Внимание! Мы ищем маму (СИ) - Лотос Милана - Страница 27

Пономарёв побледнел. Он отвёл взгляд, его пальцы нервно забарабанили по столу.

— Я не знаю, о чём вы говорите. Я врач. Я лечу людей, - прошептал он дрожащим голосом.

— Вы лечите тех, кто платит Игнатенко! – не выдержала Настя. Её глаза горели. – А те, кто ждёт своей очереди по закону? Они для вас что? Статистика? Биологический мусор? Виктор Сергеевич, я работаю с вами бок о бок. Я вижу, как вы смотрите на этих больных, я знаю, что вы не бессердечный человек! Вам не плевать на них, - она взглянула мужику в глаза, - посмотрите на меня. Посмотрите, черт побери! А теперь ответьте, что заставляет вас это делать? Что они имеют на вас?

И тут в его глазах что-то надломилось. Вся напускная строгость спала, обнажив измождённое, испуганное лицо человека, загнанного в угол.

— Вы не понимаете… – он прошептал, и его плечи сгорбились под невидимой тяжестью. – Это не просто деньги. Это… система. Если ты в неё вошёл, ты уже не выйдешь. Они… они знают всё, - прошептал он и испуганно огляделся, словно кто-то смотрел на него и тянул к нему свои клешни, - про мою дочь. Про её учёбу за границей. Про старые долги… Один неверный шаг – и всё рухнет. Не останется ничего. Ни меня, ни вас, ни больницы.

— Чья это система? – я наклонился над столом, пытаясь поймать его взгляд. – Кто стоит за Игнатенко?! Кому я, бывший мент, мог так насолить?

Пономарёв зажмурился, будто от боли.

— Не знаю имени. Никто не знает. Мы называем его «Нулевой пациент». Тот, с кого всё началось. Тот, кому все обязаны. Игнатенко – всего лишь его правая рука, решальщик. А вы… – он посмотрел на меня со странной смесью жалости и страха. – Ваше дело с опекой… это не просто месть. Это наглядный урок. Чтобы другие не верили, будто можно выйти из-под контроля и остаться безнаказанным. Вы — образец.

Вдруг его взгляд метнулся к стеклянной стене, выходящей в коридор. Его лицо исказилось чистым, животным ужасом. Он резко встал, отшатнувшись от стола.

— Уходите! – его шёпот был полон отчаяния. – Пожалуйста, просто уходите и забудьте этот разговор! Они уже здесь… Они все видят, и все знают.

Я обернулся. Коридор был пуст. Но по спине пробежали ледяные мурашки. Чувство, знакомое по старым операциям, — чувство прицельного взгляда в спину.

Мы вышли из ординаторской. Тишина в больнице теперь казалась зловещей, наполненной незримыми угрозами. «Нулевой пациент». Система. Мы бились не с человеком, а с гидрой.

И тут мой телефон завибрировал.

Сообщение от Кости. Я открыл его, и мир сузился до строчек на экране.

«Машина уехала. Но оставила «подарок». Под дверью конверт. Внутри одна фотография. Тёма в песочнице вчера днём. Крупным планом. Они не просто следят, Андрей. Они показывают, что могут подойти вплотную. В любой момент. У нас нет ни минуты».

Я показал телефон Насте.

Она прочла, и её рука сама потянулась ко мне, цепко вцепившись в мою куртку. Её глаза, полные ужаса, встретились с моими.

В них я увидел то же, что чувствовал сам: леденящий душу, первобытный страх. Это была уже не игра в кошки-мышки. Это была охота. И мои дети были мишенью.

Я посмотрел на пустой, ярко освещённый коридор, где только что мелькнула тень, и понял: наш визит к Пономарёву не остался незамеченным. Мы тронули одну из ниточек, и вся паутина задрожала.

Игнатенко и его невидимый босс только что сделали свой ход. Они перешли от угроз к демонстрации силы. Они показали, что знают каждый шаг моего сына.

Теперь был мой ход. И от него зависело всё.

37.

Мы вышли из больницы в тишине, которая была красноречивее слов. Она была тяжелой, наполненной страхом Пономарёва и осознанием, что мы столкнулись не с человеком, а с безличной «системой». Слово «Нулевой пациент», брошенное в воздух, повисло между нами, обрастая пугающими догадками.

Я завёл машину, и мы поехали домой. Не к дому Насти, а к моему дому. К нашему дому. Это осознание, пронзительное и ясное, пришло ко мне само собой, когда я смотрел на её профиль, освещённый уличными фонарями.

