Инженер 1: паровая империя (СИ) - Тыналин Алим - Страница 21

Он направился к своей койке, расположенной через несколько мест от моей, но тут же его окликнул дежурный лекарь, который как раз обходил палату с вечерним осмотром:

— Господа офицеры, куда это вы собрались? На дворе уже темнеет, а вам положен покой.

— Алексей Петрович, — обратился к нему Мещерский с той особенной лаской, которую употребляют опытные служаки, желая обойти препятствие, — да мы ненадолго, часика на два. Воздухом подышать, по городу прогуляться.

— Но поручик, рука ваша еще не совсем зажила…

— Рука как новенькая! — Мещерский энергично взмахнул левой рукой, слегка поморщившись от боли, но тут же скрыв гримасу под широкой улыбкой. — Видите, рука в полном порядке. К тому же, доктор Струве сам говорил, что движение полезно для выздоровления.

Соколов колебался, но Мещерский уже доставал из кармана жилета серебряный рубль:

— А вот за то, что не доложите начальству о нашей маленькой отлучке… Понимаете, дело деликатное, не хотелось бы лишних расспросов.

Молодой врач покраснел, но серебро взял. В николаевской России подобные договоренности считались делом обычным, особенно когда дело касалось офицеров.

— Только до полуночи, — предупредил он. — И если что случится, я вас не выпускал.

Пока я переодевался в парадный мундир, Мещерский тоже приводил себя в порядок. Достал из походного сундучка флакон одеколона «Тройной» и щедро окропил себя ароматной жидкостью. Затем принялся чистить медные пуговицы суконной тряпочкой, пока они не заблестели как золото.

— А как мы до клуба доберемся? — поинтересовался я, завязывая шелковый галстук. — Пешком идти далековато.

— Об этом я уже позаботился, — подмигнул Мещерский. — У госпиталя ждет извозчик. Старый знакомый, Степан Кузьмич. Он меня частенько возит по делам.

Действительно, когда мы вышли из главного корпуса, у ворот госпиталя стояла небольшая коляска, запряженная парой гнедых лошадок. Возница, мужчина средних лет в поддевке и картузе, соскочил с облучка при нашем появлении:

— Здравия желаю, ваши благородия! Степан Кузьмич Волков, к вашим услугам!

Коляска оказалась довольно потрепанной, видимо, пострадала во время бомбардировок. Кожаные сиденья залатаны в нескольких местах, а правое колесо скрипело при движении. Но для разрушенного Севастополя эта колымага считалась роскошным экипажем.

— До офицерского собрания, Степан Кузьмич, — велел Мещерский, усаживаясь на заднее сиденье. — И не торопись, дорога неровная.

— Слушаюсь, ваше благородие! — Извозчик взобрался на козлы и взял в руки вожжи. — Только предупреждаю, через площадь объезжать придется, там еще камни не убрали.

Лошади тронулись с места, и мы покатили по мощеной дороге, огибая воронки от снарядов и груды строительного мусора. Колеса подскакивали на кочках, отчего вся коляска тряслась как в лихорадке.

Мартовский вечер дышал прохладой, но в воздухе уже чувствовалась близость весны. С моря тянул ветерок, принося запахи йода и водорослей.

Кое-где в окнах мелькали светильники. Город постепенно возвращался к жизни.

— Александр, — заговорил Мещерский, поправляя эполеты, которые сбились от тряски, — а не расскажешь ли, что ты теперь задумал делать с твоим прожектом? Может, вместе что-нибудь решим.

Я сказал, что, видимо, замахнулся на неподъемное дело. Лучше мне бросить его. Мещерский слушал внимательно, изредка кивая и цокая языком:

— Да, дела… Но знаешь что? По-моему, вы слишком рано сдались. Есть способы обойти таких вот ретроградов.

— Какие способы?

— А вот об этом и поговорим в клубе. Там соберутся люди влиятельные, имеющие самые разные связи. Глядишь, кто-нибудь и даст дельный совет.

Мы въехали на Большую Морскую улицу, некогда главную артерию города. Справа и слева тянулись развалины особняков, между которыми ютились временные постройки из досок и парусины.

— Гляди-ка, — указал Мещерский на здание с новой крышей, — дом губернатора уже ремонтируют. Значит, деньги в город пошли. А где деньги, там и возможности для разных проектов.

