Бастард Александра 2 (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus" - Страница 31

«Э, нет! Так не пойдет!»

Получалось, для того чтобы быть абсолютно уверенным в правильности удара, секиру желательно было держать двумя руками, а для всадника это неприемлемо. Поэтому, поразмыслив, я пришел к простому выводу: ударному оружию лезвие не нужно вообще. Зачем, когда вся его мощь в силе удара и весе?

«Тогда надо попробовать что-то типа булавы! — решил я, покопавшись в памяти. — С ней все равно какой стороной бить. У шара все стороны равны!»

Тогда же по моей просьбе кузнец Евдор отлил мне железную рукоять длиной в четырнадцать палайст (это около метра) и насадил на нее шипастый шар весом в семь мин (примерно 3 кг). Я покрутил этой булавой и остался доволен, но Эней отнесся к моей инновации скептически, сказав, что этакой тяжелой железякой я много не намахаю. Поначалу я не поверил, но первая же тренировка показала, что грек прав. Пять-десять минут — и рука начинала отваливаться. Пришлось вновь идти к Евдору. Рукоять укоротили до двенадцати палайст, а вес навершия уменьшили до четырех с половиной мин (около двух килограммов). Такой размерчик подошел больше, и дальше все пошло уже по накатанной.

Сейчас, стоя впереди тетрархии катафрактов и сжимая в правой руке рукоять булавы, я готовлюсь к самой банальной лобовой атаке тяжелой конницы без всяких там хитростей и засад. Кто-то может спросить, как же так: столько лет готовился к одной тактике, а в первом же серьезном сражении выбрал совсем другую⁈ Почему вместо заманивания и обстрела, чему сам же и учил парней все эти годы, я бросаю их сходу в лобовую атаку?

На это у меня есть ответ. Проблема в том, что для безнаказанного обстрела пехоты, тактического отступления перед контратакой вражеской конницы и дальнейшего ее разгрома нужна одна мелочь — подавляющее преимущество в кавалерии. К сожалению, здесь и сейчас у нас не только его нет, но, даже наоборот, у Антигона чуть ли не на треть больше конницы. В таких условиях прежняя тактика невозможна, и надо подстраиваться к преобладающим обстоятельствам.

Отбрасываю лишние сейчас мысли и, поправив ремень шлема, окидываю взглядом выстроенные вокруг порядки. Впереди меня — тысяча бактрийских всадников Филиппа, а позади — пять с половиной сотен моей, так сказать, личной конницы. Чуть правее стоит еще конная тысяча — это согдийцы сатрапа Стасанора.

В резерве я оставил таксис своих наемников. Их мне не видно, но я знаю, что их плотные шеренги занимают позицию позади и чуть левее конницы.

Позавчера битву начал противник, но сегодня я решил не отдавать ему инициативу. Подаю знак, и протяжно-тревожный вой трубы застывает над полем битвы. Ему отвечают трубачи Антигона, но первые пять бактрийских сотен Филиппа уже пошли в атаку.

Задача у них проста и сложна одновременно. Они должны взять на себя слонов и увести их с поля боя. «Увести с поля боя» — это как раз простая часть, а сложная, в первую очередь для их полководца, заключается в том, чтобы после этого маневра его «отважные всадники» сохранили боеспособность, а не разбежались кто куда.

Вчера на совете Филипп заверил меня, что выполнит все, что ему поручат, и его бактрийцы не подведут. Сейчас, вспомнив об этом, я бормочу про себя: «Посмотрим», — а мой взгляд продолжает следить за рассыпавшейся кавалерийской лавой.

Слонов у Антигона намного меньше, чем у нас, и здесь, на нашем левом фланге, их всего девять штук. Опустив головы и грозно выставив бивни, они двинулись навстречу атакующей коннице, а вслед за ними пошло и прикрытие из легких фессалийских всадников.

Расстояние между нашими порядками и противником — тысяча-тысяча сто шагов, и уже с середины бактрийцы начали нахлестывать коней, разгоняя атаку на максимум. Слоны и кавалерия врага ответили им яростным ревом и тоже дали «полный ход»!

Где-то шагов за сто стало заметно, что бактрийцы начали притормаживать, явно опасаясь не успеть с маневром. Меньше всего им хотелось попасть под лобовой удар, и уже на пятидесяти шагах они полностью развернулись на сто восемьдесят градусов.

