Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки. Часть 2 (СИ) - Хренов Алексей - Страница 9

Насколько легко было говорить с Кузнецовым и Жаворонковым — коротко, по делу, с пониманием реалий, — настолько же с двойным, а то и тройным дном звучали вопросы Генриха Самуиловича. Начальник управления НКВД по Дальневосточному краю спрашивал мелочь за мелочью, будто собирал рассыпанный по полу горох: сколько именно пачек загрузили, что на них изображено, сколько цветов на обложке, кто принимал тираж у типографии, кто считал пачки в самолёте, где они лежали до вылета, кто и как контролировал сброс листовок — и так далее, и тому подобное.

Лёха, на которого выпала основная тяжесть разговора, отвечал аккуратно, не споря и не ерничая.

Выйдя из здания, Кузьмич выдохнул, сдвинул ушанку на затылок и хмыкнул:

— Я уж думал, прямо там иголки под ногти начнут загонять.

Четвертое апреля 1938 года. Железнодорожный вокзал города Владивосток .

Поезд дальнего следования Владивосток — Москва с грохотом лязгнул сцепками, и паровоз, выпуская в морозное утро султан густого дыма, потянул состав по расписанию.

Сидя в купе, Лёха представлял себе весь этот путь до Иркутска — больше четырёх тысяч километров, почти пять суток дороги, со сменой паровозов, перекурами на станциях и бесконечным постукиванием колёс, от которого у любого начинающего романтика через день начинало в такт стучать в мозгу.

Денежное содержание по временному удостоверению ему снять не удалось, и наш прохиндей, как он думал, ловко скрылся от недремлющего ока контроля.

Ещё зимой он познакомился с местным стоматологом, внешность и манеры которого не оставляли сомнений в его коммерческой жилке. Тот же стоматолог оказался по совместительству спекулянтом — всего, чего угодно. Для своих, конечно.

— Лёша! А ваша мама была не еврейка? — ошарашил вопросом его стоматолог на третий приём, когда Лёха десять минут обосновывал необоснованность финансовых претензий стоматолога.

— Я не знаю, я из детдома.

— Какой ужас! Такой талант пропадает! Вы играете на чём-либо?

— Аккордеон люблю, на гитаре могу что-то изобразить.

— Куда эти поцы завели страну! Мальчик вынужден играть на варварских инструментах! Алексей! Настоятельно прошу — попробуйте скрипку!

Небольшой мешочек китайских шёлковых шалей и платков — лёгких и тонких — легко и быстро поменял собственника. Китайский шёлк ценился за рисунок, за гладкость, за ту странную мягкость, которую русские женщины умели узнавать с первого прикосновения.

Некоторое количество купюр — трёшки, пятёрки, десятки и пара двадцатипятирублёвок, свежее издание 1937 года с водяными знаками и Лениным в медальоне — обещали обеспечить Лёхе спокойное существование на ближайшие недели.

Он заказал проводнику стакан чаю с ломтиком лимона, отклонил предложение сидящего напротив полковника-артиллериста бахнуть по маленькой и уставился в окно.

За стеклом мелькали заиндевелые телеграфные столбы, редкие станции и снег, который на закате становился розовым.

Лёха вздохнул и задумался, как жить дальше.

И снова вспомнил неоднозначную беседу с Кузнецовым двумя днями ранее.

Второе апреля 1938 года. С квер у памятника Жертвам революции, город Владивосток .

Минут через десять, под неярким утренним солнцем, можно было увидеть двух моряков, что мирно вышли из штаба, прошли мимо памятника Жертвам революции и свернули за угол — туда, где узкая дорожка вела вниз, к морю.

Весенний ветер бил в лицо, пахло мазутом и мокрым камнем. Гравий под ногами скрипел.

Ниже, за каменным парапетом, открывался вид на бухту — серую, дышащую дымом, с медленно ползущими по воде буксирами. Оттуда доносился привычный портовый гул: звяканье цепей, гудки, голоса матросов. Всё это надёжно глушило слова.

Кузнецов медленно шёл чуть впереди, не оборачиваясь, засунув руки в карманы шинели.

— Алексей, тут, знаешь, какая ситуация… — произнес Кузнецов, мрачно и негромко.

Глава 5

Трехколесный велосипед

Середина апреля 1938 года. Редакция физкультуры и спорта газеты «Комсомольская правда», город Москва.

— Надька! — раздался истошный женский рев через весь зал. — Трубку возьми! Спортсменов спрашивают!

