Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм - Страница 30

Глава четвертая

«ПРОПОВЕДОВАТЬ КАКОЕ-ЛИБО УЧЕНИЕ Я НЕ НАМЕРЕН» (1925–1928)

Ганновер крупнее и оживленнее Оснабрюка, но в 1920-е годы городом, словно Эльдорадо, притягивающим к себе творческую интеллигенцию, становится Берлин. На газетных полосах здесь скрещивают шпаги выдающиеся театральные критики Альфред Керр и Герберт Иеринг; тут ставят сенсационные спектакли Макс Рейнхардт и Эрвин Пискатор; здесь выступают самые знаменитые актеры и певцы; неподалеку, в Бабельсберге, находится киностудия УФА. Сюда потянулись многие известные писатели. В Берлин переезжают Генрих Манн, затем Арнольд Цвейг, Лион Фейхтвангер и Бруно Франк, здесь постоянно бывают Бертольт Брехт и Карл Цукмайер. Альфред Дёблин врачует берлинцев и пишет большой роман «Берлин. Александерплац». Дети Манна, Клаус и Эрика, кочуют по заведениям, облюбованным гомосексуалистами и трансвеститами. Отто Клемперер дирижирует в Кролль-опере, Курт Вайль кладет на музыку историю жизни Мекки-Ножа, сочиняет «Расцвет и падение города Махагони», основоположник атональной музыки Арнольд Шёнберг возглавляет мастер-класс по композиции в Прусской академии искусств, а Франц Шрекер руководит Высшей музыкальной школой. В Берлине находятся крупнейшие художественные галереи, Пауль Кассирер покровительствует модернистам, Георг Гросс изображает в острогротесковой манере сановников и нуворишей, Оскар Кокошка регулярно наведывается сюда в перерывах между своими продолжительными путешествиями.

Правда, некоторые весьма известные деятели культуры предпочитают оставаться вдали от шумной столичной жизни, не общаться с теми собратьями по искусству, которые склонны к истерическим порывам или снедаемы тщеславием. Макс Бекман отправляется преподавать в Штеделевский художественный институт во Франкфурте, Герхарт Гауптман приезжает в Берлин только на премьеры спектаклей по своим пьесам, Бруно Вальтер занят в Баварской государственной опере, Томас Манн не любит покидать свою виллу в Герцогском парке, хотя климат в городе на Изаре давно уже не пронизан флюидами безмятежной, южнокатолической либеральности довоенных лет; более того, он стал суровым, со всеми признаками нетерпимости. После разгрома Баварской советской республики и провала гитлеровского путча правые клеймят позором «вырожденцев и лжепатриотов» от искусства, стремясь завоевать на свою сторону демократически настроенных депутатов городского совета. С неприятными последствиями для театров и газет в главном городе Вольного государства Бавария. Берлин же от этого только выигрывает.

Тут расположились издательские концерны «Ульштейн», «Моссе» и «Шерль», здесь выходят самые влиятельные газеты Веймарской республики: «Берлинер тагеблат», руководимый Теодором Вольфом, почтенная «Фоссише цайтунг» во главе с Георгом Бернхардом и «Бёрзенкурир». А также десятки утренних, дневных и вечерних газет с громадными заголовками на первых полосах и, конечно же, иллюстрированные журналы; их читатель всегда в курсе спортивных событий и всегда найдет в них что-нибудь «для души». Редакция «Вельтбюне» разместилась на тихой и тенистой улице Кёнигсвег, а печатается журнальчик кирпичного цвета в Потсдаме. Карл фон Осецкий и Курт Тухольский сплотили вокруг него левых литераторов. Их статьи и комментарии вызывают в правом лагере приступы бешеной злобы, одноглазая веймарская юстиция заводит против авторов одно дело за другим. Судилище над Осецким заканчивается заключением блистательного публициста в тюрьму. Но и дни республики сочтены. Лион Фейхтвангер предрекает ее близкий конец уже в январе 1931-го: «Встречаясь со столичными интеллектуалами, ты не можешь не думать, что Берлин это город будущих эмигрантов».

В середине 1920-х представить себе такую картину не мог бы, пожалуй, и сам писатель. Тогда она рисуется иными красками. Худшие времена у республики позади. Уличные бои вспыхивают лишь эпизодически, забастовочное движение идет на спад, инфляция побеждена рентной маркой.

