Инженер 1: паровая империя (СИ) - Тыналин Алим - Страница 28

— Мадемуазель Селеста, признаться, не понимаю, зачем вы пригласили меня сюда. Кофе прекрасный предлог, но вряд ли истинная причина.

Она некоторое время молчала, пронзая меня взглядом темных глаз. Потом тихо произнесла:

— А вы, капитан, человек прямой. Не любите недомолвок?

— Не люблю, — подтвердил я.

— Хорошо. Тогда скажу честно. — Она тоже отставила чашку. — Вы мне понравились. Не как офицер, не как потенциальный клиент. А как человек. Впервые за долгое время встретила мужчину, с которым можно говорить не о пустяках, а о серьезных вещах. Который смотрит мне в глаза, а не на декольте. Который думает о спасении людей, а не о картах и выпивке.

Слова ее прозвучали искренне. Я видел, что она не лукавит, не играет роль. Перед мной сидела не куртизанка, привыкшая обольщать мужчин за деньги, а просто одинокая женщина, соскучившаяся по нормальному человеческому общению.

— Благодарю за откровенность, мадемуазель, — произнес я. — Признаться, вы тоже мне понравились. Как человек, как собеседница… И как женщина, не стану лукавить.

— Значит, мы понравились друг другу, — улыбнулась она. — Это прекрасное начало, не правда ли?

Она поднялась с дивана и подошла к окну. Отдернув тяжелую портьеру из бордового бархата, распахнула створку. В комнату ворвался ночной воздух, свежий, пропитанный морской солью и запахом весны.

— Знаете, капитан, что я люблю больше всего в Севастополе? — спросила она, глядя на спящий город. — То, что здесь еще можно начать все заново. Город разрушен, но он восстанавливается. Люди потеряли многое, но не потеряли надежду. Здесь не важно, кем ты был вчера. Важно, кем станешь завтра.

Я подошел к ней и встал рядом. Город лежал внизу, погруженный в темноту. Лишь редкие огни фонарей мерцали, словно звезды, упавшие на землю. Где-то вдалеке ухал сторожевой колокол. В бухте покачивались на волнах темные силуэты кораблей.

— Красиво сказано, — заметил я. — Но разве в Париже тоже нельзя начать заново? Разве там не больше возможностей?

— В Париже все уже поделено, — вздохнула она. — Там я была никем. Дочь ткача, пытающаяся пробиться в театр. А здесь… здесь я Селеста Дюбуа, артистка. Пусть пою в кафе, а не в опере, но люди аплодируют, восхищаются, запоминают.

Она повернулась ко мне лицом. Глаза ее блестели в полумраке, полные какой-то затаенной печали.

— А вы, капитан, тоже начинаете все заново?

— Возможно, — честно ответил я. — Еще не решил, каким путем пойти. Остаться в армии или уйти в отставку. Продолжать борьбу за внедрение своих изобретений или махнуть рукой и заняться чем-то более спокойным…

— Не махайте, — тихо произнесла она, кладя руку мне на грудь. — Таких людей, как вы, слишком мало. Если все махнут рукой, кто будет спасать умирающих?

Сердце мое забилось сильнее. Она стояла так близко, что я чувствовал тепло ее тела, видел, как вздымается грудь под тонкой тканью платья. Запах жасмина окутывал, словно невидимое облако.

— Селеста… — начал я, но она приложила палец к моим губам.

— Тише. Не надо слов.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала меня. Губы ее мягкие, теплые, с привкусом кофе и сладости миндального печенья. Я обнял ее за талию, прижал к себе, и она откликнулась, обвив руками мою шею.

Поцелуй длился долго, страстно. Когда мы наконец оторвались друг от друга, оба тяжело дышали.

— Пойдемте, — шепнула она, беря меня за руку. — Здесь неуютно. В будуаре теплее.

Она повела меня через гостиную к двери, завешенной той же бархатной портьерой, что висела у окна. Отдернув ее, мы оказались на пороге еще одной комнаты, погруженной в полумрак.

Селеста зажгла свечу на комоде у входа, и будуар предстал передо мной во всей своей интимной прелести.

Комната совсем маленькая, не больше двух сажен в каждую сторону. Но от этого она казалась еще более уютной, почти кукольной. Стены обиты розовым шелком, собранным в мягкие складки. На потолке лепные амуры и гирлянды, выкрашенные в белый и золотой цвета.

