Царская дорога (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 38

Свежий хлеб, свежее масло и черная икра. Вот это жизнь! Только это и примиряет меня с той на редкость дерьмовой погодой, что сейчас стоит на улице. Там моросит мелкий, противный дождик, а с моря дует холодный ветер, пробирая ледяными порывами до самых костей. Но здесь хорошо! Горка бутербродов, стоящая передо мной, тает с немыслимой скоростью. Так я сегодня завтракаю, оглашая столовую восторженным мычанием. Впрочем, в этой комнате моих восторгов больше никто не разделяет. Сливочное масло в нашем климате — штука довольно спорная, его просто хранить негде, и поэтому оно тут вообще не в ходу. Да и плошка с икрой, стоявшая посреди стола, не вызвала у моих домашних ни малейшего энтузиазма. Креуса попробовала ее десертной ложечкой, но, как женщина воспитанная, ничего не сказала. Клеопатра скривилась, как будто съела лимон, а полуторагодовалая Береника, которая поначалу жадно тянула руки к неведомому лакомству, попросту выплюнула его прямо на стол. После этого Кассандра, сидевшая рядом с племянницами, и вовсе пробовать ничего не стала, переключившись на выпечку.

— Ничего-то вы не понимаете, женщины! — сказал и откинулся в кресле, совершенно довольный своей жизнью. — Икра — это деликатес!

— Как скажешь, господин мой, — с каменным лицом ответила Креуса.

Она вообще в последние месяцы холодна со мной и, по слухам, часто плачет. Ее ненаглядный сынулька, свет в окошке, живет на краю обитаемого мира, в какой-то убогой халупе, и пасет коней вместе с презренной чернью. Я имел глупость показать ей донесение с мест, где написали, что царевича за два месяца трижды избили в кровь, и она замкнулась совсем. Она не понимает, за что я ненавижу собственного наследника, и винит во всем себя. И все мои попытки объяснить ей, что мальчишке такая жизнь идет только на пользу, натыкаются на каменную стену полнейшего непонимания. Царская дочь, у которой родословная длиннее, чем у корги английской королевы, отказывается признавать очевидное. И даже тот факт, что ее собственные братья тоже пасли отцовский скот, не мог ее ни в чем убедить. Это же сыновья наложниц, они и должны его пасти. Гектор и Деифоб в жизни до такого не опустились бы. Впрочем, мне на ее убеждения плевать. У меня родословная никак не короче будет, ведь Креуса мне четвероюродной сестрой приходится. Мы с ней от одного предка произошли. Кстати, если бы мы по-прежнему жили в Дардане, она сама отправила бы сына на пастбище, дав ему краюху хлеба и пинка под зад. Но вот только теперь я не племянник захолустного царька. Для Креусы, как и для всех тут, царь царей — фигура сакральная, и то, что сын ванакса выполняет работу, достойную слуг, она считает личным оскорблением. Вот такие вот у моей жены вывихи сознания, совершенно типичные для этой эпохи.

— Па! Я на пилораму хочу! — заявила вдруг Клепатра.

— У тебя уроки, — отрезал я, и она недовольно скривила мордашку. Хитрость не удалась. Этой непоседе уже показывают буквы и читают стихи, но она и пяти минут не в состоянии на месте просидеть.

— Если пятерку сегодня получишь, дам колесницей править, — сказал я ей, и она расплылась в улыбке. Лошадок она любит самозабвенно и люто завидует брату, который пасет их с утра до вечера.

— Если воспитание деда даст свои плоды, царица, — сказал я, повернувшись к Креусе, — то следующую зиму наш сын проведет дома. Четыре месяца.

— Правда? — в глазах Креусы я наконец-то увидел жизнь. — Это отрадная новость, мой господин. Что скажет тебе, что воспитание царя Анхиса идет успешно?

— Наш сын должен научиться общаться со сверстниками, — ответил ей я, — то есть, он должен начать их бить. До этого времени он останется во Фракии.

— А если он так и не сумеет этого сделать? — горько усмехнулась Креуса, которая дурой отнюдь не была.

— Тогда он так и будет до конца жизни пасти коней, — отрезал я, а моя жена встала, коротко поклонилась и вышла из столовой, выражая негодование своей гордо выпрямленной спиной. Я знаю, почему она так поступила. Она не хочет, чтобы рабыни видели ее слезы. И так много сплетен ходит по дворцу, разносясь через торговок на рынке по всему Великому морю.

