Тверской баскак. Том Шестой (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus" - Страница 7

С этим надо было что-то делать, и вот, возвращаясь три года назад из Западного похода, я специально заехал на Тульский завод. Собрал всех мастеров и как смог обрисовал им конструкцию сверла и метод высверливания ствола изнутри. По сути, надо было создать лишь обыкновенное сверло, ведь примитивный токарный станок на велосипедном или водяном приводе уже вовсю использовался на всех моих фабриках и заводах.

Для тринадцатого века задача оказалась не такой уж и простой, я это увидел тогда по лицам моих слушателей. Мастера внимали мне молча, по окончании вопросов не задали, а покивав, поблагодарили и, можно сказать, отпустили с миром. Я поехал дальше в Тверь в надежде на то, что меня поняли и талант русского человека самостоятельно справится с этой задачей.

Прошедшие три года показали, что ожидания мои были слишком завышены. И хоть я все эти годы не слезал ни с Тульского воеводы, ни с главы Тверской военной мануфактуры, дела, надо сказать, шли у них неважно. Мои требования показать результат не давали им спокойно спать по ночам, но время шло, а приличного ружейного ствола как не было, так и не появилось. Понятное дело, для хорошего сверла нужна хорошая сталь, а у нас с этим и по сей день большие проблемы, то печи трескаются, то температуру не добирают, то еще что. В общем, три года минуло, и вот вчера показали-таки мне готовое ружье. Памятуя о моем интересе, воевода сам примчался в Тверь и вчера со всей торжественностью вручил мне образец. Я скрывать радости не стал, воеводу обнял, от души поблагодарил, а всех мастеров, кто руку приложил, пообещал наградить.

Испытание нового оружия откладывать не стали и на следующий же день отправились на стрельбище. Первые же выстрелы показали, что это, конечно, не АК47, но со ста шагов я попал в мишень, представляющую контур человека, три раза из пяти, а максимальная дальность убойной стрельбы составила почти шестьсот шагов. Это уже совсем другое дело! Это значит, что из такого ружья шеренга громобоев сможет вести достаточно прицельную стрельбу на расстоянии двести-двести пятьдесят шагов, а по наступающей пехоте успеет сделать как минимум два выстрела. К тому же высверливание ствола уменьшило его перегрев, а значит, увеличило допустимое количество выстрелов без охлаждения да и в целом продолжительность срока службы ружья.

В общем, я доволен, но для порядка держу на лице строгое выражение.

— Неплохо, это не значит, что нельзя лучше! — Остужаю безмерную радость воеводы, и тот сразу дает задний.

— Дак, мы стараемся! Мастера, они день и ночь думают, как… — Он нервно повернулся к стоящей поодаль группе людей и замахал рукой.

— А ну, идите сюда!

Крепкий мужик с обожженной правой стороной лица и парень лет семнадцати тут же подошли и склонились в поклоне.

— Вот! — Сухой довольно ткнул в них пальцем. — Вот оне отличились. Семка Жила и сын его старшой, Данила.

Я смотрю на мастеров, а воевода продолжает гундеть.

— Жила — кузнец от бога. Он и железо льет, и чугун для пушек. — Он вдруг хитро зыркнул на меня. — Ты вот нам, господин консул, немцев да богемцев прислал. Мастера оне хорошие, за что тебе, господин консул, огромная наша благодарность, тока, я тебе так скажу, оне как Жила сделать не могут. Ихний металл похуже будет.

Эти слова радуют мне душу, и, видя это, Петр Сухой припускается еще пуще.

— А малой его тож, хоть и юн годами, но в батю пошел. Горазд! Придумал штуковину, как эти сверла нарезать. Колесо тока крутится, и из заготовки раз-раз — сверло делает. Заточить тока правильно — и все!

Жестом останавливаю словарный поток воеводы и обращаюсь к мастеру.

— Так что, Семен, правду говорит воевода? У тебя железо лучше выходит, чем у немцев?

Тот смущенно пожимает плечами.

— Да не, хвастать зря не буду, мастера оне знатные. — Он помолчал, помолчал и добавил. — Но железо мое лучше!

Эта добавка, такая непосредственная и искренняя, вызвала у меня радостный смех, который тут же превратился в оглушающий гогот всех вокруг.

— У него лучше!

