Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович - Страница 59

— Дядя Акинфий сам сказал мне, что батька завещает Аньке завод, как дед обделил моего батьку, да и твоего тоже, — просипел удавленник Ванька. — Не мудрёное дело-то, Васята. Одному — всё, остальным — кукиш поцеловать. А я-то поверил. Фузею дедовскую почистил батьку пришибить.

Мёртвый Ванька спрыгнул с водовода.

— Не подходи!.. — Ваську колотила крупная дрожь.

Он шарил ладонью по груди, нащупывая нательный крестик.

— Ох, Васята, слушай, как в петле-то худо помирать! — засмеялся Ванька. — Больно, и крутит всего, и дышать охота!.. Висишь-висишь, тело-то будто гиря семипудовая, голова отрывается, а всё никак не помрёшь! Думаешь там всякое, тужишься ещё чуток пожить… Тьфу! — мертвец весело сплюнул.

Васька сполз по стене и сжался, стискивая крестик в кулаке. Он пытался прочесть молитву, но язык закоснел, и Васька только всхлипывал в отчаянии.

— Да я тебе ничего не сделаю, братец, — добродушно заверил мертвец, присаживаясь на корточки напротив Васьки. — Я пришёл рассказать тебе про дядьёв своих. Они ж не только батьку Григория подзуживали, но и меня тоже. Хотели дедовский завод себе заграбастать. А как я батьку-то ухлопал, так они вдвоём меня начальству и выдали на расправу. Вот ведь черти, а?

Ванька заливисто захохотал, довольный коварством родственников.

— Не могли они этого устроить… — прошелестел Васька.

— Шибко ты добрый, дурачок, — ответил удавленник.

Он протянул к Ваське руку. Васька зажмурился, как ребёнок, и ощутил, что его невесомо и нежно гладят по голове, по вздыбленным вихрам. Васька терпел, его трясло, и наконец он не выдержал — распахнул глаза.

Перед ним в белом саване стояла Танюшка — младшая сестра, которую похоронили больше года назад. Васька любил её всей душой. Она умерла, когда он был уже здесь, на своём Шайтанском заводе. По слухам, Танюшка погибла от руки отца: из любопытства залезла в подвал его тульского дома, и Никита Никитич в гневе ударил её по голове связкой тяжёлых ключей. Васька в это не верил — батюшка любил озорную Танюшку. Её все любили.

Рассудок у Васьки уже пошатнулся: живые и мёртвые перемешались, Васька не отличал людей от призраков.

— Не бойся, Васенька, — ласково сказала Танюшка. — Мы же твой род…

— Что они говорили про батюшку и дядю Акинфия? — почти заплакал Васька. — Не может быть такого!..

— Правду они тебе говорили, — печально улыбнулась Танюшка. — Мы, мёртвые, только правду говорим. Иначе зачем нам к вам-то возвращаться?

— Не душегубы дядя Акинфий с батюшкой! — замотал головой Васька.

— Так надо для заводов, — мягко возразила Танюшка. — Что уж поделать, Васенька? Меня вот батюшка тоже за это казнил…

— Нет!..

— Да, Васенька. Мы с Прошкой пожениться уговаривались, я к нему через подземелье бегала… Батюшка узнал, испугался, что я дяде Акинфию его тайны выдам, и ударил меня… Неладно у него со мной получилось.

Прошка, старший сын Акинфия Никитича, жил в новом доме у бабушки Дуси, а Танюшка, понятно, жила в доме отца. Дома соединялись подземным ходом. По нему Танюшка и пробиралась на свидания с Прошкой. Там Никита Никитич и поймал её, там и бил до полусмерти. Вытащил уже умирающую.

— Нет! Нет! — исступлённо повторял Васька.

— Прими, — попросила Танюшка. — По-другому до величия не дойти… Я тебе добра желаю, Васенька. Дай я тебя поцелую, утешу, успокою…

Сидя под стеной каземата, Васька не сопротивлялся. Он почувствовал, как руки сестры обвивают его — легко, будто тёплый воздух над костром. И перед собой Васька увидел светящееся лицо Танюшки, её глаза, в которых игриво играло пламя. Мёртвая Танюшка улыбалась жадно и победительно.

…Акинфий Никитич дёрнул дверь на себя и скатился по ступенькам в подвал. Окутанный зыбким заревом, Васька скорчился на полу, а по нему бегали, вспыхивая, лепестки призрачного огня. Акинфий Никитич вцепился Ваське в загривок, рывком поставил на ноги и толкнул к лестнице. Огонь с Васьки мгновенно исчез, будто палая листва, которую сдул ветер, и тотчас ярко вспыхнуло в чреве плавильного горна. Акинфий Никитич свирепо поволок племянника к выходу; ничего не соображая, Васька шатался, ноги его путались и заплетались. Он словно разучился владеть собой.

