Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович - Страница 28

Она издалека увидела высокий костёр сторожей и даже удивилась: зачем им такое полымя?.. А потом, подойдя поближе, уже не могла отвести глаза от огня. И караульные стояли столбами, тоже вперившись в огонь. Там, в самом пекле, что-то двигалось, мерцало, изгибалось, как рыба в солнечном речном перекате. Невьяна обомлела. Дивная женщина, тихо смеясь, махала ей рукой и звала к себе… Это была Лепестинья. Это было ускользнувшее счастье её, Невьяны, юных лет, и милосердная Лепестинья обещала всё вернуть, увести Невьяну обратно в те годы и подарить то, что не захотела подарить судьба… А караульные, качнувшись вперёд, медленно шагнули прямо в костёр, и Невьяну пронзила обида, что солдаты возьмут то, что приготовлено ей, израсходуют на себя чужое счастье, и надо поторопиться, догнать их…

Крепкий удар сшиб Невьяну с ног и уронил в холодный сугроб. Чья-то пятерня принялась тереть ей лицо пригоршней снега. Освобождаясь, Невьяна оттолкнула кого-то, но подавилась талой водой, всхлипнула и очнулась.

Над ней склонился Савватий.

— Не смотри туда! — выдохнул он, загораживая собою дорогу к тюрьмам.

Невьяна всё равно дёрнулась и выглянула.

Два солдата стояли в костре, в головнях, на коленях. Стояли и горели. Огонь окутывал их спины, плечи, треуголки. Но солдаты не ощущали ни боли, ни ужаса — они с восторженным упоением ждали, когда сгорят дотла.

— Там Лепестинья была… — прошептала Невьяна.

Савватий снова принялся тереть её лоб снегом.

— Не знаю, кто там был, — угрюмо ответил он. — Морок. Смерть.

Костёр полыхал и колотился, словно некая сила распирала его изнутри и он жаждал взлететь. В обычных дровах не таилось столько жара, чтобы огонь взвивался с такой яростной мощью и на такую высоту. В костре, в его недрах, будто разверзлась дыра в пекло, и пламя выносилось оттуда, из-под земли. А может, это демон пировал и бесновался на двух погубленных душах. Багровые отсветы победно скакали по тающей дороге, по оседающим сугробам, по дощатым дверям в тюремных срубах острожной стены. Небо тускло почернело, и луна исчезла.

Люди в костре повалились в угли ничком. Они ещё неловко ворочались, словно поудобнее устраивались спать на мягкой травке в цветущем райском саду, а жгучее пламя уже пронзало их насквозь, точно ветошь в топке.

Невьяна глянула на Савватия. Он — здесь и сейчас?.. Неужто Лепестинья воистину отдала ей утраченное?.. Это же её, Невьяны, Савватий: всегда ясное лицо в короткой русой бороде, внимательный взгляд, бережные руки…

— Какая ты красивая стала, Невьянушка, — тихо сказал Савватий.

На дороге в костре над двумя мертвецами ликовала неведомая огненная нежить, а Савватий ничего не замечал у себя за спиной. Невьяна снова была рядом. Она полулежала перед ним в снегу, платок свалился, тёмные волосы высыпались на разгорячённое и мокрое лицо, и не было ни холода, ни страха, ни прошедших напрасно пустых лет с их горестями и потерями.

Высокий огонь в костре вдруг упал, как с оборванной верёвки падает сырое и тяжёлое бельё. Савватий обернулся. Мелкие языки пламени мышами врассыпную бегали по двум трупам с торчащими выгнутыми рёбрами.

— Демон ушёл, — догадался Савватий.

— Демон?.. — хрипло переспросила Невьяна.

Савватий промолчал. Он поднялся на ноги и протянул ей руку:

— Вставай, Невьянушка. Не след тебе сюда приходить было…

Слова Савватия окатили отчуждением, и Невьяна не приняла помощи.

— Какой демон? — упрямо повторила она.

— Народ говорит, демон у нас рыскает, — неохотно пояснил Савватий. — Людей в огне губит. Вот солдатов сжёг…

До Невьяны еле дошло, что она и вправду видела нечто дьявольское.

— Надо командирам донести!..

— Не надо, — твёрдо возразил Савватий. — Лучше иди домой и забудь.

Невьяна смерила его почти враждебным взглядом:

— Почему гонишь?

Савватий потоптался, раздумывая:

— Караула теперь нет. А я беглых на волю выпущу.

— Зачем? — поразилась Невьяна. — Ты в раскол перекинулся?..

— Разве только в старой вере добрые люди остались?