Тень длинных ресниц на щеке, упрямый изгиб бровей, губы, сжатые в тугую ниточку — я изучал каждую черту, как слепой изучает новое лицо.

Моя Любимая. Совсем недавно, в самых потаённых уголках своей израненной души, я начал называть Настю именно так. Она была моей девочкой, моей женщиной, моим спасением. И сейчас, в адском хаосе, я знал – мы будем вместе. Это было единственной точкой опоры в рушащемся мире.

Её рука, холодная от ночного воздуха, лежала поверх моей на рычаге КПП. Простое прикосновение кожи к коже, а казалось, будто она держит меня за самое сердце, не давая ему выпрыгнуть из груди или разорваться от бессилия.

Подъезжая к дому, я инстинктивно вжал педаль тормоза, вглядываясь в каждую подозрительную тень, в каждый оставленный на ночь автомобиль. Но улица дышала сонной, обманчивой безмятежностью. Настоящее облегчение нахлынуло на меня только тогда, когда дверь нашей квартиры распахнулась, и мы увидели картину, ставшую полным отрицанием нашего ночного кошмара.

В гостиной, на диване, укутанные одним большим пледом, сидели Костя и Аннушка. На экране телевизора тихо шел какой-то старый комедийный фильм, но они, кажется, уже его не смотрели. Аннушка, с припухшими от недавних слёз, но теперь спокойными глазами, дремала, положив голову на плечо Кости.

А он, сильный, грубоватый мент, сидел неподвижно, словно боясь её потревожить, одной рукой придерживая кружку с чаем, а другой – пульт.

Они выглядели так естественно, так мирно, что наша тревожная ночь показалась каким-то дурным сном.

Услышав нас, Костя медленно поднял голову и поднес палец к губам. Он бережно, с почти отеческой нежностью, переложил голову Аннушки на мягкую подушку дивана и бесшумно подошел.

— Всё чисто, – тихо сказал он. – Больше никто не беспокоил. Малые спят, накормлены, напоены, сказку на ночь выслушали. – Он кивнул на Аннушку. – Она молодец, держалась. Но выжата как лимон.

— Спасибо, брат, – я сжал его плечо, и в этом жесте была вся моя благодарность, всё облегчение, что дети в безопасности, что я не один.

— Да брось, – он брезгливо поморщился, но в глазах мелькнуло что-то теплое. – Ладно, я Анну домой отвезу. А вам, – его взгляд скользнул по мне и Насте, оценивающе и строго, – надо глаза прикрыть. Хотя бы на пару часов. Завтрашний день будет огненным.

Настя молча кивнула, ее собственная выдержка была на исходе. Она, как сомнамбула, прошла в детскую проверить мальчишек, а я задержался в прихожей с Костей.

Пока он помогал заспанной Аннушке надеть куртку, он наклонился ко мне, и его голос стал низким, деловым, каким бывал на допросах.

— Андрей, кое-что прояснилось. По своим каналам покопал. Твой Пономарёв – не просто рядовой хирург. Он – краеугольный камень. Ключевая фигура в распределении квот на высокотехнологичные операции, включая пересадку печени. Понимаешь размах? Твою бывшую протолкнули в обход всех очередей. Значит, за это кто-то заплатил. Очень дорого. Игнатенко? Возможно? Не знаю. Настоящая сила – тот, кто держит эти квоты в ежовых рукавицах и решает, кому жить, а кому – медленно угасать.

Эта информация вонзилась в мозг, как раскаленная спица. Все пазлы с ужасающей четкостью складывались в чудовищную картину. Маша была не просто пешкой в битве за детей. Она была дорогостоящим активом в чьей-то бесчеловечной схеме, живым товаром.

— «Нулевой пациент»... — непроизвольно вырвалось у меня.

Костя нахмурился.

— Что-что?

— Пустяки. Потом. Спасибо, Костян. Без тебя я бы...

— Да ладно, – он махнул рукой, открывая дверь для сонной Аннушки. – Разберёмся. Спи.

Дверь закрылась, и в квартире воцарилась та особенная, глубокая тишина, что бывает только в домах, где спят дети. Ее нарушало лишь их ровное, безмятежное дыхание за тонкой стенкой. Настя вышла из детской, скинув туфли, и босиком, по холодному полу, подошла ко мне. Ее бледное лицо светилось в полумраке.