Королева скандала - Пол Джилл - Страница 79

— Заплатит. Я обещаю. Он мой жених, поэтому я заставлю его.

Джои Старки рассмеялся.

— Замечательно, — кивнул он. — У него есть мои координаты. Как только сможет. Скажите ему, что это на рождественский подарок для жены.

Рэйчел пожала ему руку.

— Для той самой женщины, ради которой вы приехали в Париж? — улыбнувшись, спросила она.

— Для той самой, единственной и неповторимой, — ответил садовник. — Любви всей моей жизни.

— Я надеюсь, вы оба замечательно проведете Рождество.

Рэйчел поспешила за угол дома, держа картину перед собой. Ее пальто было всё в паутине и пыли буфетной, но об этом она подумает позже.

Она нажала на кнопку, чтобы ворота виллы открылись, подождала, пока они отъедут с механическим жужжанием, проскочила в образовавшуюся щель и быстро пошла по дороге через лес. Руки уже ныли от веса картины и от неудобного положения, похожего на широкие объятия, в котором приходилось держать ее.

Глава 60

Лондон. Сентябрь 1936 года

Единственными новостями об Уоллис, поступавшими к Мэри, были еженедельные письма, которые та писала Эрнесту в «Альбион гейт». Прочитав, он передавал каждое письмо Мэри, и та знала, что между ними нет никаких секретов.

«Я умоляла Питера Пэна отпустить меня, — писала Уоллис, — ион ответил, что, если я уйду, он перережет себе горло охотничьим ножом… Каким же мужчиной-ребенком я себя обременила! Я не понимаю, как же так вышло. Проснувшись среди ночи, я иногда представляю себе, что я дома на Брайнстон-Корт и слышу твои шаги в коридоре. Ты идешь, сунув под мышку “Ивнинг стэндард”. Дорогой Эрнест, мне не верится, что такая вещь могла произойти с двумя людьми, которые всегда так хорошо ладили».

Эрнест только хмыкал в ответ. А Мэри скрывала свой гнев тем, что громко двигала стул, вставая из-за стола.

— Если она на самом деле хочет отделаться от короля, она может просто уехать. Мир достаточно огромен, чтобы где-нибудь затеряться.

Эрнест аккуратно сложил матерчатую салфетку и произнес:

— Она об этом думала, но король говорит, что найдет ее, куда бы она ни направилась. К тому же она знает, что я не могу обеспечить ей тот шикарный стиль жизни, к которому она привыкла.

— Я не понимаю, зачем тебе вообще ее обеспечивать, — пробормотала Мэри.

— И то верно. — Он встал из-за стола и пошел собираться на работу.

Мэри взяла письмо, чтобы посмотреть обратный адрес: Феликстоу. Это было место, где должно было слушаться дело о разводе. Второй раз в жизни Уоллис обязана где-то поселиться на достаточно долгий срок, пока ее дело будет рассматриваться в местном суде. Коронация была назначена на май 1937 года, и король надеялся жениться на Уоллис до этого, сразу после получения постановления суда в апреле. Мэри хотелось, чтобы можно было щелкнуть пальцами — и все уже сделано и со всем покончено. Это ужасно — ждать и беспокоиться о том, что где-то что-то может пойти не так.

По следующему письму Уоллис было ясно, что она находится в подавленном настроении кающегося грешника, но по-прежнему винит в своих бедах всех, кроме себя.

«Американская пресса, помимо того что печатает безумную ложь, причинила немыслимый ущерб всем сторонам моей жизни… Когда я в последний раз была на людях, фотографы преследовали меня повсюду». Ближе к концу письма были слова: «Мне жаль, что так вышло с Мэри, мне жаль себя, мне жаль короля».

«Что-то поздновато для сожаления», — подумала Мэри, не веря Уоллис ни капли. Она принимала драгоценности, принимала одежду, ездила в круизы. Ее жалобы в тот момент были сродни словам проститутки, взявшей с клиента деньги и заявившей ему: «Извини, но я, пожалуй, не пойду к тебе в постель».

Конечно, ни одну из этих мыслей Мэри не произнесла вслух при Эрнесте. Она оставалась культурной, спокойной женщиной, рядом с которой можно порадоваться мирной жизни. Порой было трудно сдержаться, но Мэри настроилась решительно.

