Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 49

Короткое деловое совещание прошло тут же, за ужином. Я не стал тратить время на светские беседы и сразу развернул на столе карты предполагаемой трассы.

— Наша задача, господа, — я сразу взял быка за рога, — не просто изыскания. Наша задача — начать. Немедленно.

Я ставил задачи: разметка полотна, расчеты по выемке грунта, определение мест под мосты. Самойлов хмуро качал головой, глядя в мои расчеты, и что-то бормотал про «невиданные темпы». Молодой Воронов, наоборот, с блеском в глазах делал пометки в своем блокноте, кажется, готовый начать рыть землю хоть сейчас.

Весь вечер и прошел в совещании.

На следующее утро я проснулся до рассвета. Короткая сцена прощания. Я уже был в высоких сапогах, простой куртке и дорожной кепке, готовый к выходу. Ольга, в легком домашнем платье, молча поправляла мне воротник. Ее пальцы были холодными.

— Я вернусь через неделю. Может, десять дней, не более! — пообещал я.

— Я буду ждать, — тихо ответила она.

Этот простой жест — ее руки, поправляющие мой воротник, — был красноречивее любых слез и клятв. Я уходил в свой мир — мир мужчин, тайги, грязи и работы. Она оставалась ждать в этом хрупком островке цивилизации, который был нашим временным тылом. Я поцеловал ее и вышел.

Это была не прогулка. Это была тяжелая, изнурительная работа. Я, два инженера и двое моих казаков вместе с Соколовым верхом отправились по предполагаемому маршруту. Мы продирались сквозь бурелом, спешивались, чтобы сделать замеры теодолитом, спускались в болотистые низины, топорами прорубая просеки для визирования. Жужжал гнус, пахло хвоей, прелой землей и конским потом.

На второй день мы вышли к крутому, заросшему лесом холму.

— Владислав Антонович! — возбужденно воскликнул молодой Воронов, сверяясь с картой. — Если взять напрямик, пробить здесь выемку, мы срежем минимум две версты! Это колоссальная экономия пути!

— Срезать-то срежем, да только по смете не пройдем, — тут же охладил его пыл опытный Самойлов. Он вытер пот со лба. — Это, батенька, выемка грунта скального. Тысячи кубов. По смете в пятьдесят тысяч рублей за версту нам такое не положено.

Я выслушал обоих. Посмотрел на холм, затем снова на карту, на изгиб реки чуть в стороне.

— Вы правы, Петр Захарович, — кивнул я. — Холм обойдем. Небольшие возвышенности, где надо — взорвем динамитом. Но мост… — я ткнул пальцем в другую точку на карте. — Мост через реку поставим вот здесь. Место узкое, и грунт, судя по выходам породы, скальный. Крепкий. Сэкономим на опорах и быках то, что потеряем на лишней версте насыпи.

Самойлов удивленно хмыкнул, прикидывая в уме. Воронов разочарованно вздохнул, но я видел, что оба оценили комплексное решение.

На третий день дорога уперлась в крепкий, зажиточный хутор, стоявший посреди леса. Упрямый, бородатый старовер, хозяин хутора, выслушав нас, наотрез отказался продавать землю, по которой должна была пройти дорога.

— Дедовская земля, — отрезал он. — Бесовскому железу и огненной машине не отдам. Не будет на то моего благословения.

Самойлов развел руками — тупик. Я жестом показал инженерам и казакам оставаться на месте, а сам спешился и один пошел к староверу. Я не стал ни угрожать, ни сорить деньгами.

— Отче, — сказал я, — земля твоя, спору нет. Но и река, что течет у тебя за огородами, — Божья. Лес на ней у тебя какой знатный. А как ты его пилишь? Вручную?

Старовер хмуро кивнул.

— А что, если я тебе на этой реке, ниже по течению, новую, добрую лесопилку поставлю? Водяную. Для всей твоей общины. Чтобы не руками корячиться, а Божьей силой, водой, бревна на доски распускать? А ты мне — лишь узкую полоску земли под насыпь, вон там, у болота.

Старовер, прищурившись, долго смотрел на меня, потом на реку, потом снова на меня. Подумал, крякнул и кивнул.

— Лесопилка — дело божье. Добро!

На пятый день мы выехали на высокую гряду, с которой открывался вид на бескрайний массив корабельного леса. Море лиственницы, уходящее за горизонт.

