Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб - Ларина Елена - Страница 10

Переводчик с французской стороны Вивиан Разумовская прожила десять лет в России, будучи замужем за известным литературоведом. Русский у нее был лучше моего. А французский родной. Она оказалась очень энергичной. Только благодаря ей все это не кончилось полным крахом.

– Я очень-очень рада, что у меня будут такие очаровательные помощницы. Работы хватит на всех. Народу очень много. – И она показала на сутуловатого режиссера Мишеля, его пожилую жену в двояковыпуклых очках, на кишащий людьми автобус.

– Ангелина, – над ухом сказал мне Антон, – скажи всем, чтобы ждали внизу в гостинице. И повнимательнее с оборудованием. Сейчас везем их в «Прибалтийскую». Через полтора часа едем на объект. С Петропавловкой я договорился. Снимаем сегодня до вечера. – И видя, что я смотрю на него и чего-то жду, он нетерпеливо сказал: – Ну! Говори!

Я перевела и тут же устала от умственного напряжения и от того, что пришлось говорить громко, чтобы все услышали. Катя и Ника стояли за моей спиной.

До гостиницы мы доехали нормально, если не считать моего резко ухудшившегося настроения. Вивиан переводила стремительные переговоры Антона и красавчика Жан-Шарля. Я не понимала ничего. Даже того, что говорилось по-русски. Это был тревожный симптом. Девчонки совсем приуныли. Мы переглядывались, делая большие глаза, как заключенные, решившие убить своего тюремщика.

Перекинувшись парой фраз со съемочной бригадой, мы поняли, что все-таки что-то сказать по-французски можем. Но говорить от себя лично и переводить – вещи абсолютно разные. Если я не понимаю слово в слово, что мне говорят, – это не беда. Я вообще могу перевести разговор на другую тему. Или ответить примерно так, как надо. Но перевести на русский то, что я понимаю не до конца, я просто не могу.

Так получилось, что в самый ответственный момент, когда русская съемочная группа встретилась с французской, нас троих перестало хватать на всех. Нашим видеоинженерам нужно было уяснить какие-то тонкости по поводу французского оборудования. Нас растащили по разным углам автобуса. И дело закончилось тем, что русский Вася на пальцах объяснял швейцарскому Ксавье, куда что воткнуть, потому что напрямую они понимали друг друга лучше, чем с моей профессиональной помощью.

Я чувствовала себя официанткой. Мне щелкали пальцем, подзывая туда, куда надо. Антон в основном обходился помощью Вивиан. Но когда она была занята, подозвал меня.

– Значит, смотри, Ангелина, – сказал он очень энергично, пожирая глазами чужое оборудование, – они сейчас будут монтировать. Переводи мне все, что они будут говорить. Поехали. Матюги можешь опускать.

Он оперся руками о спинки сидений и даже пригнул ухо к моим губам. Белобрысый Ксавье с резинкой на хвосте и двумя тонкими косичками, обрамлявшими красное лицо, вместе со своим помощником собирали какой-то агрегат. Подсоединяли его к монитору. Потом к автономному блоку питания. Они беспрерывно переговаривались. Да еще и шутили. Но, кроме отдельных слов, я в этом потоке речи не различала ровным счетом ничего.

– Ну?! – нетерпеливо поторопил меня Антон. И гневно ко мне обернувшись, спросил, как у идиотки: – Ну! Что они говорят? Ты будешь переводить или как?!

– Я не понимаю, – смущенно проговорила я, готовая провалиться на этом месте сквозь землю. – Это какая-то специальная терминология… И потом, очень быстро… Практики маловато…

Антон застонал, как раненый, привалившись лбом к покрытой белой тканью спинке кресла.

– Девочка, тут тебе не ликбез! – наехал он на меня с чудовищным напором. – Тут – работа! Вкалывать надо! Ферштейн?

Я была совершенно уничтожена. Я была уверена, что сейчас он нас высадит из автобуса и с позором выгонит в шею. Но он с силой провел по лицу ладонью и как будто сменил его. Взял себя в руки и живо оглянулся в поисках Вивиан. Я смотрела на него, как на птицу феникс, возрождающуюся из пепла.

Пауза в нашем нелегком труде случилась тогда, когда ссутулившийся от пронзительного осеннего ветра режиссер Мишель Клод выбирал места для натурных съемок. Пока он ходил по стрелке Васильевского острова, мы стояли рядом с автобусом вокруг Антона.