Так Надю позвали к телефону.

Редакция физкультуры и спорта делила большой общий зал с редакцией по сельскому хозяйству и своего телефонного номера у них не было — стояло два запараллеленных аппарата — один на стороне «физкультурников», второй у «колхозников».

Иногда, желая позвонить, Надя хватала трубку и слышала в трубке чей-нибудь бодрый голос:

— … Колхоз имени Ленина? Надои пошли вверх⁈ Примите завтра корреспондента!

Или бывало и — … Ассенизаторы прибыли на место, прорыв героически локализован!

Сегодняшний звонок был не из тех.

— Слушаю! — крикнула она в трубку, пытаясь перекричать гул машинок и разговоров.

— Надежда Ржевская? С вами говорит дежурный референт Секретариата ЦК, — спокойно произнёс голос, отчётливый, сдержанный, без эмоций. — Вас просят подъехать завтра в 14 часов в Кремль, вход через Спасские ворота, пропуск будет заказан. Возьмите все предложения по развитию Севера. Не опаздывайте.

— Хорошо. — в ужасе пролепетала Наденька.

Связь оборвалась. Надя ещё секунду держала трубку в руке, словно оттуда могло донестись объяснение — шутка ли это, розыгрыш или ей всё послышалось?

Но в зале всё шло своим чередом — стрекотали машинки, спорили о видах на урожай сурепки, наступающем чемпионате страны по футболу, звенели телефоны.

И только у Наденьки откуда-то изнутри пошёл холодок — тот самый, когда понимаешь, что жизнь вот-вот свернёт туда, где уже не вернуться обратно.

Апрель 1938 года. Скорый поезд №1 Владивосток — Москва, Транссибирская магистраль.

Трясясь в шикарном по местным мерками купе, Лёха смотрел, как за окном редкие огни тонули в чёрных переливах стекла, и вспоминал.

Недалеко от штаба флота, возле киоска «Союзпечати» стояла бойкая комсомолка и размахивала веером зелёных бумажек и нараспев выкрикивала:

— Всесоюзная денежно-вещeвая лотерея! На самолёт для Красной Армии! Тираж двадцать второго мая — не опоздайте, товарищи!

Кузнецов остановился, глянул на направившегося к девушке Лёху и усмехнулся:

— Собираешь себе на самолёт?

— Ну-ка, зелёные человечки, поработайте, — сказал Лёха, вытаскивая трёшку и протягивая девчонке.

Он покрутил билет в руках — плотная, чуть глянцевая бумага, ярко-зелёный фон, в центре серебристый самолёт, похожий на его СБ, с огромной красной звездой, летящий над облаками. Внизу чётко отпечатано: «Каждый билет — самолёт для Красной Армии! Тираж состоится 22 мая 1938 года в Москве.»

— Николай Герасимович, вот один вам — в качестве подарка, — сказал он, усмехнувшись. — А второй Надежде в Москву отправлю. Пусть хранит. Может, выиграет себе пальто, или велосипед.

Кузнецов улыбнулся, свернул билет и сунул в карман кителя.

А затем флагман 2-го ранга посмотрел внимательно на нашего прохиндея и очень аккуратно, тщательно подбирая формулировки, предложил Лёхе… свалить. И чем быстрее — тем лучше.

— На флот идёт очередная проверка из Москвы, — сказал он негромко. — Теперь уже под совместным патронажем Мехлиса и Смирнова. Как говорится, прошлый и нынешний начальники политуправления Красной армии жаждут помочь нам найти недовыявленных врагов, шпионов и вредителей. — с горькой иронией произнес флагман 2-го ранга.

Он глянул прямо в глаза Лёхе и добавил чуть мягче:

— А про тебя, Алексей, можно уже энциклопедию составить из доносов. С твоим-то характером и языком думаю, что доносы и в Москву летят стаями. Так что — поручение партии выполнил, молодец! Но тебя здесь считай нет. В командировке. Так что нечего тут глаза всяким бдительным товарищам мозолить.

— Сегодня со Жаворонковым всё реши, — продолжал Кузнецов, не меняя тона. — Завтра съездите толпой к чекистам, и чтобы мне доложили: послезавтра, в половине второго ночи, ты залез в курьерский поезд № 1 и отбыл в сторону Москвы. В Иркутске через пять дней сойдешь, там на авиазаводе группы в Китай формируются. Григория Тхора помнишь по Испании?