Варяг I (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 6

Надсмотрщик орал чаще, плеть свистела чаще. Рабы молчали. Викинги на веслах тоже молчали, но их лица были каменными, сосредоточенными. Они работали, но это была их работа. Их мир.

Я греб. Сквозь боль. Сквозь отчаяние. Сквозь невероятность происходящего. Греб, потому что остановка означала плеть. А может, и топор. Греб, потому что инстинкт жизни, тот самый, что заставил биться мое больное сердце до последнего, все еще теплился где-то внутри. Под грудой страха, гнева и непонимания.

Бум… тяни… Бум… толкай…

И море вокруг. Только море…

Глава 3

Время. Проклятое, липкое, бесформенное. Оно тянулось, как смола по борту. Дни? Недели? Хрен его знает. Календарей тут не водилось. Только смена боли, работы и полубессознательного забытья.

Раненый, тот самый Хальвдан, что орал про Вальхаллу и плевался кровью, еще дышал. Тяжело, хрипло, но дышал. Его я и выхаживал. Каждое утро, пока кости еще не ломило от предстоящей гребли, и каждый вечер, когда руки уже не чувствовали пальцев. Снимал вонючие тряпки — пропитанные потом, сукровицей, медом и морской солью. Промывал рану той же соленой водой, чертыхаясь про себя. Вода щипала дико, но гноя почти не было. Мед делал свое дело — природный антибиотик, мать его. Потом новая тряпка, снова мед, снова перевязка.

Хальвдан косился на меня мутными глазами. Ненависть никуда не делась, но орал он теперь реже. То ли слаб был, то ли понял — кричать больнее.

А потом снова — весло. Проклятое, тяжеленное, неотёсанное дубовое бревно. «Бум… тяни… Бум… толкай…» Ритм барабана впивался в мозг, как гвоздь. Руки? Да что там руки. Ладони давно были содраны в кровь, превращены в сплошную мокрую рану.

Пот, соль, трение грубого дерева — все это — адская смесь. Бинтовать было нечем, да и не дали бы. Терпи, трэлл.

Мужики вокруг, такие же рабы или младшие викинги, хрипели, потели, тупо уставившись в спину впереди сидящего. Иногда кто-то срывался, не успевал за ритмом. Тут же свист плети и дикий вопль надсмотрщика: «Греби, тварь! Или хочешь к рыбам⁈».

«К рыбам» — означало протащить человека под килем. Шансов выжить — ноль. Так что гребли. Скрип уключин въелся в уши намертво. Казалось, он звучит даже в редкие минуты тишины, когда барабан умолкал.

Что до еды… Рацион был скудным… Соленая, вонючая, жилистая рыба. Сельдь, треска — хрен поймешь. Жуешь этот пересоленный волокнистый комок, а горло сводит. Вода в бочонке — теплая, с привкусом дерева и чего-то еще. Не свежая. Живот бурлил, крутил, мутило постоянно.

Но есть надо было. Силы были нужны. Хотя бы чтобы не свалиться за борт от слабости. Викинги вокруг жрали то же самое, но больше, да еще и пили свой мутный эль или мед. Их не мутило. Желудки, видать, были кожаные.

Они, эти варвары, с яростью в глазах, без нужды не зверствовали. Не били просто так, для потехи. Зачем? Раб — собственность. Ломать — себе дороже. Но подколы… Подколы у них были в крови. Злые, грубые, как удар топора обухом. Кричали что-то невнятное, когда я мимо проходил, тыкали пальцами в мои в кровь разодранные ладони, смеялись хрипло, когда я чуть не падал от усталости.

Оскорбления сыпались, как из ведра: «Слабак!», «Девчонка!», «Море боится!». Но я молчал. Язык прикусывал до крови. Терпел. Выбора не было. Никакого. От слова «совсем».

Однажды, когда ветер был попутный и барабан умолк, нам дали передохнуть. Я сидел, прислонившись к борту, руки тряслись, как в лихорадке. Глаза слипались. Вода под бортом была спокойная, почти зеркальная. Я машинально заглянул вниз. И обомлел.

На меня смотрело молодое лицо. Лет восемнадцати, не больше. Светлые, почти белые волосы, выгоревшие на солнце и слипшиеся от пота и соли. Прямой нос. Полные, потрескавшиеся губы. И глаза… Ясные, голубые, как ледник. Но сейчас они застыли с выражением тупой усталости и животного страха. Я был высоким, даже по меркам этих дылд, но худым. Жилистым, как загнанный волк, но кости проступали под кожей.

