Владимир, сын Волка (СИ) - Ибрагим Нариман Ерболулы "RedDetonator" - Страница 9

— Успокойся! — прикрикнул на него Директор. — Найди воспоминания о… о времени, когда я отлёживался на больничном осенью двадцать третьего. Если верно помню, я смотрел тогда длинную серию видеороликов. Там говорилось о разных генсеках и о том, как они проявили себя у власти.

— Да чихал я на твои объяснения! — не пожелал успокаиваться Жириновский. — Россия потеряет огромные территории! Это же коллапс! Катастрофа! Десятки миллионов умрут или сбегут!

— СССР потеряет, а Россия — нет, — ответил на это Директор.

— Ты меня прекрасно понимаешь, — поморщился Владимир Вольфович. — Территориальных потерь, сокращения сфер влияния — всего этого нельзя допустить!

— Придётся потерпеть, — вздохнул Директор. — Этого не изменить, увы. Но можно существенно снизить масштаб ущерба, а затем сделать так, что наши геополитические враги сильно пожалеют, что не поспособствовали сохранению СССР…

— Опять про свой план! — махнул рукой Жириновский.

— Теперь это наш план, — покачал головой Директор, перемешав бумагу в тазике рукой. — И нужно поэтапно реализовывать его, уже сейчас. Улики мы устраним, а вот проблема с сертификатами останется. Она помешает нам баллотироваться в народные депутаты в 87 году.

— Как ты это отменишь? — спросил Владимир Вольфович. — Уже ничего не изменить! На моей репутации несмываемое пятно!

— Смываемое оно или несмываемое — это вопрос дискуссионный, — не согласился с ним Директор и взялся за новую «нетленку». — Надо просто подумать и выработать решение.

Компетентные органы об этом инциденте, несомненно, хорошо знают, но, по версии Директора, отдали это на откуп самой Инюрколлегии. Как ни посмотри, дело мелкое, суммы маленькие, поэтому на новые отверстия в погонах никак не тянет.

И вариантов, как бы выпутаться из этого переплёта, на первый взгляд, нет.

Любое заметное движение Жириновского будет решительно пресечено одним-единственным письмом из Инюрколлегии. (2)

«Они даже могут помешать „историческому пути“ Жириновского — просто прислать письмо в издательство „Мир“ и прикончить его возможную карьеру», — подумал Директор, разрывая листы из труда Войновича. — «Но они, в рамках „исторического пути“, этого делать не стали. В точном соответствии со старинным советским принципом „далеко не пускать, но и в яму не загонять“ — это, как я понимаю, он и есть».

— Я не вижу никаких решений! — панически воскликнул Жириновский, схватившись за голову. — Мы ничего не сделаем!

— Думай! — потребовал Директор, а затем его разум уцепился за краешек промелькнувшей мысли. — Так, подожди…

— Это я придумал!!! — воскликнул заулыбавшийся Владимир Вольфович. — Да! Это я придумал!

Уверенности, что это была не его мысль, у Директора не было, но он не стал спорить.

— Да-да, это была моя мысль! — напирал Жириновский.

— Но почему ты решил, что это хорошая идея? — спросил Директор. — Там ведь и убить могут.

— Могут, — согласился зеркальный собеседник. — Но есть идеи получше?

Директор задумался, надеясь, что выработает хоть какое-нибудь альтернативное решение.

— Ты прав, — сказал он, закончив с очередной перепечаткой. — Идей получше нет. Но хотелось бы минимизировать риски. А Афганистан — это экстремальный риск.

— Это нужно для спасения России! — воскликнул Жириновский. — Ради этого я готов рискнуть! А ты готов? Готов поставить на кон свою педагогическую душонку, а⁈

— Но нам нужно достичь предварительных договорённостей, — предупредил его Директор. — Первое — действуем исключительно по моему плану. У тебя нет вообще никакого плана, а лишь одни эмоции. Второе — никаких больше диссидентов и их тупой литературы. Я знаю, на кого и зачем они работают или начнут работать позднее, поэтому доверия им нет и не может быть. Третье — сначала думаем, а затем действуем. Не наоборот.

— А почему это я должен тебя слушаться⁈ — возмутился Жириновский. — Думаешь, разбираешься в жизни лучше, чем я?

