Генеральская дочь. Зареченские (СИ) - Соболева Мелания - Страница 22

Она смотрела на меня, раскрытым ртом, дыхание сбивалось, как у человека, которого накрывает с головой. И я видел — она не знала, что делать. Что делать с этим жаром, с этим телом, с этим адом, что мы сами себе устроили. Я знал, как сильно я хочу завалить ее прямо здесь, на этом убитом временем диване, сорвать с нее остатки трусов и трахнуть, жестко, без жалости, до боли, до хрипов. Хотел — до одури. Но я не могу быть тем, кто перешагнет через нее. Я не долбаный ублюдок. Не с ней.

— Положи руки вот сюда, — хрипло сказал я, взяв ее за запястья, медленно, сдержанно, как будто сам себе отдавал приказы. Я поставил ее ладони на свой торс. Ее пальцы дрогнули. Она слегка выгнулась, и ее тело скользнуло по моей выпуклости — даже сквозь ткань я почувствовал, как дрожь прокатилась по позвоночнику. Я застонал. Хрипло, низко, сдержанно — будто срывался с цепи. Она покраснела. Щеки залило алым, как будто я только что сказал ей что-то, что никогда не произносил вслух.

Я обхватил ее бедра, задницу, сильно, и медленно, с нарочитой точностью, чуть приподнял ее, чтобы она соскользнула вверх по моей длине. Ткань натянулась, трение свело с ума — и я опустил ее обратно, контролируя, задавая ритм, медленный, безумный, глухой. Она раскрыла рот, дыхание вырвалось тяжелое, сырое, будто внутри нее тоже что-то рвалось наружу.

Вжимал ее в себя, поднимал и опускал, как хотел, как чувствовал, как будто она была продолжением моих рук, моей ярости. Под тканью — ад: она мокрая, горячая, трется, скользит, и все внутри меня уже на пределе, все воет, как сирена в голове.

Я снова повел ее вверх. Медленно, надавливая снизу, ладонями под ее бедрами. Шорты натянуты, ткань не спасает — я чувствую все, абсолютно. Она скользит — и в какой-то момент ткань ее трусиков задевает ту самую жилу сбоку, чуть выше основания. Не резко, но точно, с нажимом.

Я коротко выдохнул, сквозь зубы. Сжал ее сильнее.

— Да, вот там. Там. Стой.

Она остановилась. Я чуть подвел ее назад, чтобы повторить. И снова — она скользнула вниз, не до конца, но под нужным углом. Мягкая, горячая ткань прошлась вдоль вены. Прямое трение, без слоя воздуха. С каждой новой амплитудой — сильнее. Я чувствовал, как она словно выдавливает дыхание из меня.

Она это поняла. И не отстранилась. Осталась в этом положении, двигаясь чуть вперед-назад.

— Черт… — голос глухой, сорванный, будто не мой. — Двигайся вот так.

Я чувствовал, как она надавливает. Не глубоко — но ровно в то место, где все самое чувствительное, там, где даже ткань ощущается, как касание пальцев.

Начал подстраиваться снизу — двигался сам, короткими толчками, чуть на себя, чуть вверх. Поднимал таз навстречу, а потом ловил ее обратно.

Вжал ее к себе. Грудь к груди. Дышали одинаково — коротко, глубоко, с паузами, как будто не хватало воздуха.

— Ближе, — выдохнул я в шею, и прижал ее за спину так, что кожа на коже залипла. — Давай.

Она чуть поднялась — и снова опустилась. Медленно. И я почувствовал, как головка под шортами вошла в плотный контакт с ней — не внутри, но настолько близко, что ткань уже ничего не скрывала. Скользнула вверх — и снова вниз, и край трусиков задел тот участок, где головка соединяется с веной.

Трение точечное, как лезвие. Прямое. Влажное. Она провела по мне этим местом еще раз — будто поняла, куда целиться.

Я сжал зубы. Держал ее, двигался сам. Ритм уже не был медленным. Я шел быстрее. Она — тоже. С каждым движением мы попадали точно в то, что выводит из себя.

Губы ее дрожали, рот приоткрыт, она что-то пыталась сказать — слова срывались, но не складывались в фразы. Я видел это. Слышал. И не дал ей договорить.

Обхватил ее за талию, вдавил в себя, как будто хотел, чтобы не просто сидела — вросла в меня. И сразу же потянулся к ней. Ртом. Лицом. Зубами.

Целовал ее в губы — грубо, влажно, с нажимом. В это же время я начал двигаться снизу. С коротким усилием. Один толчок. Второй. Третий — быстрее. Шорты цеплялись, ткань трусиков между нами трещала от натяжения.

