Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим - Страница 49

Через три минуты я сложил листок, достал спички, поджег. Бумага вспыхнула ярким пламенем, я держал ее за уголок, пока огонь не дошел до пальцев. Потом бросил пепел на землю, растер ботинком.

— Запомнили? — спросил Артамонов.

— Да. Всех пятнадцать.

Он посмотрел на меня с уважением.

— Редигер не зря вас прислал.

Мы еще некоторое время стояли в беседке, глядя на реку. Внизу рыбаки тянули сети, их силуэты двигались в свете костра на берегу. Где-то вдали играла гармонь, печальная сербская мелодия о потерянной свободе.

— Александр Николаевич, — заговорил Артамонов тише, — я должен вас предупредить. Балканы это не Варшава. Здесь другие правила. Здесь кровная месть, древние обиды, ненависть, которой сотни лет. Вы будете балансировать между сербскими фанатиками, готовыми убить любого, кто покажется предателем, и австрийскими агентами, которые следят за всеми подряд. Одна ошибка, одно неверное слово, и вас найдут мертвым в Дунае. Или повесят как шпиона.

Я повернулся к нему.

— Я понимаю риски, господин подполковник. И я готов.

Артамонов изучал мое лицо долгим взглядом. Потом кивнул.

— Вижу, что готовы. В ваших глазах… — Он помолчал, подбирая слова. — В ваших глазах я вижу что-то, что не вяжется с вашим возрастом. Словно вы видели смерть не раз. Словно убивали. Хотя по досье вы никогда не служили на фронте.

Я промолчал. Артамонов был проницательным человеком. Слишком проницательным.

— Не важно, — наконец сказал он. — У каждого свои секреты. Главное, чтобы вы выполнили задачу. Остановите «Черную руку». Предотвратите войну. Дайте России время.

— Понимаю.

Артамонов бросил окурок сигары на землю, растоптал каблуком.

— Тогда идите. Завтра начинайте работу. Связь со мной через условные знаки, как договаривались.

Я кивнул и зашагал прочь из беседки. Артамонов остался стоять у парапета, глядя на реку. Одинокая фигура на фоне вечернего неба.

На следующее утро я отправился в редакцию газеты «Правда». Здание находилось на улице Узун-Миркова, в центре Белграда. Трехэтажный дом с вывеской «Штампарија Правда» — типография «Правда».

Внутри пахло типографской краской, бумагой и табаком. В редакции кипела работа. Журналисты строчили на бумагах, корректоры склонялись над гранками, наборщики в типографии на первом этаже расставляли свинцовые литеры.

Я поднялся на второй этаж, где находился кабинет главного редактора. Постучал в дверь с табличкой «Йован Скерлич».

— Войдите! — раздался энергичный голос.

Я открыл дверь и вошел в просторный кабинет с высокими окнами. За массивным письменным столом, заваленным рукописями, газетами и книгами, сидел мужчина лет сорока.

Худощавый, с интеллигентным лицом, тонкими чертами, проницательными темными глазами за очками в золотой оправе. Волосы зачесаны назад, небольшая бородка клинышком. Одет скромно, но со вкусом. Темный костюм, белая рубашка с высоким воротничком, черный галстук.

Йован Скерлич был одним из самых влиятельных интеллектуалов Сербии. Литературный критик, историк литературы, публицист. Либерал по убеждениям, но пламенный патриот. Идеальное прикрытие для связей русской разведки.

Он поднял глаза от рукописи, которую правил красным карандашом, и изучил меня внимательным взглядом.

— Господин Соколов, полагаю? — спросил он по-русски с легким сербским акцентом. — Николай Степанович предупредил о вашем визите.

— Да, господин Скерлич. — Я закрыл дверь за собой. — Александр Дмитриевич Соколов, корреспондент «Нового времени». Приехал из Петербурга писать о славянском вопросе.

Скерлич встал, протянул руку через стол. Рукопожатие крепкое, сухое, рука человека, привыкшего больше держать перо, чем оружие.

— Садитесь, пожалуйста. — Он указал на кресло напротив стола. — Хотите кофе? У нас варят отличный, по-турецки.

— С удовольствием.

Скерлич крикнул что-то по-сербски в коридор, и через минуту появился молодой человек с подносом. Две маленькие медные джезвы с кофе, два стакана воды, блюдце с лукумом.