— Двигайся, болван! — прорычал Акинфий Никитич.

Огонь в горне заскакал сквозь решётку от лещади до тёмного свода, как взбесившаяся собака, что дико прыгает и кувыркается на привязи.

— Оставь его! — завыло из горна. — Оставь до курантов!..

Акинфий Никитич выпихал Ваську вверх по лестнице до подземного хода, выскочил сам и захлопнул дверь в каземат.

Глава четырнадцатая

Башня и домна

Онфим выгнал прислугу, и Ваську положили в людской на скамью — не тащить же его на верхний ярус по лестнице. Васька плакал, поскуливая, и крупно дрожал — совсем как ребёнок после испуга. Невьяна вытерла ему слёзы и пристроила на лоб мокрое полотенце. В растрёпанных Васькиных волосах проблёскивала седина. Ещё днём никакой седины у него не было.

Стоя поодаль, Акинфий Никитич с мрачным недовольством наблюдал за хлопотами Невьяны. Ему не нравились её тревога и забота. Васька — не дитя. И его никто не обижал. Просто ему сказали правду, а он сломался.

— Прости, Танюшенька… — всхлипывал Васька.

Невьяна догадалась: он видит перед собой что-то своё и разговаривает не с теми, кто рядом. Он никак не может вынырнуть из того ужаса, в который окунулся, блуждает там, во тьме памяти, и не находит спасительного выхода. Невьяне было пронзительно жалко Ваську. Она ведь чуяла, что его попытки сойтись с дядюшкой не кончатся добром, — они добром и не кончились. И она, Невьяна, тоже была виновата в этом: не удержала глупого парня.

— Он хороший, он не со зла, Танюшенька… — всхлипывал Васька.

Невьяна оглянулась на Акинфия Никитича.

— Кого ты в подвале башни прячешь, Акиня? — прямо спросила она.

Акинфий Никитич, не отвечая, рассматривал Невьяну. Красивая она. Такими, наверное, были княгини в старину: стойкими в истине и любви. Нужно ли скрывать от неё тайну подвала? Не нужно. Не примет — так уйдёт.

— Там демон, — сказал Акинфий Никитич.

Онфим тоже слышал хозяина, но его изуродованное лицо не дрогнуло.

— Этот демон по Невьянску и шастал. Из огня в огонь прыгал. Чужие обличья принимал, и Лепестиньи тоже. Людей пожирал — сжигал заживо.

Невьяна была поражена. Акинфий говорил о демоне спокойно, словно демон был машиной. Сложной, опасной, непонятной — но машиной, а не пугающей тварью из преисподней, не адским зверем, не посланцем дьявола.

— Откуда он взялся? — Невьяна глядела Акинфию Никитичу в глаза.

Она думала, что Акинфий скажет: «За грехи меня карают».

— Не ведаю, — пожал широкими плечами Акинфий Никитич. — Был у меня мастер из немцев, алхимист. Похоже, он мне и наколдовал. Мстил.

— И что же делать? Попа надо позвать…

Акинфий Никитич раздражённо скривился. Разве он тёмный мужик, у которого черти на потолке поселились, и ему избёнку святой водой окропить требуется? Он — заводчик! Самый могучий в державе! Неужто Невьяна ещё не поняла? Он сам с любыми своими бедами справляется!

— Я сам любому демону шею сверну! — сказал Акинфий Никитич.

Васька вдруг зашевелился, попытался приподняться.

— Не было ведь того, дядя Акинфий? — жалобно спросил он. — Соврал мне Ванька, пьяница? И дядя Гриша соврал? Так ведь?..

Невьяна бережно уложила Ваську обратно и погладила по голове.

— А Вася? — тихо напомнила она Акинфию. — Разве ты справился?..

Лицо Акинфия Никитича тяжко набрякло гневом.

— Онфиме, постереги сени, чтоб никто сюда не лез, — распорядился он.

Вот этого разговора Онфиму не следовало слышать. Онфим вышел из людской и закрыл за собой дверь.

— Ты меня винишь? — глухо спросил у Невьяны Акинфий Никитич.

Невьяна непримиримо промолчала.

— Таким, как я, быть — это будто в окружении волков! — Акинфий Никитич дёрнул ворот камзола. — Со всех сторон рвут! И ладно бы враги — нет, свои же! Значит, и сам ты должен рвать, не то не сделать тебе никакое своё дело! Сладко ли мне от этого, Невьяна? Дракон ли я кровоалчущий?