Курсант. На Берлин 4 (СИ) - Барчук Павел - Страница 4

Ванька просто не захочет рисковать собственной головой. Потому что эта голова не будет стоить ни гроша, если в ней появятся столь опасные знания. Соответственно нашей предварительной договоренности, Иван ждал от меня определенного знака. Только после этого мы с ним встретимся и я заберу бумаги. Сейчас же, архив, как и драгоценности, канули в неизвестность. Для всех.

Вторым человеком, продолжающим сомневаться в факте исчезновения архива, была Марта Книппер. Ох она и ругалась после того, как мы из банка вернулись домой. Пожалуй, это был первый и последний случай, когда немка чуть не сорвалась. Когда позволила настоящим эмоциям выплеснуться наружу. Правда, достаточно быстро она взяла себя в руки, списав нервоз на пережитый страх. Поняла, что па́лится со страшной силой.

На данный момент наши с ней отношения превратились в хрупкое перемирие, полное невысказанных обвинений: она была уверена, что я что-то скрываю о той шкатулке и о том ограблении.

Ну что ж… Опыт, как говорится, не пропьёшь. Чертова Марта была права, ее шпионское нутро очевидно подсказывало ей верно. Вот только доказать это у нее не имелось никакой возможности. Поэтому каждый из нас снова продолжил играть свою роль. Марта — роль доброй хозяйки, заботливой вдовы, которая в моем лице обрела чуть ли не сына. Я — роль человека, дорвавшегося до хорошей жизни, благодарить за которую нужно Германию и фашистов.

Естественно, о моем сотрудничестве с гестапо Марта не знала. Это же тайная служба, чтоб ее. Официально я активно вливался в круги киношной элиты и интеллигенции. Естественно, в первую очередь с помощью Чеховой.

Немка даже попыталась пару дней назад напомнить мне, что я, вроде как, сын Сергея Витцке, невинно убиенного. Мол, с моей стороны даже как-то неприлично настолько кайфовать от новой жизни. Но я со смехом ответил ей, что прошлое должно оставаться в прошлом. Будущее — вот где нужно искать смысл.

Думаю, Марта, как и Мюллер, поверила в мою игру. По крайней мере я заметил, что коситься в мою сторону она начала с сожалением и разочарованием. Видимо, думала, что окончательно теряет парнишку, которым можно управлять всего лишь надавив на воспоминания об отце. А управлять Марта, конечно же, хотела.

Подозреваю, она не отпускала мысль все-таки разыскать архив. Буквально позавчера, когда мы с Бернесом неожиданно вернулись с очередного «прослушивания» раньше обычного, я буквально нос к носу столкнулася с тремя бравыми парнями, одного из которых узнал сразу же.

Это был тот самый идейный придурок, за чьим выступлением перед друзьями мы с Клячиным наблюдал возле ночного сквера. Один из штурмовиков, недовольных нынешним положением дел.

Учитывая, что до этого Марта свои контакты с коричневорубашечниками не светила, думаю, эта встреча носила определённый характер. Она снова пыталась выяснить, кто нанял товарищей-штурмовиков для ограбления, потому как факт участия в столь вопиющем безобразии парней из СА гестапо не только не скрывало, оно его даже выпячивало.

Немка упорно продолжала копать носом во все стороны, чтоб найти след архива. Впрочем, ее понять можно. Если Мюллером двигали интересы Германии, фрау Книппер заботилась только о своей заднице. Исходя из ее предыдущих рассказов, большая часть которых либо лживая, либо слегка надумана, Марте из Берлина не свалить без архива. А она именно этого и хочет. Уехать из Германии куда-нибудь в сторону Туманного Альбиона. Вот это, пожалуй, самая настоящая правда.

Кстати, мой «друг» и «товарищ» Эско Риекки исчез из Берлина почти сразу после инцидента, произошедшего в банке, но я не сомневался, что финн не оставит попыток выйти на след «драгоценностей». Я прекрасно помнил взгляд господина полковника, которым он одарил меня в банке. Ненависть, подозрение, пожелание сдохнуть. Естественно, пожелание предназначалось мне. Эско из принципа не отцепится от этой темы. Даже несмотря на то, что, насколько мне известно, из Берлина его вышвырнул лично Мюллер.

Ну и еще, конечно, оставались британцы… Уверен, англичане в данном вопросе не могли делать ставку только на фрау Марту. По-любому у них есть еще запасные сценарии.