Невьяна почувствовала, что её снова умыли снегом:

— Коли поймают, тебя под плети кинут. Насмерть захлещут…

— Авось не поймают, — спокойно пожал плечами Савватий. — А ты ступай к себе, моя милая. Не соединяйся с моим грехом.

Невьяна растерянно молчала.

— Вторая встреча у нас, и опять не в лад, — грустно улыбнулся Савватий.

Невьяна повернулась и двинулась по дороге обратно — к Господскому двору. В снегу валялись краюхи хлеба, что выкатились из её мешка. Невьяне казалось, что она случайно попала внутрь непонятной ей жизни и её мягко отстранили: не вмешивайся, это не твоё. На полпути она всё-таки оглянулась. Савватий уже выволок засов и открывал ворота в тюремном каземате.

Такого Савватия Невьяна не знала.

Глава седьмая

Нежить в огне

Татищев прислал за ним денщика, и Акинфий Никитич сразу понял, по какой надобности. Ночью пленные раскольники перебили караул и сбежали — прислуга всё утро шепталась об этом в сенях. Татищев хотел сорвать зло.

Акинфий Никитич пересёк двор и поднялся на крыльцо башни. В полутьме гульбища с заколоченными проёмами арок его встретил Онфим; облачённый в огромный тулуп, он оберегал от начальственного любопытства горницу, где хранились учётные книги завода и серебро. Акинфий Никитич нырнул с гульбища в узкий внутристенный ход. Чугунные ступени лестницы, чугунная оконница в стене, чугунный дверной короб и обитая железными полосами дверь… Татищев ждал хозяина в палате с пробирным горном.

В горне горел огонь, суетились три солдата в мундирах: один качал ручной мех, растопырившийся посреди помещения, два других пестами дробили в ступах образцы породы. Под сводами пахло горячим кирпичом, дровами, землёй и раскалённым металлом. У стены стояли бадейки с рудами; их для Татищева заготовил шихтмейстер Чаркин; из кусков руды торчали бумажки с написанными названиями разных демидовских рудников. Татищев что-то взвешивал на весах и пересыпал в тигель; к поставцу были прислонены тигельные ухваты. Татищев, похоже, проверял отчёты Чаркина.

— Что творится у тебя, Никитин? — спросил он, вытирая руки тряпицей.

— Не при нижних чинах, капитан, — ответил Акинфий Никитич.

— Ребята, ступайте на крыльцо, — распорядился Татищев.

Солдаты оставили работу и вышли, по лестнице простучали башмаки.

— Теперь говори, — с усмешкой разрешил Акинфий Никитич, будто это он допрашивал Татищева.

Уязвлённый Татищев раздражённо дёрнул щекой:

— Поплатишься, Никитин, за учинённый побег и смертоубийство! Это дело невиданное! Оного тебе не спущу! Воле государыни противишься!

— К тому касательства я не имею, — возразил Акинфий Никитич. — Ты на меня свою вину не переваливай! Твои караульные — дурни, а не я — злодей!

— Тебе побег на руку!

— И что с того? — разозлился Акинфий Никитич. — Я ж не дурак солдат убивать! Я и без того могу вызволить кого надо!

— Гордишься плутнями своими?! — рявкнул Татищев, буравя взглядом.

Татищева требовалось осадить, и Акинфий Никитич ответил нагло и дерзко, глядя Татищеву прямо в глаза:

— Кабы не мои плутни, так тебя здесь сейчас и не было бы!

Акинфий Никитич без стеснения намекал на свою первую войну с Татищевым, которая прогремела пятнадцать лет назад.

С железом в державе тогда уже стало хорошо, а меди не хватало, и царь Пётр отправил Татищева на Урал строить медные заводы. Вернее, строить казённые заводы и заставлять других заводчиков тоже заниматься медью. А Демидовы только-только заполучили богатейшую гору Высокую на реке Тагил. Гора наполовину была сложена из железной руды, наполовину — из медной, поэтому Татищев мог отнять её целиком. И Акинфий заверил командира: под руду горы Высокой я, мол, начинаю медный завод на речке Вые. Татищев успокоился, отстал. Но Акинфий его обманул.

Демидовы никогда не плавили медь, не знали, как это делается, и знать не желали. Зачем? Их железо продавалось даже в Европе. Всё было хорошо. И на Вые Акинфию складывали доменные печи под чугун, а не гармахерские горны под медь. Татищев узнал об этом и взбесился. Он приказал ломать домны и ставить горны. Акинфий тоже вспылил. Он разослал по дорогам дозоры, чтобы ловить гонцов Татищева и жечь бумаги с его распоряжениями. Татищев принялся сдирать пошлины с демидовских хлебных обозов и влез на демидовскую пристань Утку. Свара полыхала нешуточная.