отпускает их по одному. Один должен следить за другим, легавые как крысы — обожают стучать друг на друга. А этот в лесу один. Слышь… ты чего один в лесу делаешь, а? — снова пинок под ребра. Наполи привычно напрягается и сгибается пополам на полу, краем глаза замечая еще одного. Трое, думает он, трое. Кто они такие и что тут делают — он конечно же знал, ориентировки были разосланы по отделениям две недели назад, все же побег из Южлага не совсем рядовое событие. Вернее — совсем не рядовое. Южлаг был местным Алькатрацем, просто так оттуда сбежать не получилось бы. Это на Колымских лагерях охрана скорее номинальная была, потому что оттуда бежать — дело гиблое. Все равно что смертный приговор себе подписать. Сотни километров безлюдия, зимой холод, летом жара и мошкара, а еды достать в тундре без ружья и знаний — хрен достанешь. Местные наверное бы смогли, но местные в этих лагерях не сидели. В отличие от Колымских лагерей Южлаг неподалеку от Колокамска был эдаким промежуточным этапом, вроде уже и Сибирь, но все еще не Дальний Восток. Да и город областного значения рядом, так что Южлаг был окружен двумя трехметровыми заборами и через внутренний даже был пропущен ток и подведена сигнализация. Между заборами — несколько метров «мертвой земли», вышки с автоматчиками, все как положено. И от поселений далеко, снаружи только несколько административных зданий да магазинчик. Строгая охрана, проверки всего что въезжает-выезжает, досмотр, передачи в другом здании принимают, снаружи, два раза досматривают… но все равно ушли в побег эти трое, а потому ушли, что перевели их на СИЗО по этапу, а СИЗО это не Южлаг, здание следственного изолятора в свое время еще декабристов наверное помнило. Не потому что они в нем сидели, нет. В бытность свою там были каменные апартаменты купца Вежминского, известного в Колокамске мецената. Пришла революция и купца раскулачили, дом забрали под государственные нужды и сперва там находился райсовет, а потом и тюрьма. К семидесятым тюремных перевели в Южлаг, а в «каменных апартаментах» разместился следственный изолятор, куда по этапу и попали зека из Южлага. Как именно они сбежали — Наполи не знал, не интересовался, если бы захотел — конечно бы узнал, слава богу есть знакомства в местном МВД и у него самого и у дяди. Но на тот момент трое беглых зеков интересовали его так пятна на солнце и коронация королевы Виктории в одна тысяча восемьсот тридцать восьмом году, то есть — никак.

Он скрипнул зубами. Так просчитаться… случайность на случайности, все на тонкой ниточке, однако его обучали тому, что случайность — это следствие того, что ты не просчитал до конца. Самое страшное это когда ты даже не брал в расчет такой поворот, это значит, что ты облажался. Он знал что в жизни может быть всякое, все может пойти вкривь и вкось, он просчитывал варианты того, что Полищука будут прикрывать, что он не поедет в поход, что он будет сопротивляться силовому захвату, что у него с собой может быть оружие, что в этой местности могут отдыхать и другие люди…

Но он совершенно забыл про троих беглых зеков. Если бы он помнил, если бы держал в уме вероятность их появления — он бы ни за что не попался так глупо! Ладно МВД расслабилось, отменили план «Перехват», решили, что троица ушла из области, что давно уже «железкой» на запад рванули, туда, где искать их будет сложно. На юго-запад, если точнее. А они — решили систему обмануть, пережидали тут пока «Перехват» отменят. Умно. И это очень плохо, потому что иметь дело с умным противником всегда хуже. С другой стороны, будь они идиотами их бы уже поймали.

Еще удар! Жгучая боль расплывается в боку, он кряхтит и стонет, делая вид что ему хуже чем на самом деле. Убивать его они пока не собираются, хотят выведать информацию. Что с ним будет после того, как они получат всю интересующую их информацию? Будь это отряд спецназа в глубоком вражеском тылу и гадать не нужно было бы. Перерезали бы ему глотку или вон, сразу в провал скинули связанным. Однако даже если они не были солдатами войск спецподразделения на задании, это вовсе не значило что он отсюда живой выйдет. Они — беглые зека и им-то свидетель вовсе без надобности. Глотку перерезать… кто-то может и поколеблется, но вот этот здоровяк, который его по ребрам пинает — вряд ли. И второй, который якут — тоже нет. Тот вообще охотник и всякое повидывал, для людей такого склада что свинье горло перерезать, что человеку — раз плюнуть. Ну и… как обычно, благими намерениями дорога в ад устлана, видел он когда дом обносили, да решили «мокруху» на себя не брать. Дали по сопатке мужику и связали. Рот завязали, кляп вставили, дескать пусть живет, с утра его найдут… да вот только не учли, что нос ему разбили, а через рот он дышать не мог — кляп же. И мееедленно задохнулся, изгибаясь в агонии.