Поминки - Зупанчич Бено - Страница 24

Он проводил слепого до дому и все пытался вытянуть из него, о какой Магдаленце тот плачет. Слепой, всхлипывая, рассказал, что схватили и изнасиловали его племянницу. Ей было шестнадцать лет, и она была такая хорошая, добрая… Он умолк и, задумавшись, нахмурил лоб. Отец, не мигая, смотрел на него с недоверием, убежденный, что его пригласили для чего-то другого.

— Ах да, вот что я хотел вам сказать. — Тртник поднял голову. — Насчет вашего сына. Вам сообщили, что ему пришлось оставить гимназию?

— Никто мне ничего не сообщал, — отвечал отец.

— Меня просили вам передать, что парень в безопасности. Он думал, что его будет разыскивать полиция, и вовремя скрылся.

— Да, они, как волки, окружили дом, — сказал отец. — Почти тридцать человек. Все перевернули. В саду застрелили кота Эммануэля, да вы его знали, он много лет жил в нашем доме. Я им сказал, что ничего не знаю, потому что парень неделю назад исчез. Они хотели увезти меня. Если б не Карло, который в это время был дома, они бы и в самом деле меня увезли. Но зато что они натворили в доме!

Учитель смотрел на него поверх очков.

— Дорогой сосед, если о нем еще будут спрашивать, скажите, что его посадили в тюрьму. Скажите, мол, так говорят, вы слышали.

— Конечно, — подтвердил отец, — так и скажу. А что я еще могу им сказать?

— Все, что сейчас происходит, — продолжал учитель, — войдет в историю и будет записано золотыми буквами на мраморных плитах.

— Угу, — пробормотал отец.

— Мария, — позвал учитель, — как там дела с чаем?.. И это тоже пройдет, — обратился он опять к отцу, — а затем наступят времена, каких еще не бывало.

— Угу, — отвечал отец, оживляясь. — Только в это я давно уже не верю. Всю жизнь я жду лучших времен. А теперь на старости лет все втоптано в грязь: дом, семья, хозяйство.

— Я не согласен с вами, — возразил решительно учитель, — человек может выдержать гораздо больше, когда он верит. Мы стиснем зубы и выдержим, а потом все будет по-другому.

— Не верю, — резко отвечал отец, — не верю, не верю. У меня нет веры ни во что. Если бы сейчас ко мне явился сам бог-отец, я бы у него первым делом спросил удостоверение личности.

Учитель улыбнулся, и снова ему послышался отчаянный голос: «Г д е  м о я  М а г д а л е н ц а?»

Отец продолжал:

— Я всю жизнь попадался на своем доверии. Так было с Катариной. С Филоменой. Так и с Антоном. А теперь пропал и младший.

— Не пропал.

Мария внесла чай. Отец обратился к ней:

— Быть может, барышня что-нибудь знает о нем?

Тртник посмотрел на нее с удивлением.

Мария слегка покраснела.

— Нет, — отвечала она, — я знаю то же, что и папа.

Она разливала чай. Отец заметил, что носик чайника постукивает о чашку. Тртник тоже заметил это и озабоченно взглянул на дочь.

— Вы ведь были друзьями, не так ли? — тихо спросил отец.

— Конечно. — Она улыбнулась. — Конечно, мы были друзьями.

На деревьях за окном висели комья снега. Холодный свет проникал в комнату. Поэтому лица их казались бледнее, чем на самом деле. Над чашками поднимались кудрявые облачка пара. Стекла очков учителя ослепительно сверкали. Глаза Марии, когда она отвернулась к окну, были совсем синими. Отец втянул в себя запах глинтвейна и подумал, что, очевидно, все не так просто. И ему рассказали не все. А может, вообще не сказали правды.

— Ведь я-то ему не доверял. Я для него всегда был чужим, как он сам был чужим для всех. — Точно не он всех нас, своих детей, поставил на ноги. Сердце его вдруг обожгла жгучая ревность. — А мне он ничего не передавал?

— Он просил вам передать, чтобы вы не тревожились понапрасну. Пейте, сосед, и закусывайте! Мы так скромно встретили Новый год. Да и сейчас все очень скромно, только теперь появилась надежда…

— Надежда, — пробормотал отец. Он задумчиво смотрел в освещенные окна.

— А каково сейчас тем, кто на улице, — вздохнул учитель, проследив за его взглядом.

