Чехов. Последнее дело (СИ) - "Гоблин - MeXXanik" - Страница 18

Я в этом не был уверен, но спорить не стал. Всё же для Евсеева эти коты были чем-то большим, чем просто пушистыми хвостами.

Мы с Ариной поднялись по знакомым ступеням. С порога нас встретили тёплые ароматы: душица, зверобой, немного лаванды, и, конечно, свежая сдоба.

Из кухни доносился негромкий звон посуды, свист чайника, а затем короткий смешок. Это призраки, по обыкновению, рассказывали Яблоковой истории. Порой они перебивали друг друга, вставляя то неуместный стишок, то забытое имя, словно старались развеселить не только её, но и самих себя.

Скоро в дверном проёме показалась и сама хозяйка. В новом тёмно-синем платье, с повязанным набок фартуком. В руках у неё было кухонное полотенце, которым она вытирала ладони. Завидев нас, она остановилась. Несколько секунд разглядывала нас:

— Наконец-то, — просто сказала, а потом недовольно бросила через плечо, даже не оборачиваясь, — Василий, и как ты, скажи на милость, умудрился упустить появление княжича с нашей дорогой Ариной Родионовной?

В ответ из кухни тут же послышалось лёгкое поскрипывание, как будто кто-то невидимый осторожно поставил кружку на блюдце. Через мгновение из-за дверного косяка выскользнул Козырев.

— Ну так ведь, — начал он тоном уверенного чиновника, — они у нас свободные люди. Куда захотели — туда и пошли. Я чего, им сторож, что ли?

Он развёл руками, но раскаяния в этом жесте не было. Скорее, просто констатация факта.

— Чего я буду смущать молодёжь? — продолжил Василий, как ни в чём не бывало. — Чтобы потом хозяин решил, будто я нос сую куда не следует? Нет уж, я человек старой закалки: сам тихо обитаю и другим жить не мешаю.

— Тихо? — фыркнула женщина. — Да ты у нас самый громкий из всех обитателей.

— Просто я заметный. Потому что умный и красивый, — без смущения заявил старик.

Любовь Фёдоровна только тихо фыркнула в ответ, не комментируя, но и не споря. Видимо, согласие в доме сегодня было достигнуто даже между живыми и мёртвыми.

— Хозяин все равно считает, что ты слишком навязчив, — беззаботно бросил Борис Николаевич, с видом человека, уже готового к отступлению.

Я успел только скользнуть взглядом в сторону Козырева. Тот как раз собирался возразить. Но лишь раскрыл рот, и тут Борис, по своему привычному стилю, ловко провалился сквозь пол, словно это была заранее отрепетированная сцена в старом театре.

Козырев застыл на секунду, ошеломлённый коварством приятеля, потом шумно выдохнул и пробормотал что-то себе под нос — не то ругательство, не то обращение к судьбе, которая снова столкнула с негодяем. Впрочем, внятной речи не получилось: он пробормотал что-то вроде «о-о-о… да чтоб тебя…», махнул рукой и с достоинством скользнул в стену, оставив после себя только лёгкое ощущение моральной несправедливости.

— Каждый раз одно и то же, — не отрываясь от своего занятия вздохнула Любовь Фёдоровна. — Как дети малые. Только и знают, что спорить да исчезать.

Арина Родионовна, стоявшая у двери, тихо усмехнулась. Я — тоже.

— А у вас вид…

Людмила Федоровна обернулась, прищурилась, задержала взгляд на моём лице, потом на Арине, и махнула рукой с неожиданной театральностью:

— … как будто вас держали на допросе, а потом отпустили только потому, что забыли, за что схватили.

Арина невольно усмехнулась, уткнувшись взглядом в пол, будто пыталась спрятать улыбку. Я же пожал плечами:

— Обычная рабочая встреча со сложными людьми.

— Люди всегда сложные, — отозвалась Яблокова, чуть склонив голову набок. — Но это не повод возвращаться домой с таким видом, как будто вы по дороге потеряли честь, совесть и полмешка картошки.

Я почувствовал, как у Арины дрогнуло плечо. И я заметил, что она едва сдерживала смех. Я сам улыбнулся и покачал головой:

— Честь и совесть при нас. А картошку, если на то пошло, можно прикупить на рынке.