Рынок труда может принять практически всех и каждого, слегка поднялся уровень зарплаты, растут прибыли, поток кредитов из-за океана не иссякает. Правая буржуазия начинает — хоть и очень неохотно — мириться с демократией, Немецкая национальная народная партия представлена в правительстве. У Гитлера еще нет массы рьяных приспешников, коммунисты по-прежнему послушны Москве и тоже не играют существенной роли. 1 марта 1924 года народ узнает об отмене чрезвычайного положения, Густав Штреземан непреклонен, исповедуя умеренность во внешней политике, среди рейхсканцлеров этих лет Маркс, Лютер и Мюллер. Правда, немцев думающих и обладающих хорошей памятью сильно смущает тот факт, что на пост рейхспрезидента избран Вильгельм Гинденбург. Первым лицом в государстве становится человек архиконсервативных, откровенно антидемократических взглядов. Только неисправимые смутьяны, критиканы и пасквилянты, окопавшиеся в «Вельтбюне», стремятся испортить людям настроение, хотя прекрасно знают, что кандидатуру Гинденбурга поддерживали социал-демократы. В подавляющем своем большинстве немцы хотят вновь наслаждаться жизнью, хотят наконец забыть войну и хаос послевоенных лет. И желанием этим объяты как обитатели провинции, так и жители залитой огнями столицы.

Итак, Ремарк теперь в огромном городе с его кипучей, суетной, безжалостной жизнью. С новыми шансами проявить свой талант, с доступом в редакции газет и кабинеты издательств, с возможностью наблюдать автогонки и бои на ринге, слушать поэтов в литературных кафе, кейфовать в ночных клубах. С 1 января 1925 года он числится сотрудником популярного спортивного еженедельника «Шпорт им бильд». Его явно не смущает, что теперь он работает на издательство «Шерль», во главе которого стоит ярый антидемократ Альфред Гутенберг, всей мощью своей газетножурнальной империи подрывающий устои республики. Вскоре этот медиамагнат станет одним из ее могильщиков, поможет Гитлеру овладеть всеми рычагами власти. Но Ремарк далек от большой политики, как журналиста его интересуют спорт и светская жизнь.

Приход в «Шпорт им бильд» — это шаг вверх по карьерной лестнице. Ремарк сбросил с себя тесный корсет отраслевого издания, ему не надо больше лоббировать своим пером интересы каучуковой компании, у прекрасно иллюстрированного журнала с отличным реноме иные задачи. Серьезные изменения происходят и в его личной жизни. Он женат, с улицы Кайзердамм переезжает на Гогенцоллерндамм, улицу с не менее величавым названием, заводит знакомство с интересными людьми, любит бывать в «Романском кафе», двери которого открыты как мэтрам литературы и искусства, так и юным талантам, а в театрах и на концертах появляется рядом с прелестной женщиной, что, разумеется, льстит его самолюбию. «Жюри ночного конкурса красоты присудило главный приз обаятельной фрау Ремарк, поразившей всех еще и платьем на редкость изысканного фасона с глубоким вырезом на спине», — сообщит своим читателям один из литературных журналов, когда к Ремарку уже придет мировая слава.

О жизни Ремарка в Берлине известно не так уж и много. Судя по отдельным замечаниям в мемуарах людей, с которыми он общался, а также в некоторых письмах, ни аскетом, ни затворником он не был. Закончив работу в редакции, не спешит домой к письменному столу, а предается разнообразным столичным удовольствиям. Бетти Штерн, открывшая салон в своей маленькой квартирке на Барбароссаштрассе, часто приглашает его и даже делает своим доверенным лицом. Конечно, сюда не заглядывают ни светила науки, ни звезды театра и кино, они бывают или у эстрадного импресарио Рудольфа Нельсона, или на виллах крупных промышленников в Далеме и Груневальде. У Бетти Штерн появляются певцы, танцоры и актеры второго ряда. Бывала там, судя по всему, и молодая актриса, которой суждено сыграть в жизни Ремарка весьма значительную роль: Марлен Дитрих.

Ремарк превосходно чувствует себя в новом окружении. Он одевается теперь еще элегантнее, дополняя костюм котелком и тростью, носит монокль, хотя тот выглядит как нелепый фирменный знак. Визитную карточку украшает титул барона, приобретенный за несколько сот марок у прежнего обладателя — обедневшего господина Бухвальда. Так, считает Ремарк, тоже можно повысить свой социальный статус. Он по-прежнему стремится обращать на себя внимание, выделяться на общем фоне. Это напоминает о его «художествах» в Оснабрюке: либо у сына ремесленника все еще смутное представление о том, что отличает настоящего джентльмена от простого смертного, либо он начитался Оскара Уайльда. «Вы же знаете, — говорится в одном из его рассказов, написанных в 1924 году, — что женщин всегда впечатляет поведение мужчины, который, оказавшись на высоте в исключительно трудной ситуации, говорит об этом как о чем-то само собой разумеющемся, почти будничном. И, конечно же, настоящему джентльмену чуждо желание прослыть победителем в какой-нибудь ординарной разборке». Однако в тех кругах, где он теперь вращается, такое пижонство не в диковинку и цели своей достигает. И в Берлине 1920-х годов преобладает мнение, что «казаться» — это в любом случае важнее и выгоднее, чем просто «быть».