— Вот наше золото, господа, — сказал я, указывая на тайгу. Первоочередная задача — валить лес. Нам нужны тысячи, десятки тысяч кубометров на бараки, мосты и, главное, шпалы. И шпалы должны лечь сохнуть. Минимум год.

Инженеры согласно кивнули. Но опытный Самойлов тут же добавил от себя ложку дегтя:

— Высушить — полдела, Владислав Антонович. Шпалу из лиственницы нужно пропитать, иначе даже она сгниет в сыром грунте за пять-семь лет. Нужен креозот. А его, почитай, только из Англии везут — выйдет в целое состояние. Можно, конечно, медным купоросом, но это долго, дорого, да и где его столько взять в этой глуши?

Я хмуро смотрел на этот бескрайний лес. Лес валят зимой, по санному пути, когда болота замерзнут. А водяная лесопилка, которую я обещал староверу, к Покрову встанет подо льдом. Питающий ее пруд замерзнет, и все-хана. Тупик!

Мне нужна лесопилка, которая не боится мороза. Лесопилка, работающая круглый год. Паровая лесопилка.

И тут в моей памяти с ослепительной ясностью всплыл образ из недавнего прошлого — ржавый, мертвый остов парохода «Купец Рябов», севший на мель на Каме. И массивный, неповрежденный кожух паровой машины, торчащий из воды, словно ожидая своего часа.

Я знал, где взять сердце для моей будущей лесопилки.

Вернувшись в Пермь, грязный, усталый, но полный решимости, я не стал отдыхать. Первым делом за легким перекусом я обратился к Соколову.

— Ротмистр, мне нужен человек, — сказал я без предисловий. — Купец Рябов. Владелец парохода «Купец Рябов», что сел на мель у Красного Яра.

Соколов, не задавая лишних вопросов, кивнул и отправился искать. Сработали быстрее, чем я ожидал. Через час он доложил:

— Сидит в кабаке «Якорь» на набережной. Третий день.

Отдохнув и отмывшись, я посетил стряпчего, а после направился в тот самый кабак.

Атмосфера «Якоря» ударила в нос, едва я толкнул тяжелую, сырую дверь. Густой запах перегара, кислой капусты, дешевого табака и пролитого пива. В полумраке, сквозь который едва пробивались косые лучи мутного солнца, выхватывая пылинки в воздухе, гудели пьяные голоса, стучали деревянные кружки. Атмосфера неудачи, полного жизненного краха.

В самом углу, за липким столом, сидел он — оплывший, некогда тучный мужчина в расстегнутом сюртуке, с мутными, красными глазами. Увидев прилично одетого господина, он попытался изобразить на лице остатки купеческого достоинства, приосаниться.

Я сел напротив, не обращая внимания на грязь.

— Купец Рябов?

— Он самый, — просипел тот, пытаясь напустить на себя важности.

— Я хочу купить ваш пароход. Тот, что на мели у Красного Яра. Как он есть.

Глаза Рябова на миг прояснились. Он почуял шанс.

— А-а, пароход… — протянул он, стараясь говорить небрежно. — Дело хорошее. У меня тут как раз… негоцианты из Казани… верную цену дают. Пять тысяч серебром, — назвал он заведомо завышенную, абсурдную сумму за груду металлолома на дне реки. — Я пока… думаю.

Он потянулся к стопке, но рука его заметно дрожала. Блеф. Жалкий, пьяный блеф.

Я не стал торговаться. Этот разговор был бесполезен. Я встал.

— Думайте дальше, — мой голос был холоден, как камская вода. — Только учтите, Кама скоро станет. А весной ледоход раздавит ваш пароход в щепки, утащив паровой котел на дно. И тогда вы не получите за него и ломаного гроша!

Я бросил на стол медный пятак за его выпивку и, не оборачиваясь, вышел на свежий воздух.

Не успел отойти и десяти шагов, как меня кто-то торопливо догнал.

— Ваше благородие! Постойте!

Передо мной стоял кряжистый мужик лет пятидесяти, в старом, засаленном, но аккуратном капитанском картузе. Его обветренное лицо было мрачным.

— Вы к Рябову? Насчет парохода?

— Я, — кивнул я.

— Не слушайте его, ваше благородие, — торопливо, оглядываясь на дверь кабака, зашептал он. — Никаких казанских у него нет. Врёт, как дышит. Он в полном отчаянии, все пропил. Продаст хоть за бесценок, просто гонор купеческий не позволяет.