Мы долгое эхо друг друга - Рождественский Роберт Иванович - Страница 4

Огонь.

Я верующим был.

Почти с рожденья

я верил с удивленным наслажденьем

в счастливый свет

                          домов многооконных…

Весь город был в портретах,

                                       как в иконах.

И крестные ходы —

                             порайонно —

несли

свои хоругви и знамена…

А я писал, от радости шалея,

о том, как мудро смотрят с Мавзолея

на нас вожди «особого закала».

(Я мало знал.

И это помогало.)

Я усомниться в вере

                            не пытался.

Стихи прошли.

А стыд за них

                   остался.

Надо верить в обычное.

Надо рассчитывать

                          здраво.

У поэтов

с убийцами,

в сущности, равная слава.

Кто в веках уцелел?

Разберись в наслоенье мотивов…

Мы не помним царей.

Помним:

            были Дантес и Мартынов.

Бесшабашные,

                    нервные,

святые «блюстители долга».

Ну подумаешь,

                     невидаль:

однажды вспылили —

и только!

За могильной оградою

все обвиненья напрасны…

Пахнут

         их биографии

лишь типографскою краской.

Вот они на портретах

с улыбками благопристойными.

Так что цельтесь в поэтов —

и вы попадете

в историю!

Филологов не понимает физтех, —

молчит в темноте.

Эти

      не понимают тех.

А этих —

       те.

Не понимает дочки своей

нервная мать.

Не знает, как и ответить ей

и что понимать.

Отец считает, что сыну к лицу

вовсе не то.

А сын не может сказать отцу:

«Выкинь пальто!..»

Не понимает внуков своих

заслуженный дед…

Для разговора глухонемых

нужен свет.

А. Пахмутовой

Вроде просто:

                    найти и расставить слова.

Жаль, что это все реже.

И все больней…

Вновь бумага лежит —

                                ни жива ни мертва —

будто знает,

что ты прикоснешься к ней.

Но ведь где-то есть он,

                                в конце концов,

тот —

единственный,

необъяснимый тот —

гениальный порядок

                             привычных нот,

гениальный порядок

                            обычных слов.

О мастерах

Мир стареет

                 в былых надеждах.

Но сегодня,

как и вчера —

на плечах

             эту землю держат

и несут на себе

мастера!

Мастера.

            Профессионалы.

Те, что в жизни постичь смогли

щедрость камня,

душу металла,

свежесть формулы,

нрав земли.

Мастера.

            Мастаки.

                        Умельцы.

Понимающие до глубин

механизм

             станка или сердца,

ход смычка

               или гул турбин…

Руки вещие простирая

к перекресткам

                     звездных миров,

время

движется мастерами

и надеется

              на мастеров!

К ним взывает

нощно и денно…

Только —

дьявол ее возьми! —

приблизительность

                           овладела

торопящимися людьми.

Что-то учат,

                 о чем-то знают,

в общем – сеют,

                       в среднем – стригут.

Приблизительно

объясняют.

Относительно

берегут…

Приблизительное уменье,

как сварганенный наспех

                                   дом, —

если даже не мстит

немедля,

то обрушивается

                       потом!

Откликается после

жестко,

все порывы

                сводит на нет…

Мир

погибнет не от обжорства,

не от козней

                 чужих планет,

не от засух,

                не от морозов,

не от ядерных

сверхатак, —

он погибнет,

                 поверив в лозунг

добродушный:

«Сойдет и так!»

Расползающееся в атмосфере

из квартир,

               контор

                        и дворов

громовое:

«А нам до фени!» —

наступает

             на мастеров.

А они стоят,

                 будто крепости,

в правоте

своего труда.

И не могут иначе.

И требуются

срочно!

спешно!

всюду!

всегда!

Помогите мне, стихи!

Так случилось почему-то:

на душе

темно и смутно.

Помогите мне,

                    стихи.

Слышать больно.

                        Думать больно.

В этот день и в этот час

я —

       не верующий в Бога —

помощи прошу у вас.

Помогите мне,

                    стихи,

в это самое мгновенье

выдержать,

не впасть в неверье.

Помогите мне,

                     стихи.

Вы не уходите прочь,

помогите, заклинаю!

Чем?

       А я и сам не знаю,

чем вы можете

                     помочь.

Разделите эту боль,

научите с ней расстаться.

Помогите мне

                    остаться

до конца

самим собой.

Выплыть.

Встать на берегу,

снова

        голос

               обретая.

Помогите…

И тогда я

сам

     кому-то помогу.

Баллада о зенитчицах

Как разглядеть за днями

                                  след нечеткий?

Хочу приблизить к сердцу

этот след…

На батарее

               были сплошь —

                                      девчонки.

А старшей было

восемнадцать лет.

Лихая челка

                 над прищуром хитрым,

бравурное презрение к войне…

В то утро

танки вышли

прямо к Химкам.

Те самые.

С крестами на броне…

И старшая,

                действительно старея,

как от кошмара

                      заслонясь рукой,

скомандовала тонко:

– Батарея-а-а!

(Ой мамочка!..

Ой ро́дная!..)

Огонь! —

И —

       залп!

…И тут они

                заголосили,

девчоночки.

Запричитали всласть.

Как будто бы

                  вся бабья боль

                                      России

в девчонках этих

вдруг отозвалась!..

Кружилось небо —

                           снежное,

                                        рябое.

Был ветер

обжигающе горяч.

Былинный плач

                      висел над полем боя,

он был слышней разрывов —

                                          этот плач!

Ему —

          протяжному —

                               земля внимала,

остановясь на смертном рубеже.

– Ой, мамочка!..

– Ой, страшно мне!..

– Ой, мама!.. —

И снова:

– Батарея-а-а! —

…И уже

пред ними,

               посреди земного шара,

левее безымянного бугра

горели

неправдоподобно жарко