Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 51

Он зачерпнул пригоршню угля, растер ее в ладони.

— Давно уже неурядицы с топливом у нас. Уж полтораста лет здесь работаем — леса, понятное дело, подизвели. Завод наш, махина эта, — он обвел рукой дымящие трубы, — он ведь дровами топится. Углем древесным. Мы уже сейчас на голодном пайке сидим. Дров не хватает!

Я смотрел на эти горы дров, на дымящие трубы, на хмурое лицо старого инженера, и до меня медленно доходил весь ужасающий масштаб проблемы. На Урале нет угля. Все работают на древесном. А леса заканчиваются. Скоро нам понадобятся тысячи тонн стали — а угля нет. Железной руды навалом. Угля нет!

— А паровозы наши, — добил он меня, — которые вы для дороги своей строить будете… Вы их тоже дровами топить прикажете? А где их столько взять?

Я молчал. Вся моя грандиозная схема, мои сделки с Кокоревым, мои планы по завоеванию Сибири — все это висело на тонкой, обгорающей нитке. На простом древесном угле.

Кто бы мог подумать, какие тонкости всплывают в процессе работы! Я приехал на Урал как заказчик, как реформатор, готовый двигать прогресс. А вместо этого я нашел гигантского, дымящего, но больного бегемота, увязшего в архаичном болоте. И он задыхался, потому что ему не хватало простого корма.

Это был натуральный системный тупик.

Пастухов стоял рядом, терпеливо ожидая ответа. Но ответа у меня не было. Я лишь молча смотрел на черные горы угля, и едкий дым, казалось, проникал в самую душу. Задача, стоявшая передо мной, только что стала вдесятеро сложнее.

Я шел по грязным, разбитым улицам Екатеринбурга, но не видел ни убогих домов, ни торопливых мастеровых. В голове стучала одна мысль: Пастухов был прав.

Мой грандиозный план, мои петербургские контракты, рельсы для будущего Транссиба — все это уперлось в банальные дрова. Гигантский уральский промышленный бегемот увяз в архаичном болоте топливного голода. Он задыхался. И я, приехавший его подтолкнуть, не знал, как вытащить этого монстра из трясины. Это был тупик.

Скрип несмазанных телег, ругань возниц, запах конского навоза и вездесущей угольной гари — весь этот городской шум давил, мешая думать. Я машинально шагнул в сторону, уступая дорогу ломовому извозчику, и в этот момент сквозь какофонию улицы, как удар хлыста, прорвался хриплый, грубоватый оклик:

— Иван⁈

Я замер, как от удара током. Уличный шум мгновенно исчез, сменившись звенящей, ледяной тишиной в ушах. Этого имени не существовало. Оно было похоронено шесть лет назад в сибирской земле, вместе с кандалами и арестантской робой.

— Иван! Стой, никак Иван?

Я медленно, очень медленно, обернулся.

Из толпы, отделившись от артели таких же мастеровых, на меня смотрел мужик. Грязный, осунувшийся, в поношенном тулупе, он был старше, чем я его помнил, но глаза… глаза я узнал. Трофим, с Екатеринбургского тюремного замка! Тот уралец, с которым мы вместе на заводе работали!

Он шагнул ко мне, и на его лице было не недоверие, а ошеломленное, почти детское изумление.

— Ух, какой ты стал! — он с простодушным восхищением оглядел мой столичный сюртук, добротное пальто. — Важный какой… Барин! Амнистия, что ли, вышла?

Чтобы убедиться, что он не ошибся, он тут же сыпанул именами, возвращая меня в тот ад:

— А Фомич где? Викентий Фомич-то? А Софрон Чурис? С тобой они?

Каждое это имя было призраком, которого я так тщательно похоронил.

Мозг заработал с лихорадочной скоростью, отсекая панику. Я не выказал ни страха, ни удивления. Лишь холодную отстраненность.

— Разошлись дороги, Трофим, — ровно ответил я.

Я видел его растерянность от моего холодного тона. Нужно было немедленно перехватить инициативу, сбить его с этой опасной тропы воспоминаний. Я вспомнил, о чем он гутарил тогда, на этапе, — о своей прошлой работе.

— Ты ведь, помнится, на угле работал? — спросил я «в лоб», переходя на деловой тон. — Разбираешься в топливе?

Трофим, для которого эта тема была простой и понятной, охотно переключился.

— А то! Всю жизнь…

— У меня с топливом беда, — коротко бросил я. — Завод задыхается.

— Так на дровах сидите, поди? — он тут же авторитетно сплюнул в грязь. — Гиблое дело, барин. Дровами эту махину не протопить. Тут камень горючий есть.