Вот оно, моё новое «я». Тело какого-то парнишки, втянутого в эту мясорубку. Старый потасканный препод Вадим Васильевич канул в Лету. Остался толькотрэлл с голубыми глазами и разбитыми в кровь руками. Жуть охватила. Отвернулся.

Быт на драккаре был четким, отлаженным механизмом выживания, где каждый винтик знал свое место.

Рабы служили в роли мотора и помойного ведра одновременно. Мы гребли. Без остановки, пока барабан не умолкнет. Таскали воду из бочек. Чистили палубу от рыбьей чешуи, рвоты и крови, если кто-то подрался. И все это — скребками из раковин или просто голыми руками.

Мы вычерпывали воду, просочившуюся сквозь доски. Сырость и холод вечно хватали нас за ноги.

Мы кормили и поили немногочисленных животных на борту — пару кур в клетке и козу, взятую для молока — хозяину.

Выносили парашу — деревянное ведро в кормовой части, за ветровым щитом. Оно быстро наполнялось. И кому-то из нас, трэллов, везло тащить это вонючее корыто к борту и выплескивать за борт, рискуя смыться волной.

Спали тут же, на палубе, под ногами у викингов, завернувшись в мокрую от брызг рогожу. Теснясь, как псы, пытаясь согреться.

Ели всегда последними. В основном, объедки, кости и самую худшую рыбу. И молчали. Постоянно молчали. Шептаться было опасно.

Викинги же были мозгом, кулаком и волей этого путешествия. Капитан (в нашем случае Веселый Бьерн) являлся богом на палубе. Он сидел у руля, он же следил за курсом по солнцу, по звездам, по облакам и по цвету воды.

Старший дружинник задавал ритм барабана. Остальные воины дежурили на носу и корме: смотрели за горизонтом, следили за морем.

Они чистили и точили оружие — мечи, топоры, копья. Блеск стали был священен. Чинили снаряжение — латали кольчуги суровой нитью, подшивали плащи.

Также не забывали о тренировках: фехтовали на тупых тренировочных мечах, метали дротики в щит-мишень, подвешенный к мачте.

Играли в кости или в хнефатафл — их стратегическую игру на доске, азартно споря и ставя на кон куски серебра или пайки еды.

Спали под навесом у бортов или в небольшой палубной будке, если она была.

Они ели первыми — им доставались лучшие куски рыбы, даже — каша с салом из общего котла. Пили эль или мед из рогов.

Разговаривали громко, смеялись грубо, спорили яростно, но быстро гасили ссоры — дисциплина… Иногда пели — хриплые, монотонные песни о море, богах и подвигах предков. Звучало жутковато, но мощно.

Что до гигиены, то все мы умывались водой за бортом. Брились раз в несколько дней тем же ножом, что и резали еду. Что до вшей… Их не было. Наверное, потому, что все расчесывались по несколько раз на дню… Плюс — кто-то даже использовал крепкое мыло для осветления своих волос. Это создавало неблагоприятную среду для паразитов. Но главное — оружие блестело!

Готовили раз в день. Вечером, если позволяла погода. В центре палубы ставили глиняный или железный котелок на треноге. Под ним размещался очажок, сложенный из камней, с небольшим запасом дров или угля.

Варили незатейливую похлебку. Вода, дробленый ячмень или овес, куски соленой рыбы, иногда — кусок сала или горсть сушеных кореньев. Вот и весь рецепт. Пахло — рыбой и дымом. Ели прямо из котла деревянными ложками или руками. Заместо хлеба у них были черствые лепешки из муки грубого помола. Фрукты отсутствовали. А так, в основном — рыба, рыба, рыба. И вода. Эль и мед — для воинов.

Туалетом служило все, что за бортом. Для «малых дел» просто отходили к борту, поворачивались спиной к ветру. Для «больших» — висели над водой, уцепившись за планширь или веревку, рискуя быть смытыми волной. Трэллы пользовались старым ведром в корме. Опустошать его — тоже было нашей обязанностью. Запах стоял… специфический. Смесь моря, рыбы, пота, немытых тел и нечистот.

Помимо тренировок и игр, викинги любили рассказывать саги. Вечерами, при свете масляной лампы или луны, кто-нибудь хриплым голосом начинал: «Жил-был конунг…». Затаив дыхание, слушали даже самые грубые морды. Слушали и мы, трэллы, краем уха, пытаясь разобрать слова. Это был единственный просвет в серости и боли.