Своим парням за такой слишком очевидный и заблаговременный маневр я поставил бы «неуд», но бактрийцам прощаю. Главное, что они выдерживают поставленную задачу и, забирая все больше и больше влево, уводят за собой слонов и фессалийцев.

Внимательно наблюдаю за этим срежиссированным бегством и вижу, что бактрийские всадники полностью успокоились. Почувствовав, что преследователи не могут их настичь, они позволили им сократить дистанцию до двадцати-тридцати шагов. Такая работа бактрийцам привычна, и в игры с минимальным уровнем риска они готовы азартно играть.

Первый эшелон атаки уже отчетливо отвалился влево, и взмахом руки я отправляю в бой следующие пять сотен бактрийцев. С гиканьем и свистом они разворачиваются лавой и несутся на противника.

Слежу за противоположной стороной и вижу, что встречать эту атаку собрался уже Деметрий. Его агема в три сотни гетайров начинает неспешно разгоняться, а вслед за ней пристраиваются и остатки фессалийской конницы. Навскидку определяю, что вся эта конная масса потянет тысяч на полторы.

Сближение конницы идет на полных скоростях, и бактрийцы, как и в первый раз, с большим запасом разворачиваются в бегство. Так же, как и предыдущая волна, они сразу же начинают забирать влево, но вот преследовать их я уже не позволяю.

Взмахнув тяжелой булавой, ору во весь голос:

— За мнооой!

Аттила срывается с места в галоп, а сзади вместе с грохотом копыт накатывается грозный рев моих всадников:

— За царяяя! За Гераклааа! Алалалала!

Бактрийцы уже отвалили в сторону, и прямо передо мной — светло-желтая пустынная равнина и стремительно растущая в размерах конная лава противника. Вся видимость мгновенно сужается до прорези в шлеме, а в голове — лишь взрыв адреналина и рычание проснувшегося во мне дикого предка.

Полностью отпускаю контроль сознания, отдаваясь инстинктам и рефлексам, вбитым в меня учителями.

Дальше все полетело уже на сверхскоростях! Бах! Принимаю на щит смертоносное острие копья, а Аттила встречает вражеского жеребца грудь в грудь. Мелькают конские копыта, и лошади вздымаются на дыбы. Аттила выше и мощнее врага, и тот отваливается в сторону. Его всадник, с трудом удержавшись в седле, прикрывается щитом, и я со всей дури впечатываю в него свою булаву.

Удар настолько силен, что просто сметает противника с лошадиной спины. Я не смотрю, что там с ним дальше, а раскручиваю свое грозное оружие. Хрясь! Оно врубается в лошадиный череп, и замахнувшийся на меня македонянин пропадает вместе со своей рухнувшей лошадью.

С остервенением крушу направо и налево, не заботясь о защите. Ее обеспечивают три моих телохранителя и Зенон! Они принимают почти все летящие в меня удары, но кое-что все-таки достигает цели. Вот что-то грохнуло в щит! Еще раз, а следом острие копья чиркнуло по пластинам панциря, чуть не развернув меня на девяносто градусов. Уверен, без стремян и седла я точно бы не удержался, а так все удары оставляют на мне лишь синяки и кровоподтеки, но не приносят непоправимого ущерба.

Тетрархия катафрактов врубилась в строй гетайров и буквально развалила его пополам. Я вижу, что те, хоть и пытаются что-то сделать, но ужас уже начинает проникать в их сознание. Они гнали трусливо убегающего врага, а наткнулись на монстров, что крушат их направо и налево.

И это так! Лошади моих катафрактов прилично выше, чем у всадников Деметрия, плюс высокие седла, плюс стоящие в стременах воины в своей многослойной броне! Все это делает их похожими на огромных мифических титанов, которых невозможно убить ни копьем, ни мечом!

Вслед за катафрактами в пробитую брешь идут мои стрелки, расширяя прорыв и опрокидывая разрезанные фланги гетайров вместе с фессалийцами. Последние вообще не готовы к такой мясорубке; они, как и тарентийцы, горазды пострелять издалека, побросать дротики и свалить, а тут такое!

Те льняные и кожаные панцири, что одеты на них, могут защитить от скользящего удара копья или меча, но в плотной сече против рубящей тяжелой сабли они бессильны. Тем более что с высоты своих коней мои всадники рубят фессалийцев почти как пехоту — сверху вниз и с потягом. Даже бронзовые шлемы не спасают врага: после такой контузии они уже не способны усидеть на лошади и валятся на землю.