Головка задела ее — прямо, через ткань, скользнула вдоль, зацепила край. Она застонала еще раз — громко, грязно, без воздуха.

— Черт… — выдохнул я прямо ей в рот, не отрываясь.

Ее руки сжались у меня за плечами. Она цеплялась — ногтями, пальцами, бедрами, телом. Она не говорила. Только стонала с каждым толчком, уже в такт.

— Да… вот… так, — выдохнул я в нее, сбивчиво, будто не мог говорить, но нужно было.

Моя спина горела. Бедра сводило. Пот лил между лопатками. Но я не останавливался. Весь жар, вся злость, вся тяга — в этих движениях. Ритм уже был не ритм — рывки, на грани, срывы, мокро, липко, бешено.

Она выгнулась. Руки ее сорвались с моих плеч, вцепились в шею. Голова запрокинулась, глаза закрыты. Бедра стали двигаться быстрее, будто уже не могла контролировать — только отвечала.

— Саша… — вырвалось из нее. Не прошептала. Выкрикнула. Глухо, на пределе. — Саша, я… — ее голос срывался, с каждой фразой выше, как будто от страха и блаженства одновременно. — Я не могу, не… не могу больше, черт!

Она почти закричала последнюю фразу, задохнулась на последнем слове, и все ее тело сжалось. Ее ноги сдавили мои бока.

Я сжал ее в ответ. Вдавил в себя, продолжая двигаться — не быстро, точно. Головка проходила по ней под натяжением, попадала прямо туда, где уже все дрожало, скользила вдоль складки, давила и шла по той самой венке, которая сводила ее с ума.

— Саша! — выкрикнула она снова, на вдохе, сорвано, будто это было единственное, что держало ее от того, чтобы раствориться.

И все. Она выгнулась. Вся. На мне. Застыла на секунду — как будто сердце остановилось — и потом вздрогнула волной, всем телом, будто что-то внутри прорвало. Стон вырвался — длинный, с хрипом, с горлом.

Я держал ее. Не шевелился. Тело ее дрожало. Она прижималась лицом в мою шею и шептала что-то несвязное — звуки, дыхание, обрывки слов. Я не разбирал — и не надо было.

Чувствовал, как она отпадает на мне, горячая, липкая, настоящая. И как — именно в этой уязвимости — она становится только ближе.

Глава 20

Алина

Я сидела на нем, вся — целиком, нутром, кожей, даже костью, будто расплавилась внутри и намертво прилипла к его телу, которое гудело подо мной, как натянутый провод. Волна уже откатила, но остаточная дрожь еще ползала по мне короткими, мерзкими, сладкими судорогами. Мышцы бедер подрагивали сами, как будто где-то в глубине у меня осталась последняя судорожная вспышка. Пульс в ушах бухал низко, глухо, как будто в бочке под потолком. Я тяжело дышала, пытаясь поймать хоть один нормальный вдох, но легкие будто забыли, как это делается, — короткие, рваные глотки воздуха срывались с губ сами собой. Руки слабо держались за его плечи, а пальцы еще не отпустили кожу — то ли чтобы не рухнуть, то ли потому, что я не могла разжать их после того, как вцепилась в него в самом пике. Он держал меня за талию жестко, туго, с этой своей силой, в которой не было ни сантиметра жалости — будто знал, что стоит мне только качнуться — и я развалюсь на части. Я до сих пор чувствовала под собой его — горячего, упертого, напряженного, как будто он еще не отпустил до конца.

В голове все пульсировало одной тупой мыслью: как мы сюда дошли. Не должно было быть. Не планировалось. Никогда бы не подумала. Но я же сама… Сама пришла, сама позволила. Сама сорвалась. Сама взорвалась в его руках так, как ни разу до этого. Не секс — но хуже, чем если бы трахались. Потому что это было ближе. Глубже. Жестче. Ближе к той самой черте, после которой уже не разворачиваются.

Я почувствовала, как мои бедра вздрагивают еще раз — коротко, нервно. Откат. Гребаный откат. Внутри было пусто и одновременно страшно много всего: и кайф, и испуг, и какое-то странное, липкое послевкусие — смесь стыда и сладкого безумия. Я хотела сказать что-то — отогнать его взгляд, который сейчас был таким тяжелым, что казалось — прожигает насквозь, — но язык прилип к небу. Я смотрела в его глаза — и они смотрели в меня. Тяжело, цепко, как будто он удерживал меня не только руками, но и взглядом. Я еще дышала — не своим ртом, его воздухом. Я еще сидела — не своим телом, его руками. Я еще дрожала — не своим нервом, его ритмом.