Дом с химерами - Иваниченко Юрий Яковлевич - Страница 42

…А спустя три десятка лет Фердинанд Фёдорович, откушав лечебного чаю, настоянного Фросей на тисовой коре, не врезал, как она надеялась, дуба, а мирно себе посапывал, качаясь в кресле-качалке, и поглядывал искоса, через полуопущенные веки, как его гражданская жена обеспечивает своё вдовье будущее. Кряхтя и неистово скрипя паркетом, Евфросинья пихала в сторону гостиной фисгармонию, на которой любил по утрам, выпив сырое яйцо, распевать куплеты Мефистофеля сам Йозеф Геббельс – готовился к выступлениям.

Вот только встать генерал не мог, – здоровье не позволяло проследить, как именно Фросе удается выволочь генеральское имущество из квартиры, минуя видеокамеры охраны и саму охрану.

А ей и не удавалось. Куда, в самом деле, попрёшь этакую бандуру мимо секьюрити, которых с тех пор, как поселился по соседству банкир, в подъезде полным-полно? Стоят, а морды такие, что пока пробежишь мимо в булочную, уже не в булочную бежишь, а за ближайший угол. Но надежды Ефросинья Апраксина не теряла. И были на то основания.

Как-то она совершенно случайно, обмахивая изразцы печки-голландки метёлкой из перьев страуса, сделала открытие, сколь испугавшее её вначале, столь и обрадовавшее в дальнейшем. Мела она себе пучком страусовых перьев по изразцам с синеватыми и аляповатыми копиями гравюр работы Дюрера, по монохромным переделкам картин кого-то из Брейгелей, по пухлым баварским крестьянам, рыгающим под стол «Деревенского праздника», и вдруг задела чугунную задвижку крючком для разорения паучьих гнёзд. Потянула – заслонка выдвинулась. А мгновение спустя, к суеверному ужасу Ефросиньи, бесшумно взмыл к высокому потолку портрет хозяина на лихом коне; с тектонической дрожью отползла в сторону часть стены в обоях и со скрежетом раздвинулись решётчатые двери потайной комнаты. Оббитой полинялым атласом «в подушечку», с резным диванчиком в коросте старинной позолоты. А на диванчике, понуро свесив пожелтелый череп на побуревшую манишку, сидел ужасный скелет, вроде того, что стоял в её детстве в кабинете ботаники.

«О, ужас!.. – чуть не вскрикнула Фрося. – А что у него в саквояжике?» И кого он им напугать хотел? – уже насмешливо удивилась горничная, привычная даже к тому, что временами следователь КГБ «по особым делам» брал работу на дом. И на итоги его работы смотреть было действительно страшно. Скелет в тайную комнату, ещё до склероза, посадил сам Ф.Ф. Жужелица, чтобы отпугнуть слабую женщину! – поняла слабая женщина.

В саквояже скелета, смешно выряженного в дореволюционный сюртук и полосатые штаны со штрипками, ничего любопытного для неё не оказалось, – какие-то гербовые бумаги на разных языках, пачка никому сто лет не нужных царских ассигнаций, медяки с двуглавыми орлами, вновь вошедшими в моду. Но вот сама тайная комната…

«То, что нужно!» – оценила Ефросинья уже на следующий день, когда перенесла в неё не только любимую солонку кронпринца, а и весь саксонский фарфор, да и ещё кое-что. Потом сунула печную заслонку обратно – и на месте тайника вновь установился первозданный порядок. Даже муха села обратно на кусок рафинада в руке генерала, гарцующего на лихом коне, – он по сей день любил чай с колотым сахаром вприкуску.

«А потом, когда наконец подавится генерал рафинадом, пропитанным синильной кислотой… – мечтательно жмурилась Фрося. – Когда же попросят с ведомственной квартиры и меня вслед за покойником, – хмурилась она. – Вынесу всё добро из тайника, вместе с личным имуществом…»

То, что тайная комната, оббитая атласом и охраняемая костлявым сторожем, может куда-то деваться, пропадая под портретом Фердинанда Фёдоровича, и что на самом деле это и не комната вовсе, и даже не тайник, Ефросинье как-то и в голову не приходило. Так что можно представить себе её удивление, когда она вдруг открылась как бы сама собой и появились незваные гости…

Впрочем, это случилось чуть позже. Фисгармонию в тайную комнату горничная генерала Жужелицы так и не дотащила. Мир содрогнулся от кощунства её замыслов, мир затопал ногами. И Ефросинью перебросило через шкафчик в готической резьбе на клавиатуру, а потом и на педали мехов – инструмент взревел реквиемом. Органная медь перекрыла даже глухой удар взрыва.

