Варяг II (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 12

— Кончайте мяться, — поднялся я, чувствуя, как дрожь в ногах сменяется решимостью. — Пока гнилой дух не вошел в раны, надо обработать.

Они не спорили. Я достал свою берестяную аптечку — коробочки с истолченной таволгой и тысячелистником, маленький горшочек с густым, душистым медом, чистые полоски ткани. Сначала подошел к Эйнару.

— Протяни мне свою ногу и закатай штанину.

Он повиновался. Рана была глубокой, края ее воспалились. Я промыл ее водой, которую вскипятил в своем походном котелке. Он не издал ни звука, лишь мышцы на его лице напряглись, как канаты. Посыпал рану травяным порошком, сверху наложил толстый слой меда и туго перевязал.

— Держи в чистоте. Снимем через день.

Эйвинду протер дыру в руке крепким отваром из коры дуба и ивы.

— Давай-давай! Чтобы шрам красивый вышел! — пробормотал он, — Чтобы девкам нравилось!

Потом я занялся собой. Порезы жгло, но знакомый, почти хирургический ритуал успокаивал нервы. Возвращалась рациональность, оттесняя животный ужас пережитого.

Когда все было закончено, мы повалились у костра, не в силах бороться с усталостью. Я натянул на себя плащ и, кажется, провалился в сон еще до того, как голова коснулась вещевого мешка. Сон был черным и бездонным, как воды ночного моря.

Утро пришло резко и ослепительно. Небо очистилось до кристальной бирюзы, и холодное солнце залило своим светом берег. Его сияние делало следы вчерашней резни еще более жуткими и неестественными.

Мы молча принялись за работу. Сначала — трофеи. Мы обшарили поле боя, как стервятники, снимая с мертвых врагов кольчуги, собирая мечи, топоры, ножи. Складывали в аккуратную, зловещую кучу у костра. Железо было отличным, дорогим. Сигурд не поскупился на экипировку своих псов. Каждый качественный клинок в наших руках был маленьким укором ему и прибавкой к нашим шансам.

Затем — осмотр карви. Эйнар обошел его вдоль и поперек, простукивая обшивку, проверяя крепления мачты, осматривая весла.

— Цел, — вынес он вердикт. — Крепкий орешек. А вот нам втроем на нем грести… Все равно что впрячь в боевую колесницу трех пони. Будет тяжко.

Потом мы пошли за Расмусом, вернее — за тем, что от него осталось. Шли по своему вчерашнему кровавому следу, и с каждым шагом ком сжимался в горле. Нашли его недалеко от того места, где он принял свой последний бой. Туловище лежало на спине, в луже застывшей грязи и крови, окруженное телами тех, кого он увлек за собой в Вальхаллу. Его голову… Эйнар нашел еще на берегу.

Когда возвращались обратно, мы не проронили ни слова.

Эйвинд и я принялись собирать старые, полугнилые плахи, остатки разбитых ладей и коряг, что веками выносило на этот берег. Эйнар принес тело брата и бережно, с нежностью, которой я от него не ожидал, положил голову на место. Потом мы нашли Хальвдана, Гуннара, всех остальных. Соорудили три погребальных плота из плах и хвороста. На каждый водрузили тела павших, обложили сухими ветками.

Это заняло весь день. Когда мы подожгли плоты, солнце уже клонилось к воде, окрашивая ее в багряные и золотые тона. Они нехотя отошли от берега и запылали. Огненные языки лизали дерево, взвивались к небу, озаряя воду зловещими, пляшущими отсветами.

Эйнар стоял на самом краю воды, прямой и недвижимый, как скала, против которой сражались волны.

— Слушай, брат! — прогремел его голос. — Слушайте, все, кто пирует в чертогах Одина! Ты пал с оружием в руках! Ты не согнулся, не отступил! Ты пьешь теперь мед из черепа поверженного врага! Но твое дело не окончено! Клянусь кровью, что течет в моих жилах! Клянусь топором, что никогда не выпущу из рук! Сигурд заплатит! Он и весь его проклятый род! Я увижу, как его черная душа упадет в бездну Хельхейма! Пусть этот огонь осветит тебе путь к пиршественному столу, а моя клятва будет факелом, что осветит мне дорогу к мести! До встречи, брат! До встречи в Вальхалле!