— Ма! — требовательно протянула руки Береника, перемазанная кашей до ушей. Служанка вытерла ее, подхватила и унесла на женскую половину.

— Ты суров к сыну, — сказала вдруг Кассандра. — Он ведь твоя кровь.

— Поверь, если он сядет на трон, крови будет столько, что полмира захлебнется, — невесело усмехнулся я.

— Если? — подняла она тонко выщипанную бровь. — Или когда?

— Если, — я оттолкнул от себя тарелку. Бутерброды мне внезапно опротивели.

— Я чего-то не знаю, государь? — внимательно посмотрела на меня Кассандра.

— Ты все знаешь, — покачал я головой, — только не хочешь понимать очевидного. Воины не примут слабака. Каждый трибун при таком царе сам захочет стать царем. И я тебя уверяю, кое у кого это даже получится. Мои внуки будут править огрызком, оставшимся от огромной страны, а мои правнуки снова будут пасти коней, как я в детстве. И это если им повезет. Могут просто зарезать, как сыновей Ашшур-Дана.

— Думаю, ты ошибаешься, — покачала Кассандра головой, увенчанной короной из причудливо уложенных кос. — Знать и купцы сплотятся вокруг фигуры ванакса, причем любого. Я точно знаю их настроения.

— Тогда мой сын станет игрушкой в руках богатых семей, — невесело усмехнулся я. — Неизвестно еще, что хуже. Сильной власти у него не будет, и рано или поздно такую фигуру уберут с доски одним щелчком. Тогда, когда она будет мешать грабить им страну. Или если найдут фигуру еще более слабую и удобную.

— Но ты уже знаешь, что будешь делать, — пристально посмотрела она на меня, и в ее голосе не было вопросительных интонаций.

— Знаю, — кивнул я. — У Ила еще есть шанс стать царем, и я всей душой этого хочу.

— Я, кажется, поняла, — прошептала Кассандра и с ужасом посмотрела на Клеопатру, которая все-таки решилась съесть немного икры и теперь мужественно жевала ее, проявляя чудеса выдержки.

— Думаю, ты пока ничего не поняла, — я встал из-за стола, и все встали вслед за мной. — У тебя сегодня отчет, сестрица. Жду после полудня.

Странная у нас все-таки мода. Мужская одежда перескочила сразу полтора тысячелетия и стала напоминать раннюю Византию. Штаны, похожие на кавалерийские, прижились тут же, как родные. А вот хитоны все больше становятся одеждой бедноты, солдат и матросов. Вместо них люди состоятельные надевают рубаху длиной чуть выше колен, да с рукавами. Плащи сменили кафтаны, легкие в теплое время года, и плотные, похожие на пальто зимой. Все это украшается затейливой вышивкой, мехом и разноцветными вставками. А уж изготовление пуговиц и вовсе стало отдельным ремеслом. Они у богачей уникальны, под конкретного человека персонально изготавливаются. Для иного купца или чиновника надеть ширпотреб из портовой лавки — великий позор и потеря лица. А еще в моду входят вавилонские тюрбаны, украшенные страусиными перьями и драгоценными брошами. Поэтому теперь, попав в какое-нибудь благородное собрание, я поначалу чувствую себя, словно в цыганском балагане, до того все ярко и пестро.

А вот мода женская так и осталась похожей на микенскую. Пышные платья с разноцветными клиньями подола, обшитые золотыми и серебряными бляшками, в тренде последние лет четыреста. И пока ничто не предвещает перемен. Разве что те же пальто вошли в оборот и зимние сапожки на толстой подошве и невысоком каблуке. Особенных холодов у нас нет, но ночью в январе и до нуля температура может опуститься. Я пару раз острый ледок на лужах видел. Он, хоть и тает быстро, но все равно босиком зимой только самая отчаянная голытьба ходит. Уж очень холодно.

Впрочем, женщин из простонародья все это не касается. Крестьянки и рыбачки как ходили одетые в кусок ткани с дыркой для головы, так и продолжают ходить. Эта одежда неподвластна моде совершенно. Ее носят все — от Атлантики до Китая.

Кассандра, которая пришла не на светский раут и не на службу в храме, оделась сегодня соответственно, то есть весьма сдержано. Впрочем, платье из тончайшего льна было настолько дорогим, что ей и украшения никакие не понадобились. Так, если по мелочи. На ее шее висит не больше мины серебра, и на пальцах всего пять перстней. Я по достоинству оценил ее деловой настрой.