Кофе был крепкий, густой, сладкий. Я отпил, и память Бурного подсказала, что такой кофе я пил во время путешествия по Балканам два года назад. Ностальгия чужой жизни.

— Итак, господин Соколов, — начал Скерлич, откидываясь в кресле, — Николай Степанович сказал, что вы хотите писать о положении славян под австрийским игом. Похвальное намерение. Русская пресса уделяет слишком мало внимания нашим проблемам.

— Именно поэтому я здесь, — ответил я. — Мои читатели должны знать правду о том, что происходит на Балканах. О том, как великая держава душит малые народы, как уничтожается культура, как попирается справедливость.

Скерлич одобрительно кивнул.

— Хорошие слова. Но слова дешевы, господин Соколов. Дела важнее. Вы готовы писать то, что увидите? Даже если это не понравится вашим цензорам в Петербурге?

— «Новое время» либеральная газета, — ответил я спокойно. — Цензура существует, но мой редактор дал мне свободу. Конечно, в разумных пределах. Я не могу призывать к революции или нападать на союзников России. Но правду о положении сербов — могу и буду.

— Отлично. — Скерлич достал из ящика стола чистый лист бумаги и начал быстро набрасывать пометки. — Тогда вот вам первое задание. Статья о положении сербского населения в Боснии после аннексии тысяча девятьсот восьмого года. Факты, цифры, свидетельства. Никакой агитации, только документальность. Это пройдет цензуру и в России, и у австрийцев, если они будут читать. Но между строк любой поймет, что творится.

Он передал мне листок с адресами и контактами.

— Здесь имена трех человек, с которыми можете поговорить. Учитель из Сараева, сейчас в Белграде. Священник из Мостара, бежавший после преследований. И сербский депутат Скупщины, который специализируется на боснийском вопросе. Они дадут вам материал. Запишите их рассказы, оформите как репортаж. Объем три-четыре тысячи слов. Срок три дня. Справитесь?

— Справлюсь.

— Прекрасно. Когда напишете, приносите мне. Я прочту, внесу правки, если нужно, и опубликуем в ближайшем номере. — Скерлич снял очки, протер стекла носовым платком. — Должен предупредить, господин Соколов. Ваши статьи привлекут внимание. Австрийская разведка следит за всеми иностранными корреспондентами в Белграде. Особенно русскими. Будьте осторожны. Не ввязывайтесь в политику открыто. Не посещайте подозрительных мест. Не встречайтесь с известными радикалами. Иначе вас могут выслать или, хуже того, обвинить в шпионаже.

Я кивнул серьезно.

— Благодарю за предупреждение. Я буду осторожен.

— И еще. — Скерлич надел очки обратно, посмотрел на меня пристально. — Николай Степанович сказал, что вы человек надежный. Поэтому скажу прямо. Если вам понадобится помощь, любая помощь, обращайтесь ко мне. Я знаю многих людей в Белграде. Могу открыть двери, которые для обычного иностранца закрыты. Понимаете, о чем я?

— Понимаю, господин Скерлич. И благодарю за доверие.

Мы допили кофе, обсудили еще некоторые детали. Скерлич рассказал о политической ситуации в Сербии, о противостоянии либералов и националистов, о напряжении в отношениях с Австрией после убийства гауптмана Шульца.

— Город на грани взрыва, — сказал он тихо, глядя в окно на улицу, где маршировал отряд жандармов. — Австрийцы требуют выдачи всех членов «Черной руки», сербское правительство отказывается. Давление растет. Боюсь, это плохо кончится.

— Как, по-вашему, далеко зайдет «Черная рука»? — осторожно спросил я. — Они способны на что-то действительно громкое?

Скерлич повернулся ко мне, и в глазах его я увидел страх.

— Господин Соколов, я либерал. Не одобряю методы террора. Но понимаю, откуда берется отчаяние. Сербы в Боснии и Герцеговине живут как рабы. Их унижают, притесняют, убивают. Молодежь видит это и радикализируется. «Черная рука» предлагает им действие, месть, иллюзию справедливости. — Он помолчал. — Они способны на что угодно. На самое безумное. И это меня пугает. Потому что любой громкий теракт даст Австрии повод для войны. А Сербия войну с империей не выдержит.