деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович - Страница 20

Ответа не последовало. Только короткое кивок – как будто ветер прошел мимо, не задержавшись.

Улыбка, которой он всегда встречал её раньше, исчезла бесследно. Вместо тепла – равнодушный расчет, взгляд человека, привыкшего рассуждать не сердцем, а формулами выгоды. Когда-то она видела, как этот взгляд обращается на других. Теперь он был направлен на неё.

Легкая дрожь пробежала по пальцам, но Холмс сдержалась. Нужно было идти.

В зале заседаний стоял запах кофе. Лампы светили ровно, безжалостно, освещая каждый изгиб лиц. Когда все заняли свои места, Киссинджер поднялся.

– Причина сегодняшней встречи – вот это.

Секретарь раздал папки. Бумага шуршала в руках членов совета, как крылья насекомых.

На обложке жирными буквами было написано:

"Темная сторона инноваций: диктаторская культура стартапа из Кремниевой долины".

Холмс почувствовала, как что-то холодное опускается под кожу. Газета? Статья? Такого материала она не видела. Все упоминания о себе отслеживала до запятой – ни одно слово не проходило мимо.

Но этот текст… откуда?

Она скользила взглядом по строкам. Каждое предложение будто било током: "тирания", "страх", "запреты", "увольнения".

– Это и есть реальность "Теранос"? – голос Киссинджера разрезал воздух.

– Нет, – ответ прозвучал слишком быстро. – Всё неправда. Это ложь от начала до конца.

– Автор, кажется, Курц, журналист из "Уолл-стрит Таймс"? Тот самый, о котором ты недавно упоминала?

Горечь в горле. Конечно, она помнила. Совсем недавно просила Киссинджера помочь заблокировать возможную публикацию. Просила – и теперь пожалела.

– Это Сергей Платонов подбросил вам статью, верно? – холодный голос стал твёрже. – Он работает с этим журналистом. Хочет оклеветать и вытеснить меня, захватить компанию.

Пальцы Киссинджера сплелись в замок. Взгляд оставался прежним – прозрачным, беспристрастным, как у хирурга над операционным столом.

– Говорят, ты заставила его подписать соглашение о неразглашении, даже перед советом. Это правда?

Тишина. В висках стучало. Потом – короткий вдох, ответ, тщательно выверенный:

– Он распространял ложные сведения. Пришлось ограничить его, чтобы не сеял панику.

– А нас ты за кого держишь? – спокойно, но с тяжестью произнес Киссинджер. – Неужели думаешь, что мы не способны отличить правду от вымысла?

Тишина повисла, плотная, будто в комнате стало нечем дышать.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Опустим вопрос с NDA. Главное – правда ли то, что написано в статье?

– Конечно, нет. Наши сотрудники всегда получают уважение. Похоже, это просто недоразумение. Наверняка речь о другой компании.

На мгновение показалось, что напряжение спало. Но Киссинджер произнёс спокойно, почти буднично:

– В таком случае приведи их.

– Что?

– Приведи сотрудников. Если нет сомнений, можно просто спросить их напрямую. Разве не так?

В зале звякнула ложка о фарфор – кто-то неловко поставил чашку. Холмс ощутила, как воздух стал плотным, как глина. На языке появился вкус металла. Казалось, даже лампы над головой зажглись ярче – чтобы ни одна тень больше не спряталась.

Воздух в зале заседаний стал густым, будто натянутый, как старая парусина перед бурей. Каждый звук – лёгкое покашливание, скрип стула, негромкий шорох бумаги – отдавался в висках, словно удары часов, отсчитывающих последние секунды перед чем-то неизбежным.

Холмс смотрела на Киссинджера с расширенными глазами – не столько от страха, сколько от потрясения. Но удивление длилось всего миг: губы вновь сомкнулись, плечи выпрямились, и едва заметный кивок направил стоящего рядом мужчину к двери. Тот бесшумно исчез, словно растворился в стене, будто этот жест давно был предусмотрен, как часть заранее разыгранной сцены.

В её движениях не чувствовалось растерянности – лишь холодная уверенность, как у человека, который привык, чтобы вокруг всё вращалось в выверенном порядке. Воздух пах лёгким ароматом дорогих духов, смешанным с металлической свежестью кондиционера и невидимым напряжением, прячущимся под кожей всех присутствующих.