— Во, дает! — Не особо вдаваясь в причину, народ вокруг покатывается со смеху, а мастера смущенно косятся на смеющихся людей, не понимая резона всеобщего веселья.

Насмеявшись, я мгновенно одеваю на лицо жесткую маску и останавливаю безудержный смех.

— Ну, хватит ржать! — И в наступившей тишине вновь обращаюсь к воеводе. — Ты, Петр Евстафьич, лучше скажи мне, сколько таких громобоев ты сможешь за год в войска дать?

Сухой напряжно зачесал затылок, боясь сказануть сгоряча лишнего. Не получив ответа, обращаюсь с тем же вопросом к мастерам.

— А вы что скажете, мастеровые⁈

Старший Жила еще только наморщил лоб, а младший уже выдал.

— Ежели все правильно сделать, то и полторы сотни ружей можно…

Суровая затрещина от отца мгновенно заткнула парню рот, и закончил уже сам Семен.

— Полторы это малой загнул, но сотню, пожалуй, потянем.

Сто ружей в год, конечно, капля в море, но, как говорится, курочка по зернышку… Раньше и того не было!

Помолчав, я протянул мастеру руку.

— Ловлю тебя на слове, Семен, и жду сотню таких громобоев к концу года.

Весь подобравшись от свалившегося на него почета и ответственности, мастер сжал мою руку.

Выдержав жесткую хватку кузнеца, я повернулся к воеводе.

— Ты слышал, Петр Евстафьич! Так что обеспечь их всем необходимым, пусть работают во славу Земли Русской. А не справятся, так и с тебя тоже будет спрос.

От моих слов воевода сразу приуныл, а слуга уже подвел мне коня. Прежде, чем запрыгнуть в седло, я еще раз глянул на молодого мастера.

— А тебе, Данила, желаю удачи! Лично буду следить за твоими успехами!

Звонко цокают копыта по гранитной мостовой. Впереди скачет тройка конных стрелков, и их зычный голос разносится по улице.

— Дорогу консулу Твери!

'Это у меня вместо мигалки. — Иронично хмыкаю про себя, замечая, что народ тверской не шибко исполняет новое уложение, где пешим указано держаться боковых тротуаров, а всадникам и конным упряжкам середины улицы. Южный тракт широкий, и тротуары специально отделены белеными поребриками, но народ по старинке шагает, где придется, норовя угодить под копыта коней.

— Дорогу консулу Твери!

Под непрестанный окрик вестовых мой конвой проносится по Южному тракту. Мимо мелькают красные кирпичные стены и резные ворота богатых домов. За одноэтажными домиками вырастают двух- и трехэтажные боярские особняки, затем широкий простор Преображенской площади, Троицкие ворота — и мы уже на территории Кремля. Здесь улицы поуже, и я даю сигнал сбросить скорость. Стрелки впереди притормаживают, и моя кобыла вслед за ними переходит с рыси на шаг. Пятерка стрелков позади прижимается ближе, и так мы подъезжаем к крыльцу консульского дома. Стремянной принимает у меня поводья, а еще трое слуг выстраиваются на ступенях.

Прохор с видом наполеоновского маршала оценил порядок своего войска и засеменил ко мне навстречу.

— Господин консул, — начал он на ходу, стараясь не отстать от меня, — в приемной вас уже ожидает боярин Острата Настожич и тысяцкий Лугота Истомич.

От этих имен в паре сразу повеяло чем-то уже давно забытым, моими первыми днями в Твери, когда эти двое и еще с десяток бояр встречали меня настороженно-недоверчивыми взглядами.

— Еще капитан Емельян Длинный, вдова покойного купца Сиротина Евдокия и боярин Еремей Толстов.

Шагая по ступеням, я мысленно реагирую на слова Прошки.

«Острата с тысяцким это понятно! Они по поводу посла, что на Ордынском подворье томится. Капитану я указал быть. Он едет к Хансену на южную границу, и у меня, кроме писем, есть что передать, так сказать, не официально. Вдова — тоже ясно. Купец Сиротин погиб на Волге в прошлом году, и ближние по-родственному пытаются лишить вдову наследства. А вот прихвостень покойного Якуна чего приперся? — Я напрягся, пытаясь вспомнить, может забыл чего. Ничего не вспомнив, отмахиваюсь. — Ладно, разберемся!»