— Ох, молчи уж, — махнула рукой Яблокова, но голос её был мягким, почти ласковым. — Садитесь за стол. У меня в духовке пирог, а в чайнике — сбор. Надёжный, проверенный. От тревожных мыслей помогает.

— Надеюсь, не тот, что вы тестируете на Евсееве? — на всякий случай уточнил я.

Яблокова вскинула брови и возмущённо покачала головой:

— Ничего такого я с ним не делаю! — отозвалась она, глядя так, будто я только что усомнился в её честности как хозяйки и как женщины. — Ладно он не знает, какая я порядочная. Но вы, Павел Филиппович…

Она прищурилась и чуть наклонила голову вперёд, словно вглядываясь, не пошутил ли я. А затем уточнила:

— Неужто и правда думаете, что я стану тратить яд на какого-то дворника?

Я только усмехнулся уголками губ, не отвечая.

— К тому же, — добавила она уже мягче, — коты его любят. Вы заметили? Как только он во двор выходит, так один на плечо, второй под бок прижимается. А ведь котов не обманешь. Они сердцем чуют, кто свой. У них на это интуиция получше, чем у некоторых людей.

Она на секунду замолчала, покачала головой и добавила с заботой:

— Так что чай безопасный. Проверенный. А Евсееву просто полезно. От суеты, и тревог.

— Значит, нам этого же чаю нальёте? — беспечно уточнил я.

— Сначала проверим, как наш дворник проведёт этот вечер, — без тени смущения отозвалась Яблокова, поправляя фартук. — Быть может, этот настой слабит. А нам ни к чему такие приключения среди ночи. Особенно в доме, где призраки и так за троих шумят.

— А как же… — начал было я, но договорить не успел.

— Длинный день требует хорошего варенья, — отмахнулась она с важностью, как будто выдавала лекарский диагноз. — Сегодня принесли в подарок для некроманта. Очень редкое, к слову. Земляничное. И его мы его уже проверили на…

Она запнулась, будто впервые задумалась, стоит ли делиться всей правдой, и на долю секунды даже смутилась. Это было настолько редкое зрелище, что я не сразу понял, что вижу.

— … на призраках, — наконец закончила она. — Всё безопасно. Ни один не пожаловался.

— Потому что они уже мёртвые? — предположил я.

— Вот и не спорят, — невозмутимо ответила Яблокова. — В отличие от некоторых. А чай с душицей для тех, у кого лицо белее скатерти. Подходит почти всем присутствующим.

Яблокова поставила на столик в гостиной фарфоровые чашки из любимого набора с чуть потёртым золотым рисунком по краю. От напитка пахло травой и мёдом, пар тянулся в воздухе тонкой ленивой нитью.

Потом Людмила Федоровна принесла блюдо с булочками — румяные, с глянцевой корочкой, от которой шел лёгкий, сладковатый аромат топлёного масла. За ними — деревянная доска с пирогом: творог, зелёный лук, немного тмина. Вкус детства, если в этом детстве был сад, бабушка и утро без спешки.

Наконец, она поставила в центр стола баночку густого, рубиново-красного варенья с ягодками земляники, аккуратно всплывшими кверху. Варенье будто светилось в стекле, подхватывая отблески лампы.

Я посмотрел на Арину — она уже держала чашку обеими руками, греясь о неё. Поблагодарила хозяйку тихо, почти рассеянно, и, не говоря ни слова, села в кресло. Подогнула под себя ногу, устроившись так, словно в этом доме она была не гостьей, а частью его. В этом её движении было столько спокойной усталости, непритворной домашней степенности, что я невольно выдохнул.

Я опустился в соседнее кресло. Взял свою чашку, согрел пальцы о керамику. Чай был крепче, чем я ожидал.

— Вот так, — сказала Яблокова с довольной улыбкой. — Человека нельзя ругать, пока он не поел. А вы оба устали. Меня не обманешь.

Сама она села напротив, взяла в руки чашку — не ради чая, а чтобы оставить нам компанию.

Я просто выбрал булочку, разломил её пополам, намазал густым, земляничным вареньем, таким, как в детстве. Запах сладости, чуть кисловатый, свежий, как будто только из леса. Мы сидели молча, пили чай и ели простые угощения. Говорить не хотелось. И никто не нарушал уютной тишины.

Спустя время пришлось вызывать машину для Арины Родионовны. Она поднялась, задержавшись у стола чуть дольше, чем было нужно. Поправила салфетку. Допила чай.