деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович - Страница 8

Это прозвучало почти как угроза, обёрнутая в заботу.

– Да, – произнёс Дэвид, не моргнув.

В его голосе не дрогнуло ни одной ноты сомнения.

На мгновение Пирс потерял равновесие, будто столкнулся с чем-то, чего не ожидал. Но быстро собрался и вновь заговорил, уже мягче, с почти дружеской интонацией:

– Если всё-таки дело дойдёт до суда, исход может оказаться непредсказуемым. Закон стоит на стороне руководства – судьи верят, что топ-менеджеры действуют во благо компании, даже если ошибаются. Чтобы опровергнуть это, нужны не догадки, а неопровержимые факты. Сейчас таких нет. Если начнётся процесс, придётся надеяться только на удачу.

Он сделал паузу, затем посмотрел прямо в глаза Дэвиду, взглядом, острым, как лезвие:

– Разве что… у вас припасено некое тайное оружие?

Вот он – настоящий вопрос, к которому он всё вёл.

Пирс выжидал. В его глазах сверкнул интерес, почти азарт.

– Если есть что-то важное, самое время рассказать.

Ответ последовал без малейшей задержки, твёрдо и холодно, как выстрел:

– Ничего нет.

И в этом "ничего" звенела такая уверенность, что даже гул кондиционера показался тише.

В просторном кабинете "Голдмана", тишина стояла плотная, как густой пар. Стук клавиш из соседней комнаты едва долетал до ушей, смешиваясь с мягким гулом вентиляции. На столе, усыпанном папками и чернильными ручками, лежал аккуратный стоп бумаги с пометками – будто тихое напоминание о том, как много решается здесь, между стенами.

Дэвид ответил размеренно, голос его был ровным, без дрожи, как стальной трос. Пирс, слегка наклонив голову, позволил уголкам губ изогнуться в тонкой, почти хищной усмешке.

– Не знаешь, значит, тоже? – в его голосе проскользнула тихая насмешка.

Неприятное ощущение, как будто ледяной ком скатился по позвоночнику. Пирс понял. Понял, что Дэвид в неведении о том козыре, что был припасён. В этом и заключалась суть – тайное оружие должно оставаться тайным, даже от союзников.

– Если всё рухнет, связи с этими влиятельными людьми могут сгореть дотла. Продолжаешь? – голос Пирса стал глубже, почти гулким.

– Да, продолжаю, – ответ Дэвида прозвучал твёрдо, без малейшей тени сомнения.

В этом не было ничего удивительного. Отказать он бы не смог. Финансовая артерия Фонда Каслмана находилась под контролем – и это давало нужный рычаг.

– Если колеблешься, всегда можно уйти к другим. Другая фирма охотно возьмётся за это, – произнёс Дэвид, шагнув вперёд чуть ближе, чем позволяла дистанция. Его голос стал холоднее, а слова – угрожающими, как осколки стекла.

Пирс умолк, глядя в стол, а потом куда-то в сторону. Тишина в комнате была звенящей, словно перед грозой. Решение висело в воздухе – войти ли в вагон, не зная маршрута, или уступить золотую возможность конкуренту.

Выбор он сделал быстро:

– Приступаем к финальному контракту, – сказал Пирс.

Преграда рухнула.

– Но на условиях. Нужно будет подписать признание, что Goldman выступил против этой инвестиции, основываясь на результатах проверки…, – Пирс придвинул стопку юридических оговорок. Бумага шелестнула, словно сухие листья, и скользнула по гладкой поверхности стола.

Дэвид подписал. Дело считалось завершённым.

– Свяжемся, как только завершим финальные переговоры, – произнёс Пирс.

– Понял. Благодарю за сотрудничество, – сказал Дэвид, и их руки встретились в коротком рукопожатии.

Но когда он обернулся, лицо его стало тяжёлым, как свинец.

– Шон, нужно поговорить, – произнёс он тихо.

Пирс взглянул вопросительно, но на лице застыла маска равнодушия. Дверь конференц-зала мягко закрылась, отрезав шум. Остались только двое.

В воздухе повисла тягучая пауза. Дэвид стоял неподвижно, стиснув пальцы, и в памяти всплыл его голос со вчерашнего звонка – низкий, хмурый, с оттенком скорби.

