Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович - Страница 58

— Ты куда, пёс?! — ощерился на него Акинфий Никитич.

Васька топтался у порога, изнывая от неловкости.

— Дак сказал же капитан, что ты мириться будешь… — промямлил он.

Васька вправду верил, что слова Татищева что-то значат для Демидова.

Невьяна замерла. Акинфий Никитич блеснул на неё белыми глазами:

— Уйди!

Невьяна молча пошла наверх по лестнице, но тотчас же остановилась за поворотом. Она боялась и за Ваську, и за Акинфия.

— Мириться?.. — сдавленно переспросил Акинфий Никитич и вдруг бросился на Ваську, прижал его спиной к стене и схватил за горло.

Васька мог бы оттолкнуть дядюшку, но обомлел и растерялся.

— Признавайся, иуда, что по ухищрению своему отдал мою Благодать в казну! — прохрипел Акинфий Никитич так, будто это его душили.

Он всё утро думал о потере Благодати, о разговоре с призраком отца, и вот теперь ярость прорвалась наружу.

— Христом богом!.. — без голоса ответил Васька, ворочая головой. — Не шельмовал я!.. В мае месяце было… Пусти, дядюшка…

Акинфий Никитич немного ослабил хватку, чтобы Васька говорил яснее.

— Как Хрущёв у меня в Шайтанке чумпинские магниты увидел, так я и помчался в Екатеринбурх… В нашем роду надеялся гору оставить… А на речке Решётке в урочище на меня шайтан напал!.. Истину говорю, дядя Акинфий!.. Из леса шайтан пёр с башкой козлиной!.. Конь у меня испугался, понёс, еле я его усмирил! Пока то урочище по просеке огибал, я время упустил, и соперник мой первым к Татищеву прискакал! Не виновен я!..

Акинфий Никитич вперился в Ваську, словно расплавлял его взглядом. Врал Васька или не врал?.. Да какая разница!.. С мрачным ожесточением Акинфий Никитич признавал для себя: на месте племянника он непременно опоздал бы, чтобы уступить гору начальству и тем самым урвать посильную долю от непосильной удачи. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

В злосчастном племяннике Акинфий Никитич узнал себя молодого. Он ведь тоже был добрым, как Васька, и тоже почитал отца, как Васька почитал дядюшку. Но отец перегородил ему дорогу. И он начал обманывать, а потом ломать отца. И обманул, и сломал. А дальше заводская судьба уродовала его беспощадно, и в итоге получилось то, что получилось, — грозный Акинфий Демидов. И этот Акинфий Демидов не желал укоров совести, не желал иметь перед глазами воспоминание о себе. Пускай тогда Васька встретится с демоном Невьянской башни: или сгинет, или превратится в него, в Акинфия.

Тяжело дыша, Акинфий Никитич отодвинулся от племянника.

— Пойдёшь, куда я скажу! — тяжело выдохнул Акинфий Никитич.

Васька послушно и торопливо закивал.

И Невьяна с лестницы увидела, что Акинфий Никитич открывает перед Васькой дверь в подвал — к проходу в подземелье башни.

* * * * *

Дверь, окованная железными полосами, захлопнулась, и за ней лязгнул крюк, наброшенный в проушину, однако скрежета ключа в амбарном замке Васька не услышал. Значит, дядя Акинфий не намеревается держать его здесь слишком долго… Но зачем вообще ему торчать в этом каменном мешке?..

Ещё в подземном ходе Васька понял, что рассерженный дядюшка ведёт его в подвал башни. Раньше Васька тут не бывал, хотя, как и все, знал разные страшные байки о каземате: и вора какого-то в стене замуровали заживо, и деньги фальшивые чеканили, и людей гноили до погибели… Васька повертел головой, озираясь. А ведь жутко!.. Васька успокаивал себя: он — законный Демидов, нельзя убить его за просто так или посадить на цепь в темницу, даже всемогущему дядюшке такое не дозволено… И всё равно Ваське было боязно. Никогда он не верил в злодеяния Акинфия Никитича, а сейчас подумал о них легко — как о деле обычном. Неужто дядюшка — зверь?.. Нет!

Узкая глухая ниша, ступеньки и запертая дверь… Напруженные своды, в дальнем — лаз, закрытый чугунной плитой, и до него не добраться… Горн, в котором горит слабый огонь… Шевелится полумрак. Громоздкий водовод от стены к стене, и справа из кирпичной арки с шумом падает поток… Что делали в этом каземате? Для чего он нужен? И почему он, Васька, здесь?..

