Кавказский отчим. Девочка монстра (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 40

— Папа, ты злишься? — спрашивает он тихо.

Камран переводит взгляд на него. Лицо смягчается.

— Нет, сынок. Просто… просто очень рад тебя видеть.

— И я рад. Мама говорила, что ты хороший.

— Мама права. — Он смотрит на меня. — Мама всегда права.

Сын улыбается. Первый раз за всё свидание улыбается.

— У меня есть папа. Настоящий папа.

— Да. У тебя есть папа. И он тебя очень любит.

— Хоть и не знал обо мне?

Вопрос детской логики. Камран вздрагивает.

— Я не знал. Но если бы знал — любил бы с первого дня.

— А теперь знаешь?

— Теперь знаю. И люблю.

Они смотрят друг на друга через стекло. Отец и сын. Встретились впервые в шесть лет.

Время на свидании ограничено. Двадцать минут. Двадцать минут, чтобы наверстать шесть лет.

Камран расспрашивает сына обо всём. Что любит есть, во что играть, что смотрит. Сын отвечает с восторгом. Рассказывает про садик, про друзей, про игрушки.

Смотрю на них и понимаю — я сделала правильно. Да, поздно. Да, украла шесть лет. Но лучше сейчас, чем никогда.

Надзиратель стучит — время вышло.

— Уже? — сын смотрит на часы.

— Уже, малыш.

— Папа, ты придёшь ещё?

— Я здесь живу. Это ты придёшь ещё. С мамой.

— Приду! Обещаю!

Камран смотрит на меня.

— Привози его. Каждый месяц. Обещай.

— Обещаю.

— И, Арина…

— Да?

— Я не простил тебя. Ещё не простил. Но пытаюсь понять.

— Этого достаточно.

Встаём. Сын прикладывает руку к стеклу последний раз. Камран делает то же самое.

— Пока, папа.

— Пока, сынок. До встречи.

Уводим сына. Он оглядывается, машет рукой. Камран машет в ответ.

В электричке сын засыпает, положив голову мне на колени. Я глажу его по волосам и плачу. Тихо, чтобы не разбудить.

Телефон звонит. Неизвестный номер. Беру.

— Алло?

— Это я. — Голос Камрана. — Дозвонился.

— Камран…

— Просто хотел сказать. Он красивый. Умный. Похож на меня.

— Очень похож.

— Ты хорошо его воспитала.

— Старалась.

— Арина, я зол на тебя. Очень зол. Но спасибо, что привезла. Спасибо, что показала.

— Прости, что так поздно.

— Лучше поздно, чем никогда.

Молчим. Слышу его дыхание. Тяжёлое, неровное.

— Я буду лучшим отцом, которым могу быть отсюда. Обещаю.

— Знаю.

— И когда-нибудь прощу тебя. Когда-нибудь.

— Жду.

Кладёт трубку. Я сижу с телефоном в руке и плачу.

Правда открылась. Камран знает о сыне. Теперь мы все связаны навсегда.

Дети — это мосты между прошлым и будущим. Мой сын стал мостом между мной и Камраном. Хрупким, но прочным.

И пусть я украла шесть лет. Но теперь у них впереди тринадцать лет свиданий. Тринадцать лет, чтобы стать отцом и сыном.

Лучше поздно, чем никогда.

Глава 31

Свобода пахнет весной и асфальтом. Двенадцать лет за решёткой, и я забыл этот запах. Стою у ворот колонии и вдыхаю воздух полной грудью. Он другой. Не затхлый, не пропитанный потом и страхом. Чистый.

Амнистия. Досрочное освобождение за примерное поведение и по состоянию здоровья. Двенадцать лет вместо двадцати. Восемь лет я вернул себе. Восемь лет жизни.

Батраз ждёт у машины. Постарел, сука. Седой, с морщинами. Но живой, целый.

— Камран, блядь! — обнимает меня так, что рёбра трещат. — Дожил!

— Дожил.

— Как оно?

— Странно. Всё кажется нереальным.

— Привыкнешь. Поехали, обмоем.

— Не. Есть дела поважнее.

— Какие?

— Домой. К жене и сыну.

Он улыбается:

— Они знают, что ты выходишь?

— Нет. Сюрприз.

— Охренеют.

— Надеюсь.

Еду в Москву. Четыре часа дороги. Смотрю в окно и не узнаю страну. Всё изменилось за двенадцать лет. Машины другие, дома новые, люди одеты по-другому. Я как человек из прошлого, попавший в будущее.

Но меня это не волнует. Волнует только одно — через несколько часов увижу их. Арину и Камрана-младшего. Жену и сына. Мою семью.