И тут случилось вот что.

– Антон, понимаешь, – сказала Ника, притопывая ногами от холода, – ты только не обижайся. Мы с Катей, к сожалению, не сможем с тобой поработать. Катя заболела, а я отвезу ее домой.

– Да, вы извините, Антон, мне так неудобно, – вклинилась Катька, – но я правда ужасно себя чувствую. Я в таком состоянии работать не смогу. У меня диабет. И бывает иногда, что от стресса начинает зашкаливать. Я упасть могу. Можно, Ника меня проводит?

Я очень хотела к ним присоединиться, сказав, что внезапно почувствовала симптомы острого отравления. Но, увидев лицо Антона, прикусила язык.

Он ни словом, ни взглядом не выразил своего упрека. Сказал им: «Спасибо, девочки», да еще отслюнил им по крупной купюре за бездарно потраченное время.

Но все-таки я заметила, что шея его над воротом свитера побагровела, а на скулах обозначились чуть заметные красные пятна. Это хорошо, подумала я тогда, что в трудной ситуации он не бледнеет. Цезарь взял бы его в свое войско.

Вот после этого я и решила остаться до конца. Все-таки и я могу пригодиться для мелких французских фраз типа «кушать подано». Поедем же мы в конце концов обедать.

– Ангелина, – сказал он мне, когда все уже садились в автобус и мы остались на улице последними, – я просто хотел сказать: хорошо, что ты осталась. Я все понял и оценил. Так что… не комплексуй!

И он подсадил меня на подножку автобуса.

Я отработала весь срок. И на собственной шкуре поняла: то, что тебя не убивает, делает тебя сильнее.

Но когда мне уже казалось, что я начинаю обретать зачатки профессионализма, к нам подошел шофер микроавтобуса с силовым оборудованием. И через меня спросил у французского продюсера Жан-Шарля, можно ли ему отлучиться на полчаса и куда потом подъехать, чтобы найти группу. Красавчик с нотками глубокой озабоченности в голосе ответил. И мне показалась, что я все поняла.

– Можете отойти, – перевела я. И шофер засиял. – Через сорок минут мы будем снимать на мосту Лейтенанта Шмидта. Подъезжайте туда. Вы нас увидите. Только не задерживайтесь дольше.

Удовлетворенный водитель уже собрался было уходить, но тут Вивиан, стоявшая за моей спиной, быстро вмешалась:

– Извини, но он сказал совершенно другое. – Меня как будто водой окатили. Я стояла и обтекала, закусив губу и слушая правильный вариант. – Через сорок минут мы будем снимать на мосту Лейтенанта Шмидта. Мы поедем туда, и будем снимать в дороге. Поэтому не уезжайте. Через сорок минут, не больше, мы будем там. И тогда вы сможете отойти.

Я, в который уже раз, готова была все бросить, как чукча-хирург из знаменитого анекдота, который в истерике кромсал скальпелем тело больного и приговаривал «Нитиво не полютяется!».

Возвращалась я домой к полуночи. Смывала с себя въевшийся за день запах сигаретного дыма. Курили в группе все, включая Вивиан. Ложилась в теплую ванну и плакала от полнейшего бессилия. Голос садился от постоянной эксплуатации. Голова раскалывалась. Спать хотелось неимоверно. Я в таком ритме жить не могла. Как же мог Антон? Куда он спешит? Почему все таким галопом?

Галопом… Галопом – мне тоже нравится. По высокой траве, по лесной тропе. Верхом на покладистой лошади Внучке. Теплые бока. Подвижная спина. Белая грива щекочет пальцы. Плавный галоп укачивает. И ветер в ушах. Ветер с медовым запахом. Медленный укачивающий галоп… И мягкий стук копыт. Тук-тук. Тук-тук…

– Ну сколько можно! Гелка! Мне срочно в ванную надо. Ты что – утонула? – И опять стук в дверь. – Ты же здесь не одна живешь, в конце концов!

– Лиля, сейчас… – я плескала в лицо водой, чтобы проснуться. – Сейчас. Через десять минут…

– У меня нет десяти минут! – возмущенно крикнула Лиля. – У меня только две минуты! А то разбегутся все! Слышишь? Это вопрос жизни и смерти! Пусти!

– Господи, да кто у тебя разбежится? Вот ведь не спится по ночам… – Я открыла дверь, завернувшись в свой старенький махровый халат. По ногам текла вода. Вытереться я не успела.