Васька подошёл к водоводу, зачерпнул ладонью и плеснул в лицо. И сразу в каземате потемнело: это огонь в дровяной каморе горна вдруг сжался, спрятавшись под колосниковую решётку. Васька оглянулся — живот его обожгло ледяным холодом: у противоположной стены каземата сидел какой-то человек. Только что его не было — и появился ниоткуда… В камзоле и ботфортах, с дворянской шпагой на поясе, с кружевным платком на груди… А рожа — морщинистая, помятая, спитая… И перевязь на лбу… Васька знал, что под ней — чёрная дыра от пули. Это был дядя Григорий. Брат отца и дяди Акинфия. Такой, каким его похоронили в Туле семь с лишним лет назад.

— Вот и ты к дядьке в лапы угодил, недоносок? — ухмыльнулся мертвец.

Дядю Гришу, пьяницу и буяна, никто в роду Демидовых за человека не считал, только бабушка Дуся и младшая дочка Анютка его скорбно любили, да ещё Васька жалел. И дядя Гриша раньше никогда на Ваську не ругался.

— Чтоб ты сдох здесь, как я сдох! — с ненавистью сказал мертвец.

Васька онемел от ужаса. Кто перед ним? Оживший покойник, призрак, демон?.. Что делать-то?!.. Но вместе с ужасом Васька ощутил и обиду.

— Не я тебя убил, дядя Гриша… — ответил он. — Зачем бранишь меня?

Дядю Гришу застрелил Ванька, единственный сын. Весенней ночью дядя Гриша с приказчиком ехал в тарантасе домой с попойки; на Гончарной улице Ванька подкараулил его, затаившись в цветущих кустах, и пальнул из фузеи. Пуля пробила голову навылет. Ванька сбежал, никто его не видел.

— Акишка с Никишкой хотели мой завод заграбастать! — мёртвый дядя Гриша говорил об Акинфии Никитиче и о Васькином отце. — С двух сторон мне в уши пели, что Ванька мой — негодяй, дурак, пьянь беспробудная, по ветру наследство пустит… А ты с Прошкой, поганцем, спаивал Ваньку!

Васька учуял злобу мертвеца… или демона? Злоба пугала до обморока.

— Я не спаивал… — еле выговорил Васька. — Не было умысла!..

Они втроём — Васька, Ванька и Прошка, двоюродные братья, — и вправду кутили во всю ширь души. Тула качалась, когда они гуляли. Но ведь то была просто удаль молодецкая! Все парни горазды лихость показать!.. Впрочем, Ваньке не следовало пить, и они это знали. Ванька дурной делался: в драку лез, последними словами всех костерил, поджечь что-нибудь пытался…

Мертвец у стены заворочался и начал с трудом подниматься на ноги.

— Я-то Ваньку от выпивки отвадить уповал… — глухо сказал он. — Мне братья мои подлые посоветовали: припугни, мол, его, что отпишешь свой Тульский завод в наследство Анютке… Я и припугнул… А Ванька по досаде мне пулю в башку залепил, чтоб не успел я ничего сделать!

Сквозь страх перед призраком Ваську опять поразила боль давней беды, что как буря смела дядю Гришу с Ванькой, и тяжесть собственной вины.

— Не хотели мы такого!.. — прошептал он. — Не ведали, куда всё идёт…

Мертвец горько усмехнулся, выпрямляясь у кирпичной стены.

— Или врёшь, или дурак ты! Всё Акишка-то с Никишкой ведали! На Каинов грех по своей воле сподвиглись! Такие они, да! Сгубили и меня, родного брата, и Ваньку моего! А вы с Прошкой пособили отцам!

— Нет! — страстно выдохнул Васька.

— Пособили… — повторил мертвец. — Пособили сыны душегубам…

Он неровно замерцал, точно состоял из сполохов огня, и растаял: огонь впитался в стену, как вода в песок, а горн осветился изнутри. Ошеломлённый Васька бросился к стене и принялся ощупывать горячие кирпичи.

— Не виноваты батюшка и дядя Акинфий!.. — твердил он вслед призраку.

А за спиной у Васьки раздалось:

— Да как же не виноваты?

Васька оглянулся, и у него едва не подогнулись ноги.

На краю водовода сидел Ванька — двоюродный брат, которого казнили в Туле пять лет назад. Он был в белой рубахе, в которой взошёл на эшафот, босой и с переломленной шеей. Синюшная рожа его уродливо раздулась, губы почернели, глаза были вытаращены — таким он и висел в петле.