— Не думаю, а знаю, — ответил на это Директор. — Твоя задача — «прожить» все мои воспоминания, а я сделаю это с твоими. Я не знаю, сколько времени это у нас займёт, но мы должны это сделать.

Он уже узнал, что Жириновский знает, что может делиться своими воспоминаниями — он способен «вытаскивать» их из глубин памяти.

— А зачем? — спросил Владимир Вольфович.

— Затем, что у нас есть противоречия, — объяснил Директор. — Тезис и антитезис. Мы либо будем вечно бороться, топчась на месте, либо достигнем…

— … синтеза, — закончил за него Жириновский. — Но я не хочу!

— Это придётся сделать, — покачал головой Директор. — Ты не хочешь исчезать и я не хочу. Но победить друг друга мы не можем — война изначально обречена закончиться ничем, кроме ущерба нашей общей цели. А ещё это чем-то похоже на диссоциативное расстройство личности. А это тяжёлый медицинский диагноз. И я предлагаю пойти на то, что не выгодно ни мне, ни тебе, но, в каком-то смысле, справедливо.

— Где ты здесь справедливость увидел, подонок⁈ — вскипел Жириновский. — Ты украл моё тело!

— Я ничего и ни у кого не крал, — ответил на это Директор. — Кража подразумевает умысел. У меня умысла оказываться здесь не было — если ты видел мои последние мгновения, то должен знать, как я встретил смерть и что я думал. Я рассчитывал на покой, ну или хотя бы на ничто, на Пустоту, но мне не дали ничего, кроме твоей оболочки и тебя в ней.

Владимир Вольфович хмуро смотрел на него из зеркала и молчал.

— Я тоже проиграл, — заключил Директор. — У меня была потаённая надежда, существовавшая вопреки здравому смыслу, что я встречусь с ней, наконец-то, если правда всё то, что попы говорили о загробном мире. Но я не получил ничего.

— Значит ли это, что бога нет? — спросил Жириновский.

— Мою позицию ты знаешь, — тяжело вздохнул Директор. — Никаких ангелов, демонов, бога или дьявола — я не видел никого. Заседание в Инюрколлегии было похоже на ад, поначалу, но это быстро прошло.

— Чёрт подери… — тоном обречённого проговорил Жириновский.

Директор молчал. Всё и так предельно понятно — они общаются не только словами, но и мысленными образами, поэтому его собеседник понял даже то, чего нельзя выразить словами. Оттенки эмоций, отсылки к посторонним воспоминаниям, связанным с темой беседы лишь косвенно, но дополняющим общую картину — всё то, что передаётся языком лишь в очень ограниченных пределах.

С одной стороны, это даёт полное понимание, а с другой — они практически не способны ничего утаить друг от друга. Это как тюремная камера на два разума…

— Ладно, — произнёс, наконец-то, Владимир Вольфович. — Дружить с тобой я не буду — ты отвратительная личность, но буду пересылать тебе свои воспоминания и «переживать» твои.

— А я тогда улажу все оставшиеся вопросы с Инюрколлегией, — кивнул Директор. — Будем работать — притрёмся. Посмотришь мои воспоминания и осознаешь ещё, что я — не худший из людей, ха-ха-ха…

*СССР, Московская область, г. Москва, улица Каланчевская, дом 11, 21 апреля 1983 года*

— Вот и всё, — произнёс Анатолий Павлович, заглянув в трудовую книжку. — Впервые такое делаю…

В ней написано: «Уволен по собственному желанию, ст. 31 КЗоТ РСФСР».

Директор никогда до этого не увольнялся по собственному желанию и вообще, не увольнялся ни по чьему желанию.

Он окончил школу в 1975 году, с серебряной медалью, в 1978 был уволен в запас из армии, в 1983 году окончил педагогический институт и в том же году был направлен, по распределению, в 13-ю школу Липецка.

С тех самых пор он работал в той же школе — в 1987 году он получил первую квалификационную категорию, в 1991 году стал завучем, в 1993 получил высшую категорию, а в 1996 году стал директором.

Его трудовая книжка из прошлой жизни — это отражение его карьерного роста и ничего более.

У Жириновского же в трудовой обозначен некий «Советский комитет защиты мира», а также «Иностранная юридическая коллегия».