Я снова покрутил головой, пытаясь определить слежку или контроль с чьей-либо стороны, но ничего подозрительного больше не обнаружил.

— Ну ладно… Черт с вами… — Буркнул я тихо под нос и направился ко входу в кинотеатр.

Внутри вполне ожидаемо царили показная роскошь и оживление. Зал гудел, наполненный высокомерным смехом и звоном бокалов. Дамы в шелках и мехах, мужчины во фраках и мундирах. Запах дорогих духов смешивался с запахом свежей краски и волнения. Я не стал сразу проходить в зал, а остался в фойе, высматривая нужные лица.

Мой взгляд скользнул по рядам, выхватывая знакомые профили. Вот Магда Геббельс, излучающая холодное, почти ледяное величие, ее идеальная прическа и безупречный наряд лишь подчеркивали отстраненность. Рядом с ней Йозеф, маленький и невзрачный, словно тень, но его острый взгляд гиены неустанно сканировал зал, ничего не упуская. Там, чуть поодаль, пара высокопоставленных генералов — тяжелые ордена на груди, самодовольные ухмылки. Знакомые режиссеры и продюсеры UFA, суетливо улыбающиеся каждому высокопоставленному лицу.

И вот, у одной из колонн, я заметил семейство Шульце-Бойзен. Либертас выглядела завораживающе в ярко-синем шелковом платье, которое прекрасно сочеталось с ее светлыми, тщательно уложенными волосами. Во взгляде этой привлекательной блондинки, нет-нет мелькала искра бунта, которую, казалось, могли заметить лишь немногие. Рядом с ней стоял сам Харро Шульце-Бойзен, высокий, худощавый, в безупречном мундире Люфтваффе. Он держался с аристократической выдержкой, его взгляд был острым. Мое сердце забилось чуть сильнее — сейчас или никогда.

Я подошел к этой парочке, натянув свою дежурную, обаятельную улыбку.

— Либертас, добрый вечер! — Говорил радостно, немного склонив голову в приветственном жесте.

Блондинка обернулась, ее лицо озарилось искренней улыбкой.

— Алексей! Как приятно вас видеть! Вы решили прийти на сегодняшнюю премьеру!

— Конечно, не мог пропустить такое событие. К тому же, я надеялся встретить здесь кого-нибудь из знакомых.

Я намеренно выдержал паузу, затем перевел взгляд на Харро, намекая тем самым, что пора представить нас друг другу.

— Харро, дорогой, это Алексей Витцке, хороший друг Ольги Чеховой, помнишь, я рассказывала? — Либертас повернулась к мужу, ее голос был полон непритворного энтузиазма.

Шульце-Бойзен уставился мне прямо в глаза. Его взгляд казался весьма проницательным, а уголки губ едва заметно дрогнули в вежливой, но слегка напряжённой улыбке. Он протянул мне руку.

— Очень рад познакомиться, герр Витцке. Я много слышал о вас от Либертас.

— Взаимно, герр Шульце-Бойзен. Ваша жена — прекрасная собеседница. Мы весьма приятно поговорили при прошлой встрече. — Я крепко пожал его руку.

В глазах немца на мгновение мелькнуло что-то неуловимое — напряжение, нервозность. Что-то типа того. Возможно, он в глубине души предполагал правду о моей истинной сущности, или просто был предельно осторожен. Это волнение было настолько тонким, что уловить его мог только тот, кто сам жил в постоянном напряжении — такой, как я.

Уже в следующую секунду Шульце мгновенно взял себя в руки, и его лицо вновь стало непроницаемым, словно маска.

Едва мы закончили обмен любезностями, как в дальнем углу фойе, у другой колонны, началось движение. Несколько человек в штатском, но с характерной выправкой, быстро окружили худощавого мужчину средних лет.

Это был Герман Шнайдер, один из сценаристов фильма. Я видел его на студии несколько раз, слышал его саркастические замечания о «творческом процессе» и «гениальности фюрера». Именно эти слова, вырванные из контекста и слегка приукрашенные, легли в мой последний доклад Мюллеру.

Шнайдер побледнел, его глаза расширились от ужаса. Он попытался что-то сказать, но один из гестаповцев резко схватил его за руку, другой — за локоть. Без лишних слов, без объяснений, словно мешок с мусором, они поволокли его к боковому выходу.