– Что-то случилось? – вопрос сорвался сам собой, тише обычного.

Дэвид слабо улыбнулся, уголки губ едва дрогнули, но глаза оставались печальными, как холодное стекло.

– Знакомый человек умер. По пути заезжаю на похороны в Нью-Джерси, – произнёс он, глядя куда-то мимо.

– Понимаю… мои соболезнования, – слова прозвучали мягко, с искренностью.

Но Дэвид молчал. В комнате слышно было только, как кондиционер гонит холодный воздух. Прошло несколько долгих секунд, и наконец он заговорил снова:

– Светлана Романова умерла.

Имя ударило, как глухой выстрел.

Светлана.

Первая. Первая пациентка "Русской рулетки". Первая потеря.

– Её похороны сегодня, в пять вечера. Поедешь со мной? – голос Дэвида был низким, усталым, будто он несёт этот груз уже много дней.

Слова зависли между стенами, смешавшись с запахом бумаги, металла и далёкого дождя.

Новость о смерти Светланы Романовой ударила внезапно, будто кто-то тихо открыл окно, и в комнату ворвался ледяной воздух. Но в этом холоде не было скорби – лишь странное, мутное ощущение, похожее на дрожь от внезапного осознания собственной уязвимости. Светлана не была близким человеком, лишь короткий эпизод в череде событий – одна из тех, чьи лица быстро стираются из памяти, оставляя только слабый след в подсознании. И всё же… её судьба, словно зеркальный отблеск собственной болезни, показалась зловещим предвестием.

В воздухе кабинета стояла плотная тишина. Стук часов на стене будто усилился, разрезая её ритмичными ударами. Дэвид стоял напротив, немного понурив голову, как будто подбирая слова.

– Не нужно себя утруждать. Работа в инвестиционном банке, насколько слышал, требует полной отдачи, – произнёс он осторожно.

Смысл дошёл не сразу. В этих словах таилась возможность отступления – мягкое, вежливое предложение остаться в стороне, если нет сил ехать на похороны. Но отказа не последовало. Лёгкая, почти искусственная улыбка скользнула по лицу:

– Нет, всё в порядке. Возьму полдня отпуска.

– Ты уверен? – голос Дэвида прозвучал с оттенком сомнения.

Для обычного аналитика подобная просьба прозвучала бы кощунственно – покидать офис ради похорон человека, к которому нет ни родства, ни дружбы. Но прибыльные сотрудники в "Голдмане" могли позволить себе многое. Негласное правило компании звучало просто: "Кто приносит доход, тому позволено всё".

На этот раз истинная трудность крылась не во времени и не в правилах. Сознание плыло, словно в тумане. В голове настойчиво крутилась какая-то важная мысль, но слова не складывались. И лишь через несколько мгновений удалось ухватить то, что мучительно ускользало:

– Что стало причиной смерти?

Сердце отозвалось глухим ударом.

Ответ последовал тихо, но от этого не менее жестоко:

– К сожалению, приступ.

Всё вокруг снова поплыло, будто кто-то закрутил линзу. Светлана получала рапамицин – второй этап лечения. И всё же, приступ настиг её. Значит, препарат не сработал. Значит, ей требовалось третье средство.

То самое, что теперь спасало жизнь другому.

– Адрес пришлю на почту. Увидимся там, – сказал Дэвид, прежде чем покинуть комнату.

***

Позже, дома, запах мокрой ткани, гул стиральной машины и приглушённый свет наполнили пространство странной пустотой. Костюм для похорон висел на спинке стула, холодный, как лист железа. Реальность ощущалась тускло, будто мир потерял чёткость контуров.

Где-то глубоко под кожей копошилось ощущение грязи – липкой, въедливой, как машинное масло. Эта тяжесть не отпускала.

С самого начала было ясно, что игра ведётся с человеческими жизнями. Но одно дело – понимать это разумом, и совсем другое – столкнуться с результатом лицом к лицу. Стоя над бездной, в которую прежде падали другие, всё ощущалось иначе: холоднее, ближе, страшнее.

Можно было убеждать себя сколько угодно. Светлана участвовала добровольно. Решение принадлежало ей. Средства были предоставлены честно. Можно было сказать, что ей просто дали шанс – исполнить последнее желание, прожить немного иначе. И всё же, эта мысль не приносила облегчения.