Внимание! Мы ищем маму (СИ) - Лотос Милана - Страница 28

— Спят, – прошептала она. – Оба, сопят.

Я не сдержался.

Я притянул ее к себе, обнял так крепко, что, казалось, наши сердца стучат в унисон, и прижался губами к ее виску. В этом объятии растворилась вся моя дрожь, вся накопленная ярость и страх. Мы стояли посреди прихожей – два израненных, до смерти уставших человека, нашедших в друг друге ту самую спасительную гавань.

— Пойдем, – я взял ее за руку, и мы босиком прошли в мою – нет, “нашу” спальню.

Мы не говорили ни слова. Скинули одежду, как сбрасывают с себя тяжелый, пропитанный чужим страхом груз, и утонули в прохладе простыней. Она прижалась ко мне спиной, а я обнял ее, уткнувшись лицом в ее волосы, пахнущие больницей, ночным городом и чем-то неуловимо-ее. Ее тело было живым источником тепла, и его спокойный ритм постепенно усыплял мою лихорадочную тревогу.

«Пономарёв... квоты... Нулевой пациент...» – мысли, словно уставшие птицы, медленно кружили в голове, уступая место тяжелому, бездонному истощению.

Последнее, что я почувствовал перед тем, как провалиться в короткий, тревожный сон, – это ее тихое, ровное дыхание у меня под ухом. И осознание простой, как выстрел, истины: завтра начинается не просто суд за опеку. Завтра начинается война с теневым королем, который торгует человеческими жизнями. И мои дети были разменной монетой в его игре.

Но теперь у меня была она. Моя Любимая. И это знание делало меня не просто сильнее. Оно делало меня непобедимым.

38.

Первые лучи утра застали нас за кухонным столом, уставленным чашками с остывшим кофе. Не было и речи о сне – адреналин ночной встречи с Пономарёвым и леденящая душу фотография от Кости выжгли из меня всю усталость, оставив лишь холодную, сфокусированную ярость.

Ровно в восемь утра, как и было условлено, в дверь позвонил Марат. Мой юрист вошел в квартиру с деловым портфелем в одной руке и планшетом в другой. Его взгляд, острый и всевидящий, мгновенно оценил обстановку: моё осунувшееся за ночь лицо, Настю, разливающую кофе с той естественностью, какая бывает только у хозяйки дома, и доносящийся из детской смех мальчишек.

— Андрей Игнатьевич, – кивнул он мне, затем вежливо склонил голову в сторону Насти. – Настасья Васильевна. Начинаем?

Мы уединились в гостиной.

Я откинулся на спинку дивана, закрыл глаза на секунду, собираясь с мыслями. Раньше при одной мысли о суде меня захлестывала волна беспомощного гнева. Сейчас же внутри была лишь ледяная пустота, которую нужно было заполнить железной логикой.

— Они будут играть на контрасте, Марат, – начал я, открыв глаза. Его взгляд был прикован ко мне. – Их козырь – «исцелившаяся» Мария Анатольевна. Подтянутая, ухоженная, с лучшими врачами в истории болезни. Они представят её жертвой обстоятельств, которая прошла через ад, нашла в себе силы встать и которая теперь хочет вернуть своих детей.

— Стандартная тактика, – хмуро констатировал Марат, делая пометки на планшете. – Судьи это любят. Истории искупления грехов.

— Значит, мы не будем вмешиваться в их историю, – парировал я. – Мы представим свою. Мы покажем не раскаявшуюся мать, а человека, несущего прямую и непосредственную угрозу для жизни и здоровья детей. Системно. Без эмоций.

Я сделал паузу, чувствуя, как каждый мускул на лице напряжен.

— Первое. Вчерашний визит с ножом. В полночь моя бывшая супруга, находясь в состоянии неконтролируемой агрессии, проникла в эту квартиру с холодным оружием. Угрожала мне, находилась в непосредственной близости от спящих детей. Факт зафиксирован вызовом бригады скорой психиатрической помощи. Номер вызова, время, имена фельдшеров – всё есть. Это не бытовая ссора, Марат. Это – покушение.

Марат свистнул, его пальцы забегали по экрану быстрее.

— Это серьёзно. Очень. Продолжай.