Мы стояли рядом с ним, и эта клятва стала нашей. Мы были больше, чем выжившие. Мы были мстителями. Тихими, сплоченными, неумолимыми, как сама Судьба. Тела врагов мы оставили там, где они пали. На растерзание ветру, воронам и крабам. Пусть сгниют, как подобает предателям. Никаких почестей. Никакого покоя. Только забвение.

На следующее утро, едва забрезжил рассвет, мы начали погрузку. Трофеи, припасы, бурдюки с пресной водой — все старательно укладывалось на палубу. Карви, такой надежный и вместительный друг, теперь казался громадным, почти неподъемным исполином.

— Гребем отсюда, — скомандовал Эйнар, занимая место у руля. Его руки легли на тяжелые вальки уверенно. — Я буду править. Эйвинд, дуй на правый борт. И смотри в оба за горизонт, — вдруг какая посудина нарисуется…А ты, Рюрик…Садись напротив Эйвинда и постарайся не заблевать мне весь борт.

Мы оттолкнулись от берега. Первые гребки были пыткой. Длинные, неуклюжие весла в руках двоих изможденных мужчин казались бревнами. Карви медленно, нехотя, развернулся и начал набирать ход. Вскоре мышцы на руках, спине и плечах загорелись адским огнем. Дышать стало нечем. Мы работали в унисон, молча, стиснув зубы, слыша лишь собственное хриплое дыхание и короткие, отрывистые команды Эйнара.

— Легче правой! Волна слева, готовься! Гребите! гребите! Раз-два! Раз-два!

Море вокруг было обманчиво прекрасным. Солнце играло на воде, превращая ее в переливающееся, живое бирюзовое полотно. На глубокой воде оно отливало темным, почти черным кобальтом, а на мелководье сквозь хрустально-чистую толщу виднелось дно, усыпанное белым песком и темными валунами. Это была холодная, бездушная красота. Она не сулила ни гостеприимства, ни пощады. Мы были крошечной щепкой в этом безграничном царстве, и наша жизнь зависела теперь от силы наших рук, выносливости наших спин и мудрости старого морехода у руля.

Прошло несколько часов. Адская боль в мышцах притупилась, превратившись в глухую, ноющую ломоту. Тело работало на автомате, и у мозга появилась возможность думать.

И мысли эти были мрачными, как туча на горизонте. Сигурд прислал по нашу душу целый, хорошо вооруженный отряд. Это была спланированная операция. И если так… то его люди уже могли быть в Альфборге…

А еще… это видение. Оно без конца всплывало в памяти с навязчивой и пугающей четкостью. Синий плащ. Широкополая шляпа. Пустая глазница. Мудрый, тяжелый взгляд единственного глаза. И ворон. И тот жест… Большой палец, поднятый в немом, всевидящем одобрении.

Я посмотрел на Эйвинда. Он сидел на своей скамье, его спина была мокрой от пота, но он не сбавлял ритма.

— Эйвинд… там, в бою… мне привиделось…

Он повернул ко мне свое усталое, обветренное лицо.

— Что кто-то из богов наблюдал за тобой?

Я с удивлением кивнул.

— И как он выглядел? Что за бог был рядом с нами? — спросил Эйвинд, немного напрягшись.

— Судя по всему, Один… — буркнул я. — Он улыбался и был рад нашим подвигам.

Эйвинд на какое-то время задумался а потом сказал:

— Не каждому такое выпадает, Рюрик. Всеотец указал на тебя перстом. Благословил твою ярость. Твое неистовство.

— Это… хорошо? — спросил я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

— Ха! — Эйвинд плюнул за борт. — Спроси у тех, кого ты вчера отправил к Хель. Хорошо или нет. Внимание Одина… оно как удар молнии в шторм. Может осветить путь к славе. А может спалить мачту и корабль дотла. Спокойной жизни тебе он не сулит. Но это честь… великая честь! Ты стал Его орудием!

Он говорил это с суеверным трепетом, и в его словах я нашел странное, языческое оправдание. Оправдание той чудовищной жестокости, на которую я оказался способен. Неистовству в бою. Холодному, методичному добиванию раненых. Это был не я. Вернее, не только я. Это была ярость, благословенная самим Богом-Воином, Богом-Висельником, Богом-Мудрецом. И этот факт одновременно ужасал и давал какую-то первобытную, дикую уверенность. Я переступил через последний рубеж цивилизованного человека. И нашел по ту сторону силу. Древнюю, как сам мир, и столь же безжалостную.