Извозчик осторожно объезжал груду битого кирпича, оставшуюся от разрушенной церкви. Лошади фыркали и косились на непривычные препятствия.

— Степан Кузьмич, — окликнул я возницу, — скажи, а давно ли клуб работает?

— Да уж месяц как, ваше благородие, — отозвался тот, не оборачиваясь. — Сначала французы помещение занимали, для своих офицеров. А как мир подписали, наши обратно взяли. Теперь там каждый вечер музыка играет, господа развлекаются.

Мы повернули на переулок, ведущий к площади, где стояло здание бывшего Дворянского собрания. Даже в сумерках видно, что особняк пережил войну лучше многих других строений. Я уже видел его днем и снова подивился тому, что фасад с колоннами остался цел.

У входа толпились офицеры в парадных мундирах, курили папиросы, о чем-то оживленно беседовали. Из открытых окон доносились звуки рояля и смех.

— Приехали, ваши благородия! — объявил Степан Кузьмич, останавливая лошадей. — Ждать прикажете?

— Жди, — велел Мещерский, кинув ему монетку. — Часа через три-четыре понадобишься.

Мы вышли из коляски, и я невольно поправил мундир. После долгого госпитального заточения возвращение в офицерскую среду казалось почти нереальным.

Звуки музыки, запахи табака и дорогих духов, блеск эполет в свете газовых фонарей. Все это принадлежало иному миру, где нет места страданиям и смерти.

— Ну что, братец, — подбодрил меня Мещерский, поднимаясь по ступеням парадного входа, — готов окунуться в светскую жизнь?

Он повел меня не в большой зал, где проходило памятное собрание по сбору средств, а в соседнее помещение, бывшую малую гостиную. Эта комната оказалась уютнее и интимнее.

Низкие сводчатые потолки, обитые бордовым бархатом стены, несколько кожаных кресел, расставленных вокруг камина.

В углу стоял небольшой рояль красного дерева, за которым негромко наигрывал мелодии молодой поручик. У окон расположились два карточных столика, покрытые зеленым сукном, а возле камина стоял круглый стол с графинами и закусками.

Газовые рожки в виде золоченых лилий давали мягкий, неяркий свет, создавая атмосферу домашнего уюта. Воздух насыщен ароматами дорогого табака, французских духов и легким запахом горящих в камине березовых поленьев.

— Александр Дмитриевич! — окликнул меня знакомый голос.

Капитан Орлов, с которым мы вместе минировали французские подступы, поднялся из кожаного кресла у камина и направился к нам навстречу. Лицо его, обветренное степными ветрами, расплылось в широкой улыбке.

— Батенька, а куда ты исчез? Как дела с твоим проектом? Деньги-то удалось пристроить?

— Планы есть, — уклончиво ответил я, не желая пока рассказывать о препонах, воздвигнутых Беляевым. — Самое главное, что смертность в экспериментальной палате упала до нуля. Больные выздоравливают заметно быстрее.

Мещерский между тем успел заказать у официанта бутылку шампанского и теперь разливал игристое вино по тонким бокалам.

— За успех инженерной мысли! — провозгласил он тост.

Мы выпили, и я почувствовал, как терпкое вино разогревает кровь. После долгих недель госпитальной диеты даже глоток алкоголя действовал опьяняюще.

К нашему столику подошли еще двое офицеров, которых я не знал. Один — высокий и стройный поручик гвардии с холеными усиками, другой — широкоплечий штабс-ротмистр с простоватым, но умным лицом.

— Позвольте представиться, — произнес первый, изящно кланяясь. — Поручик Андрей Николаевич Телегин. А это мой товарищ, штабс-ротмистр Петр Семенович Добрынин.

— Мы недавно прибыли из столицы, — добавил Добрынин. — В свите статс-секретаря, который осматривает ход восстановительных работ.

Телегин достал из серебряного портсигара папиросу:

— А не тот ли вы капитан Воронцов, чьи сборы произвели такой фурор среди местного офицерства?

— Тот самый, — подтвердил Орлов. — Александр Дмитриевич сумел доказать, что офицерские деньги могут приносить реальную пользу, а не только проигрываться в карты.