— Второе. Её сожитель, Василий Игнатенко. Вчера, под предлогом «проверки условий для опеки», он с двумя неизвестными лицами незаконно проник в квартиру, пока меня не было дома, напугал мою помощницу и… – голос мой дрогнул, но я заставил себя говорить ровно, – …и разбудил моего трёхлетнего сына. Общался с ним, запугивая. У нас есть свидетель, Анна. И, если суд сочтет нужным, мы готовы предоставить показания самого ребёнка. Мы подаем ходатайство о запрете Игнатенко и его людям приближаться к детям.

— Основание – прямая демонстрация угрозы, – кивнул Марат, и в его глазах вспыхнул азарт охотника. – Идеально. Связка: неадекватная мать и её опасный покровитель.

— Третье. Её психиатрический анамнез. Истерика в больнице, когда она кидалась предметами в присутствии больного ребёнка. Показания медперсонала. Мы требуем назначить судебно-психиатрическую экспертизу. Не ту, что ей устроили её платные врачи, а независимую. Пусть суд сам убедится, можно ли доверять жизнь детей человеку с таким набором диагнозов.

Я встал и прошелся по комнате, сжимая и разжимая онемевшие пальцы. Внутри не было ничего, кроме холодной, безжалостной решимости.

— Они хотят играть в «хорошего» и «плохого»? Пусть. Но в нашей реальности «хорошая» мать – это та, что не является в дом к детям с ножом. Та, чьи друзья не пугают трёхлетних малышей по ночам. Та, чьё психическое состояние не представляет опасности. Мы не просим суд лишить её прав из-за прошлых ошибок. Мы требуем защитить детей от неё “сейчас”. Потому что завтра она может прийти снова. И в её руке может быть что-то посерьезнее, чем нож.

Я остановился напротив Марата, глядя на него прямо.

— Это не месть, Марат. Это – протокол. Протокол безопасности. И мы предоставим суду все доказательства по пунктам.

Марат отложил планшет. На его лице играла редкая, одобрительная улыбка.

— Андрей Игнатьевич, – сказал он с уважением в голосе. – Поздравляю. Вы только что составили идеальную стратегию защиты. От отеческих эмоций не осталось и следа. Чистая, беспристрастная логика и неоспоримые факты. Именно это и нужно суду.

Из коридора послышался смех Тёмы. Я обернулся и увидел, как Настя ведет его за руку, а он что-то радостно лопочет.

Я кивнул Марату.

— Тогда начинаем. У нас есть всего несколько часов, чтобы превратить эту стратегию в оружие.

И тут в дверь резко позвонили. Короткий, настойчивый, будто вколоченный в тишину гвоздь. Инстинкт бывшего мента заставил меня рвануться с места, опередив Настю. Смотреть в глазок не привык – в деревне эта привычка атрофировалась, – поэтому я рывком распахнул дверь.

На пороге стоял юнец-курьер, съежившийся от моего внезапного появления. В его руках был огромный, неподъёмный букет. Не просто цветы, а помпезная, театральная композиция из белых и алых роз, перевитых чёрной декоративной лентой. Они выглядели чужеродно и зловеще, как венок на похоронах, пахли оранжерейной сладостью, от которой закладывало нос.

— Что это? Кому? – мой голос прозвучал глухо, пока я машинально принимал этот тяжёлый, шипастый груз.

— Без понятия, – пожал плечами паренёк, торопливо отступая. – Там есть открытка. Посмотрите.

Дверь захлопнулась. Я стоял в прихожей, сжимая в руках этот абсурдный букет. Шипы впивались в ладони, но я почти не чувствовал боли. Взгляд Насти, встревоженный и вопросительный, Марата – настороженный и аналитический. Из гостиной выбежал Тёма.

— Папочка, какие класивые цветики! – он потянулся к розам.

— Не трогай! – рывком отдернул я букет, и Тёма испуганно отпрянул. Его нижняя губа задрожала. В глазах Насти мелькнул упрёк, но тут же сменился пониманием.

— Прости, малыш, – я положил букет на пол, подальше от детей, и ощутил, как по спине ползёт холодный пот. Сердце забилось с такой силой, что я слышал его в висках. Это была не угроза. Это было послание. Тщательно упакованное, рассчитанное на психологический эффект. Работа мастера.

Я разорвал конверт. Бумага была плотной, дорогой. Почерк – уставший, с сильным наклоном, выведенный чёрными чернилами.

«Эти розы – самому лучшему полицейскому, но, к сожалению, никудышному отцу. Белые – в память о твоей былой чести. Алые – в знак пролитой тобой крови невинных детских душ. Берегись. Суд впереди, и ты проиграешь его.»