– Неужели вы думаете, что та статья обо мне? – Голос Холмс прозвучал мягко, но в нём проскользнуло разочарование, словно она говорила не с коллегой, а с человеком, на которого полагалась долгие годы.

Ответил не Киссинджер, а Шульц – суховатым, немного уставшим голосом старого государственного мужа, видевшего слишком многое:

– Конечно нет. Просто стандартная проверка фактов.

Он обернулся к Киссинджеру, словно защищая старую ученицу:

– Генри, неужели ты действительно веришь, что это правда?

Киссинджер медленно снял очки и протёр их безупречно чистым платком. Его голос был ровен, но под поверхностью сквозило нечто тяжёлое, неумолимое:

– Это вопрос не веры, Джордж. Это вопрос дела.

В груди что-то гулко отозвалось – будто сердце не соглашалось с тем, что произносили уста. Он наблюдал за Холмс много лет, видел, как из хрупкой, нервной девушки она превратилась в символ новой эры. Как её идеи росли, обретая плоть и силу, словно семена, проросшие в каменной трещине.

И теперь? Теперь под этими блестящими листьями могла скрываться гниль.

Внутри него всё боролось – уважение, гордость, вера… и страх. Не за компанию, не за прибыль – за собственное имя, за ту тонкую нить, которая связывала прожитую жизнь с понятием чести.

Девяносто один год. Время, когда хочется оставить после себя что-то чистое, безупречное, полезное. Но если хоть слово из той статьи окажется правдой – всё, что было создано, рассыплется в пыль, а имя, некогда олицетворявшее мудрость, обретёт привкус позора.

– Репортёр исказил факты, – произнесла Холмс, стараясь придать голосу уверенности, но в нём проскользнул едва уловимый металлический оттенок тревоги.

– Именно поэтому, – спокойно ответил Киссинджер, – нужно всё проверить. Если статья лжива, этот материал станет лучшим доказательством невиновности. Речь идёт не о наказании, а о правде.

Наступила тишина – вязкая, густая, будто в комнате внезапно выключили кислород. Шульц нахмурился, но возражать не решился. Остальные члены совета переглядывались, стараясь не встречаться глазами ни с Киссинджером, ни с Холмс.

Щёлкнула дверь. В комнату вошли двое. От их шагов по полированному полу пошёл глухой, размеренный гул.

Киссинджер взглянул на часы. Одиннадцать минут – ни больше, ни меньше.

Он поднял глаза, протянул распечатанную статью первому вошедшему сотруднику "Теранос" и сказал тихо, но отчётливо, каждое слово будто резал воздух:

– Скажите, в этом тексте речь идёт о вашей компании?

Мужчина замер, моргнул, взгляд метнулся по строчкам. Бумага чуть зашуршала в его руках, как сухой лист под ветром. На мгновение запахло типографской краской и потом – запахом страха, тонким и горьким, каким пахнет внезапно распахнутая правда.

В зале повисла тишина, словно кто-то перекрыл воздух. Бумага в руках первого сотрудника всё ещё тихо шуршала, когда тот уверенно произнёс:

– Похоже, это совсем не про "Теранос". Работаю здесь уже четыре года, ни разу не слышал ничего подобного.

Слова звучали чётко, с уверенностью, заученной от долгих совещаний и отчётов. Но Киссинджер не спешил расслабляться. Его взгляд – тяжёлый, цепкий – скользнул по лицу молодого человека, выискивая дрожь в голосе, мелькание в зрачках, малейший след неуверенности.

– В каком отделе работаете? – спросил он почти лениво, но в этой лености чувствовалась сталь.

– Простите?.. В отделе продаж, – замялся тот, непонимающе моргнув.

– Где расположен ваш отдел?

– На… на четвёртом этаже.

Очки на переносице Киссинджера чуть опустились. Он медленно повернулся к Холмс.

– Мы находимся на втором этаже, – произнёс он негромко, но в голосе было холодное давление, от которого в комнате будто похолодало. – Работники сидят прямо за этой стеной. Почему же тогда пошли искать кого-то на четвёртый этаж? И почему это заняло одиннадцать минут?