Придя в себя спустя мгновение после неожиданного кульбита, горничная выглянула из-за дубового короба фисгармонии. Клубы известковой пыли всё ещё расползались под потолком гостиной и в них, словно в жутком тумане кладбищенского утра, торжественно и не спеша, как в замедленной съёмке, кувыркаясь, сверкая хромированными замками, хлопая чёрной дерматиновой рванью, словно крыльями летучей мыши, летел чемодан.

Тот самый. Долгожданный чемодан, поиску которого они с генералом, вместе и врозь, посвятили все последние годы.

И домработница, и генерал провожали его ошеломлёнными взглядами. По окончании триумфального пролёта чемоданная туша закономерно попала в руки своего незаконного владельца, угодив в двери его кабинета.

Взбрыкнув ножками не толще лампас, генерал запрокинулся вместе с чемоданом и креслом-качалкой и взвыл от радости ли, от отчаяния. Мол: «А жизнь-то уж прожита! Какой уж, на хрен, Рио-де-Жанейро?!» В любом случае рёв этот был ничуть не тише фисгармонии Геббельса. Но и его смог перекрыть дикий вопль Фроси, снёсшей дубовые двери кабинета, как соломенные:

– Это моё! Я верой и правдой! Я заслужила!..

Впрочем, ни отбирать, ни отбивать своё, «заслуженное верой и правдой», ей не пришлось. С последними нотами своего восторженного рёва, генерал-полковник Ф.Ф. Жужелица испустил и последний дух. Точно в ту же самую минуту изошёл и последний воздух в кожаных мехах фисгармонии. Так что, спустя сутки, потраченные на катарсис, истерический смех и рыдания восторга, великомученица Ефросинья на заплетающихся ногах понесла чемодан, как и должно, к тайнику…

Кто ж знал, что комната, охраняемая костлявым сторожем, пропадая под портретом Фердинанда Фёдоровича, может куда-то деваться? И на самом деле, и не комната вовсе, и даже не тайник, а лифт?! Так что можно представить себе её удивление, когда с замирающим сердцем она дождалась наконец, как в ответ на лязг засунутой задвижки завибрировали стены, с тихим шелестом пошёл вверх портрет генерала, и в сторону поползла стена. Несмотря на то что добрую половину печки разнесло взрывом в хлам, механизм, отпирающий двери, по-прежнему работал. Двери отворились.

«Пришли, сволочи! Всё подстроили и пришли!» – обмерла Ефросинья…

В том, что перед ней агенты генералов Радского и (или) Корина, она не усомнилась ни на миг. Только те, по старинным связям своим в МГБ-КГБ, могли себе позволить такое. На пороге потайной комнаты стояли двое ужасно специальных агентов. Оба в чёрно-сажевых маскировочных пятнах – что закономерно в общем-то. Но один зачем-то в каске вермахта, а другой – в шлеме римского легионера. Да ещё арбалет с лазерной пушкой, хоть с виду, может быть, и фонарь с длинной ручкой… Тут не поспоришь.

«Подавитесь! – внутренне разрыдалась Ефросинья, но, держа профессиональную марку, сделала книксен, хоть и пошатнулась под тяжестью своей ноши. – Нате, гады! Подавитесь бесцельно прожитыми годами моей жизни, прожитой так, что мучительно больно за бесцельно»…

Окончательно запутавшись в своей жизни, она сунула агентам чемодан – суть, смысл и страсть всей своей жизни, прожитой вроде бы достаточно сытно и спокойно, но всё же как-то не так, чтобы совсем уж не было «мучительно больно».

– Спасибо, – ошеломлённо пробормотал камуфлированный легионер, принимая внезапный презент. – А не подскажете, где мы? – И стена затворилась…

Несколько позже, уже размалывая в фарфоровой чашке таблетки снотворного прямо с упаковкой, Фрося задумалась над странным вопросом спецагентов, к тому времени уже скрывшихся. «Не знали, где они?.. – остановился её фарфоровый пестик в ступке. – А кто же они тогда такие?»

В райотделе

– Ага, значит, старички разбойнички, бывшие сослуживцы по МГБ? – без труда вывел из пункта первого пункт второй Виктор Сергеевич, заглянув в блокнот капитана Точилина из-под руки, прикрывавшей сократовский лоб.