Двенадцать лет мы виделись раз в месяц через стекло. Двенадцать лет сын рос без отца. Сейчас ему одинадцать. Взрослый. А я пропустил всё. Первые шаги, первый класс…

Но теперь у нас будет время. Целая жизнь впереди.

Батраз высаживает меня у дома. Обычная пятиэтажка на окраине. Арина купила квартиру. Я знаю адрес наизусть — писала в каждом письме.

— Удачи, брат, — говорит Батраз.

— Спасибо. За всё.

— Не за что. Мы же семья.

Поднимаюсь по лестнице. Третий этаж. Квартира тридцать два. Стою перед дверью и не могу заставить себя нажать на звонок.

Двенадцать лет. Двенадцать лет я мечтал об этом моменте. И теперь, когда он наступил, боюсь.

А вдруг она передумала? Вдруг за эти годы нашла другого? Вдруг сын меня возненавидел за то, что не было рядом?

Не будь трусом. Ты прошёл через ад. Выдержишь и это.

Нажимаю на звонок. Жду. Сердце колотится так, что рёбра трещат от ударов. Кровь стучит в висках. Руки дрожат. По спине бегут мурашки — от страха и предвкушения одновременно.

Шаги за дверью. Лёгкие, женские. Каждый шаг отдаётся в груди, как удар молота. Дверь открывается.

Арина.

Тридцать, но для меня всё та же девятнадцатилетняя девочка из горов. Волосы собраны в хвост, несколько прядей выбились. На ней домашний халат поверх майки и старые джинсы. Фартук с пятнами от готовки. В одной руке стакан, в другой — половник. Видимо, готовила обед.

Видит меня. Замирает. Глаза расширяются так, что белки видны полностью. Цвет уходит с лица — она белеет, как полотно. Губы дрожат. Стакан выскальзывает из пальцев.

Время замедляется. Стакан летит вниз — медленно, как в кино. Ударяется об пол. Взрывается на тысячу осколков. Звон стекла режет тишину.

— Камран? — голос срывается на полушёпоте. — Это… это ты?

— Это я, — выдавливаю сквозь ком в горле.

Она стоит не двигаясь. Половник вываливается из другой руки, звонко ударяется об пол. Руки поднимаются к лицу, закрывают рот. Из глаз хлещут слёзы — мгновенно, потоками.

— Но… ты же… восемь лет ещё… — слова не складываются. Она задыхается. Грудь вздымается судорожно.

— Амнистия. Выпустили сегодня утром.

И тут она ломается. Полностью, окончательно. Крик вырывается из её груди — дикий, животный, полный такой боли и радости одновременно, что по коже бегут мурашки.

— КАМРАН!

Она бросается ко мне. Не идёт — летит. Налетает всем весом, обхватывает шею мёртвой хваткой. Ноги обвиваются вокруг моей талии. Лицо зарывается в мою шею.

Рыдает. Не плачет — рыдает. Всем телом. Трясётся в конвульсиях. Слёзы льются горячим потоком, мочат мою рубашку. Она кричит что-то невнятное в мою кожу, захлёбывается словами и слезами.

Обнимаю её. Прижимаю так сильно, что кости хрустят. Она такая маленькая, лёгкая. Вся дрожит, как осенний лист.

— Ты дома… боже… ты дома… я не верю… это не сон?.. скажи, что не сон!

— Не сон, — шепчу ей в волосы. — Я здесь. Живой. Настоящий.

Она отрывается, хватает моё лицо обеими руками. Смотрит в глаза — жадно, отчаянно, как будто пытается запомнить каждую деталь.

— Ты постарел, — всхлипывает она. — Седой… шрамы… боже, что они с тобой сделали…

— Жив. Главное — жив.

Целует меня. Отчаянно, судорожно. Губы солёные от слёз. Руки вцепились в мои волосы, тянут. Она прижимается всем телом, как будто пытается слиться со мной в одно целое.

Целую в ответ. Голодно, жадно. Двенадцать лет голода выливаются в один поцелуй. Она стонет мне в рот, царапает шею ногтями.

— Скучал, — выдыхаю, когда отрываемся. — Каждую секунду. Каждый гребаный день.

— И я… боже, и я… думала, умру, не дожив… — она снова рыдает, уткнувшись мне в грудь.

Стою, держу её на руках. Качаю, как ребёнка. Она плачет и плачет, не может остановиться. Двенадцать лет боли выходят из неё потоками слёз.

— Пап? — голос из комнаты. Молодой, неуверенный. — Мам, ты чего орёшь?

Арина не может ответить. Продолжает рыдать мне в шею.