— Камень? — я зацепился за слово.

— Ну да. Под Кизелом его залежи. Я сам до каторги его возил санями зимой. Горит — любо-дорого! Жар от него — аж печь плавится, не то, что дрова.

Я замер. Кизел… уголь…

— Если уголь так хорош, почему его не берут?

Трофим снова сплюнул.

— А как его взять-то? Далеко очень. Досюда везти — почитай, четыреста верст! Дороги, опять же, нет, — одно название. Пока сотню пудов допрешь до завода, пол-лошади загонишь. Овчинка выделки не стоит. Вот и палят лес по-старинке.

«Дороги нет».

Эти три слова ударили в меня, как громом. Вся картина, над которой я бился последние сутки, мгновенно сложилась.

Кизеловский уголь. Моя будущая железная дорога на Урал. Неограниченные поставки дешевого, высококалорийного топлива на заводы. Кокс для конвертеров Пастухова. Топливо для моих же паровозов! И… Боже… каменноугольный дёготь! Тот самый креозот, о котором говорил Самойлов, для пропитки шпал!

Мой взгляд на Трофима изменился. Это был ценнейший, незаменимый инструмент.

Я шагнул к нему вплотную, сокращая дистанцию, мой голос стал тихим, но властным.

— Мне нужен этот уголь, Трофим. И мне нужен человек, который знает, где и как его взять. Ты пойдешь на завод. Прямо сейчас. Платить буду столько, сколько ты и за десять лет на своем угле не заработал.

Он ошарашенно захлопал глазами, не веря своему счастью.

— Но есть условие, — я сделал паузу и посмотрел ему прямо в глаза, вбивая каждое слово. — Ивана больше нет. Он умер на каторге. Погиб. Для тебя и для всех, кого ты встретишь, я — господин Тарановский. Владислав Антонович. Ты понял меня?

Ошарашенный Трофим, для которого предложение о такой работе было манной небесной, торопливо, с испуганной радостью закивал.

— Понял, ваше высокоблагородие… Понял, господин Тарановский…

Угроза была взята под контроль и превращена в актив.

— Иди в гостиницу «Американскую», — бросил я. — Скажешь, от меня. Тебя накормят и дадут чистую одежду. Вечером я буду там. Жди.

Не дожидаясь ответа, я развернулся и зашагал в сторону рынка и спусят полчаса поиска я смог найти где продавали уголь, не много старые запасы которые ни кому были не нужны и за капейку прикупил один кусок. После сразу направился в гостиницу.

Едва войдя в номер, ставший нашим временным штабом, я бросил на стол, поверх разложенных карт, кусок кизеловского угля. Инженеры Самойлов и Воронов оторвались от своих расчетов и с недоумением уставились на черный, тускло блестевший камень.

— Вот, господа, — объявил я. — Решение топливного голода.

Я взял карандаш и начал загибать пальцы, глядя на ошеломленного Самойлова.

— Первое: он коксуется. Это значит, мы оживим конвертеры, дадим им тот самый «аглицкий» жар, который не выдерживает их футеровка. — Второе: на этом коксе, а не на дровах, пойдет вся уральская металлургия. И наши будущие паровозы. Мы не будем сжигать уральский лес. — И третье, — я выдержал паузу, — при коксовании этот камень дает побочный продукт. Каменноугольный дёготь. Тот самый креозот, которым, как вы говорили, Петр Захарович, и нужно пропитывать шпалы.

Я посмотрел на них. Один камень решал сразу три наши главные проблемы: качественную сталь для рельсов, топливо для локомотивов и пропитку для шпал.

Молодой Воронов смотрел на уголь с восторгом, как на алмаз. Но старый, опытный Самойлов нахмурился.

— Это все так, Владислав Антонович, — осторожно начал он. — Только… Кизел — за сотни верст. Как его возить? Тем же конным ходом, по этой грязи? Все барыши на дороге и оставим.

— Нет, — я усмехнулся, предвкушая этот момент. — Мы его привезем по-своему.

Я развернул перед ними новый лист, исписанный моими расчетами.

— Узкоколейка. Положим по-простому, без особых земляных работ, с минимальными расходами. Мы не будем тратить миллионы на широкую колею там, где она не нужна. Нам нужен только поток угля. По этой узкоколейке он потечет рекой, прям до Чусового. Там и надо -то ее всего ничего — верст сто пятьдесят, не более. Ну а там уже и наша железная дорога подключится — и отвезет уголь до самого Екатеринбурга. Да и до Перми можно его возить, а оттуда — по всей Волге, пароходным компаниям продавать!