В день октябрьского слушания дела за стенами суда стояла толпа фотографов. Они толкались и пихались, держа свои камеры высоко над головой, чтобы сделать снимок. И Уоллис написала следующее письмо:

«Звук их вспышек напоминал перестрелку в каком-нибудь окруженном повозками лагере на Диком Западе. Меня спасли два крепких полицейских. Они подняли меня за локти и практически внесли в здание суда, разбив дубинками пару камер по дороге… После этого весь судебный процесс занял ровно четырнадцать минут. Всю вину повесили на дражайшую Лютик Кеннеди и постановили ей оплатить судебные расходы… Эрнест, я полагаю, это именно то, о чем мы договаривались, но на меня сейчас давит такой груз печали, что я просто не в силах сдвинуться со стула. Сегодня вечером я должна ужинать с Питером Пэном, и он будет ждать от меня, что я буду праздновать это событие, но я никогда в жизни не чувствовала себя такой одинокой, как сейчас».

Несомненно, это так и есть, подумала Мэри, но чувствовала она только радость, что Эрнест стал на шаг ближе к свободе от когтей Уоллис.

В тот вечер они ужинали с сестрой Эрнеста Мод и ее мужем, и она, так же как и Мэри, была рада, что Уоллис исчезнет из их жизни. Мод никогда не испытывала к невестке теплых чувств.

— Ты ошибаешься, если думаешь, что она настроила все лондонское общество против тебя, — сказала Мод Мэри, когда мужчины удалились в библиотеку, чтобы выкурить сигары и выпить бренди. — Думаю, ты скоро увидишь, что многие из тех, кто раньше целовал Уоллис ноги, теперь говорят, что едва с ней знакомы. Только на днях я слышала, как Эмеральда Ку-нард заявила, что якобы встречалась с Уоллис только один или два раза и она не пришлась ей по душе.

Услышав это, Мэри рассмеялась:

— Эмеральда явно подлизывалась к ней на коктейльных вечерах на Брайнстон-Корт. Вот как все повернулось!

Этот разговор придал Мэри смелости, и она приняла несколько приглашений, а потом поняла, что люди тихо согласились с тем, что Эрнест повел себя патриотично и корректно, поступив так, как велел ему король. Адвокат мистера Симпсона сказал, что Уоллис показала на суде любовное письмо Мэри в последней попытке очернить ее имя, но никто не обратил на него никакого внимания. Мэри и Эрнеста воспринимали как две невинные потерпевшие стороны, а Уоллис как раз видели дьяволицей, чинящей вред монархии.

Уоллис писала Эрнесту, что очень боится находиться в доме в Риджентс-парке, который король купил для нее.

«Каждый раз, когда мне приносят почту, — писала она, — в ней оказываются анонимные письма, где меня называют шлюхой и Иезаве-лью (многие из тех, кто пишет эти письма, не могут даже написать это имя без ошибок). А в прошлое воскресенье я ужинала не дома, и в это время в переднее окно кто-то бросил кирпич. Я больше не могу пойти к парикмахеру или по магазинам, опасаясь, что какой-нибудь сумасшедший выпрыгнет из-за угла, чтобы застрелить или прирезать меня. Мир в целом уже достаточно меня прижал…»

1 декабря, после того как епископ Брэдфордский прямо высказался против Уоллис и короля, британская пресса наконец набросилась на эту историю. Друг Эрнеста Берни Рикатсон-Хэттс позвонил и сообщил, что «Таймс» готовит обличительный материал против Уоллис, поэтому Эрнест из чувства долга позвонил в Форт Бельведер предупредить ее. Мэри слышала все его реплики во время этого разговора.

— Я ничего не могу поделать. Дело не только в «Таймс»… Могу поспрашивать. Может, тебе лучше побыть у каких-нибудь друзей на севере Англии… Нет, я понимаю… Когда ты туда собираешься?.. А кто поведет?.. Возможно, это лучшее решение.

Он закончил разговор, посмотрел на Мэри и произнес:

— Она в истерике. Думает, что, если останется в Англии, ее убьют, поэтому бежит во Францию.

Первой мыслью Мэри было то, что это не так уж далеко.

— Она будет жить у друзей, Германа и Катерины Роджерс?

— Предполагаю, что да. Все это делается тайно, потому что ей не нужно, чтобы пресса преследовала их. Питер Пэн в смятении и допускает, что не сможет обеспечить ей защиту, если она останется.