— В последнее время парень был какой-то чудной, — заговорил отец. — Я думал, он влюбился. Он никогда не говорил мне, куда ходит. Часто являлся домой после полицейского часа. Я его предостерег. Он ответил, что заигрался в карты. Врал, наверно.

— Хороший чай ты заварила, — сказал с любовью учитель дочери. — Из тебя выйдет прекрасная хозяйка.

— Это правда, — подтвердил отец и тоже взглянул на нее. Она ниже наклонилась над чашкой. Глаза ее были влажными — наверное, от пара. Затем она поднялась и молча вышла.

— Ты что? — встревоженно воскликнул учитель ей вслед. — Она в том возрасте, когда дети становятся странными, — пожаловался он соседу.

— Ах, дети, — сказал меланхолически отец.

— Дети — это особый мир. Мы, старшие, не в состоянии ни понять их, ни судить о них. Они живут совсем не так, как мы в те же годы.

Он задумчиво посмотрел на отца. Отцу показалось, что его пытаются в чем-то убедить. «Да не надо меня убеждать», — подумал он.

— Одну минуту, — учитель встал. — Я посмотрю, что там с девочкой.

Он вышел и тут же вернулся.

— Ее нет нигде, — сказал он озабоченно. — Просто как сквозь землю провалилась. В дровяной сарай она не могла уйти — ключ на кухне. Да и следов на снегу не видно.

Он сел, на лице — растерянность. Отец разглядывал его, размышляя о том, сколько же ему может быть лет. «Он моложе меня, — подумал он, — и все-таки выглядит очень старым».

Пришла Мария.

— Где ты была, Мария?

— Я бегала в сарай за дровами, — ответила она, не глядя на него. Собрала посуду и тихо вышла.

— Ваш сын, наверное, так же играл в карты, — грустно сказал учитель, — как Мария бегала сейчас в сарай за дровами.

Они посмотрели друг на друга и усмехнулись. Затем отец поднялся и простился.

— Иди ко мне, — сказал я ей.

Она решительно ответила:

— Нет, не сейчас, нет.

Ставни были прикрыты неплотно, и полосы ослепительного света пересекали комнату. Резкая черта разделила ее лицо от лба до подбородка на две неравные части. Я смотрел на нее не в силах отвести глаза. «Нет», — сказала она. Она хотела знать, почему я скрываюсь именно у Анны. И уже во второй раз я ответил: «П о т о м у  ч т о». Она не хотела шагнуть дальше порога, не хотела сесть и потому стояла. Я сидел на краю постели Пишителло и, не отрываясь, смотрел на нее.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал я, — ты мне не веришь, потому что не любишь меня, и я тебя теперь ни о чем не попрошу.

— Это неправда, — сказала она сердито. — Зачем тебе понадобилось идти к Анне?

— У меня ничего нет с Анной, — повторил я, — ничего, совершенно ничего.

— Все равно, — холодно ответила она.

Я увидел ее лицо — на мгновение оно оказалось целиком на свету, а затем целиком в тени. Я подумал, хоть бы она спросила, почему я не пришел к ней. Я бы рассказал ей почему, рассказал. И ни о чем не буду просить. Если только ревность служит подтверждением любви, спасибо и на том. Я слышал, как она спустилась по лестнице, встал, распахнул окно и открыл ставни. «И с ней я тоже порву», — подумал я ожесточенно. Я зажмурил глаза от щемящего блеска снега, от мороза, пробравшегося в комнату. Закрыл окно и опять подошел к кровати. Лег на спину и взялся за «Лунные пейзажи». Я открыл книгу, прочел несколько строк. Прислушался. В саду тополь освобождался от снега — белый ком постепенно соскользнул с его черных ветвей с глухим звуком, и ветви упруго выпрямились.

С потолка на меня смотрело огромным горящим глазом циклопа мое одиночество.

— Мария?

— Да, папа!

— Поди сюда!

— Сейчас.

Она подошла и остановилась рядом. Он подвинул стул, и она села напротив. «Что-то случилось, — подумал он, — надо ей помочь». Нельзя допустить, чтобы она блуждала по лабиринтам девичьих забот одна.

— Что с тобой, Мария?

— Ничего.

— Где ты была?

Уголки ее губ задрожали. Она опустила глаза и сказала:

— Наверху.

— Где наверху?