В центре стояла широкая кровать под балдахином из того же розового шелка. Покрывало атласное, кремового оттенка, расшитое серебряными нитями. Подушек множество, больших и маленьких, в кружевных наволочках. По краям кровати висели занавески из тончайшего газа, почти прозрачные.

Справа от кровати комод из светлого дерева, на нем фарфоровая статуэтка пастушки, еще несколько свечей в серебряных подсвечниках и шкатулка для драгоценностей. Слева ширма китайской работы, расписанная золотыми драконами и цветами сакуры.

На полу ковер, еще более мягкий и пушистый, чем в гостиной. На нем лежала шкура белого медведя, видимо, трофей какого-то офицера-поклонника.

Но более всего поражал запах. Здесь он был еще более густым, чем в гостиной. Розовое масло, жасмин, ваниль, мускус… Аромат будуара действовал опьяняюще, затуманивая рассудок и пробуждая инстинкты.

Селеста закрыла за нами дверь и прислонилась к ней спиной, глядя на меня в мерцающем свете свечи.

— Ну вот, капитан, — произнесла она тихо, — мы наконец остались вдвоем. И никто нам не помешает…

Я стоял посреди комнаты, чувствуя, как сердце колотится в груди с такой силой, словно готово выскочить. Руки слегка дрожали, что обычно мне совершенно несвойственно. Но Селеста действовала на меня как наваждение, лишая способности мыслить трезво.

— Вы нервничаете, капитан? — усмехнулась она, медленно отходя от двери. — Странно видеть взволнованным человека, который не дрогнул перед снарядами и минами.

— Снаряды и мины предсказуемы, мадемуазель, — ответил я, находя в себе силы для иронии. — Они подчиняются законам физики. Летят по определенной траектории А вы… вашу траекторию предсказать невозможно.

Она рассмеялась, низким, грудным смехом, от которого по спине побежали мурашки.

— Как галантно сказано! Но я уже убедилась, что русские офицеры умеют не только воевать, но и говорить комплименты.

Селеста подошла к комоду и начала вынимать из волос длинные шпильки. Одна за другой они падали на деревянную поверхность с тихим звоном. Черные локоны, освобожденные от плена, рассыпались по плечам волной, доходя почти до талии.

— Помогите мне, капитан, — попросила она, поворачиваясь спиной. — Одной трудно справиться с крючками.

Я подошел и увидел длинный ряд маленьких крючочков, которыми застегивалось платье на спине. Пальцы мои, привычные к черчению и работе с инструментами, вдруг стали непослушными. Первый крючок поддался с трудом, второй легче, третий…

— Вы впервые расстегиваете дамское платье? — поинтересовалась Селеста, и в голосе ее слышалась насмешка.

— Признаться… да, — честно ответил я, борясь с очередным крючком.

— Как трогательно! — Она оглянулась через плечо. — Значит, господин капитан не такой уж опытный сердцеед, как могло показаться.

— Никогда и не считал себя им.

— Тем лучше. Мне надоели самоуверенные кавалеры, полагающие, что все женщины должны падать к их ногам.

Наконец последний крючок поддался, и платье распахнулось, обнажив спину. Кожа белая, гладкая, с едва заметной россыпью родинок у левой лопатки. Позвоночник изящной дугой тянулся вниз, теряясь под кружевом нижней сорочки.

Селеста пожала плечами, и платье соскользнуло вниз, образовав лужицу темно-синего шелка у ее ног. Она осталась в белой батистовой сорочке на тонких бретелях, едва прикрывавшей бедра, и шелковых чулках, подвязанных лентами выше колен.

Обернувшись ко мне, она посмотрела прямо в глаза:

— Теперь ваша очередь, капитан. Или вы намерены оставаться в мундире всю ночь?

Я начал расстегивать пуговицы мундира, и она подошла помочь. Пальцы ее работали ловко, умело. Мундир упал на спинку стула рядом с ширмой. Следом полетели эполеты, галстук, рубаха…

— У вас шрамы, — заметила она, проводя пальцем по груди, где виднелось несколько розовых отметин. — Следы осколков?

— Да. После взрыва мины.

— Бедный… — Она наклонилась и поцеловала один из шрамов. — Вам было больно?