деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович - Страница 10

Теперь глаза Рейчел были красными, нос – чуть припухшим, а голос, когда она пыталась сказать что-то, дрожал, словно тонкая нить.

Джесси, глядя на неё с сочувствием, прошептала:

– Ты сделала для неё всё возможное. Никто бы не справился лучше.

Бар наполнился звоном бокалов и запахом виски. За окнами ветер шевелил вывеску, играя буквами, как детскими кубиками. В каждом вдохе чувствовалось что-то горькое – смесь алкоголя, сожалений и тихого осознания того, что чужая смерть всегда пахнет немного собой.

В баре стало тише. Слабый свет, мерцающий на гранях бокалов, играл на лицах, будто время само застыло в янтаре. Воздух густел от смеси кофе, алкоголя и горелого сахара – привычный запах вечернего Манхэттена.

Рейчел первой нарушила паузу. Голос звучал мягко, почти шёпотом:

– Если когда-нибудь станет слишком тяжело, просто скажи. Мы поймём.

Смысл слов был ясен: можно уйти, никто не осудит.

Но позволить ей отступить значило бы разрушить тщательно выстроенную легенду – ту самую, где именно она будто бы убедила всех присоединиться к фонду. Без её участия всё теряло смысл, выглядело бы неправдоподобно.

Рейчел, заметив сомнения, чуть улыбнулась, будто заранее почувствовала возможные возражения:

– Нет, бросить это дело не выйдет.

– Но не нужно ведь терпеть боль, – осторожно возразила Джесси.

– Это не боль. Это важно, – ответила Рейчел твёрдо, с той внутренней уверенностью, которой от неё не ожидали.

Для всех присутствующих, выросших в мире, где комфорт и безопасность считались естественным фоном жизни, подобная решимость выглядела почти странно. Богатая наследница, добровольно вляпавшаяся в этот мрак страданий? Так не бывает.

И всё же, когда она подняла взгляд, в нём появилось нечто другое – тёплая усталость и скрытое сожаление.

– На самом деле… есть ещё причина, почему я здесь, – произнесла она, словно признавалась в чём-то слишком личном.

Взгляд упал куда-то в сторону, в пустоту, где, казалось, оживали старые образы.

– В детстве… был случай. Пошла к озеру в дождь. Скользнула, упала в воду. Меня спас наш смотритель. Старик. Ему было уже за шестьдесят. Тогда всё обошлось, но….

Фраза оборвалась. И без продолжения стало ясно: кто-то заплатил за её жизнь.

Джесси тихо положила ладонь поверх её руки.

– Это не твоя вина, он сам принял решение.

Рейчел качнула головой, а в голосе зазвенела сталь:

– Он тогда выжил. Но через несколько дней умер. Вода из озера вызвала воспаление лёгких. Врачи сказали – аспирационная пневмония.

Повисла тишина. Слышалось только, как кондиционер глухо гудит, а в баре за стойкой кто-то щёлкает зажигалкой.

– Наверное, он не подумал о риске, – продолжила она. – Но если бы и знал, разве поступил бы иначе?

Рейчел опустила глаза, и тонкие тени от ресниц легли на щёки.

– Когда предложили заняться работой с пациентами, это показалось… правильным. Предупреждать людей о том, чего они не видят. Может быть, так можно хоть как-то отблагодарить Клиффорда.

Имя прозвучало с мягкостью, в которой чувствовалась давняя боль.

Джесси обняла её, прижимая к себе, шепча что-то утешительное. На мгновение обе казались частью одной тихой картины – уставшие, но живые, несущие свой груз с какой-то почти священной покорностью.

Взгляды остальных невольно обратились к Шону. В воздухе повисло молчаливое ожидание, будто настал черёд рассказать собственную историю.

Тишина тянулась, как капля вина по стеклу.

Вместо признания прозвучала сухая, слишком рациональная фраза:

– Если посмотреть на данные, выходит, что шанс успеха третьего курса лечения растёт.

В ту же секунду воздух в баре будто охладился. Слишком холодный, слишком резкий поворот. В глазах промелькнула тень недоумения, но никто не осудил.

Наоборот – в их взглядах читалось сочувствие. Молчаливое, терпеливое, почти родственное. Будто все решили, что за этим спокойствием скрывается чья-то личная драма, просто не готовая к огласке.

Ошибка вышла неожиданно полезной.

– Тогда, – произнёс Дэвид, – придётся продумать систему отбора пациентов. Чтобы заранее различать тех, кому требуется третий препарат.

Разговор наконец вернулся туда, где ему и следовало быть. После четырёх часов тяжёлых признаний и горечи, между запахом виски и сырой осени, снова заговорили о деле – о жизни, смерти и тех, кто стоит между ними.

Глава 3

При слабом гуле кондиционера и тихом шелесте бумаг, в переговорной воздух казался натянутым, будто кто-то невидимый держал его за край. Лампы под потолком гудели, и в этом гуле слышалось нечто похожее на раздражение.

Когда прозвучало предложение разработать систему для различения третьего типа терапии, Дэвид на секунду замер, а потом, нахмурив лоб, ответил с удивительной осторожностью:

– Разве не рановато делать такие выводы?

Слова его не были ни холодными, ни горячими – скорее вязкими, как вода, застрявшая в горлышке бутылки.

Он немного помолчал, затем добавил, тщательно подбирая выражения:

– Пока даже механизм второго лечения толком не определён. Случай Светланы Романовой можно объяснить просто – отсутствие эффекта от рапамицина.

Тон оставался мягким, но в нём сквозила недоверчивость. Он сомневался, подходит ли вообще этот препарат.

Ответ прозвучал резко, как щелчок металла о камень:

– Нет, рапамицин работает. Дэвид, припадков ведь больше не было, верно?

Тот чуть дёрнул уголком рта. Дэвид тоже проходил курс второго лечения, и с тех пор его тело будто успокоилось – ни одного приступа. Но даже после напоминания лицо оставалось настороженным.

– Сложно утверждать, что именно препарат подействовал. Судороги случаются нерегулярно. Бывали периоды, когда и без всяких лекарств год проходил спокойно, – произнёс он с той же холодной рассудительностью, какой славились опытные врачи.

Логика звучала безупречно. И всё же в воздухе витало что-то противное, неуловимое, как запах антисептика в больничном коридоре.

Рапамицин, известный тем, кто помнил будущее, был именно тем самым вторым лечением. Факт неоспоримый – но одно знание не могло стать доказательством. Тогда, в будущем, всё решала статистика: десятки пациентов, смертельная игра на выживание – и внезапный, почти чудесный рост процента тех, кто остался жив. Не теория, а сухие цифры сделали препарат признанным.

Сейчас же не было ни базы данных, ни убедительных графиков – только голые слова.

Значит, оставался единственный путь.

– Если предположение верно, стоит провести детальный анализ данных Светланы. Расходы беру на себя, – произнесено было негромко, но с отчётливым нажимом на слово "расходы".

Подтекст был прозрачен, как стекло: финансирование проекта исходило от одного источника, и напоминание об этом не требовало громких формулировок. Иногда власть проявляется не в крике, а в интонации.

Убедить можно будет потом. А пока важнее было получить данные.

Медицинские записи со временем исчезают, как следы на снегу. Чем дольше ждать, тем сложнее добраться до архивов: кто-то уволится, кто-то поменяет пароли, кто-то попросту "потеряет" нужную папку. Лучше забрать всё сейчас – и начать работу без промедления.

Дэвид слушал молча. Потом медленно поднял глаза, и в них промелькнула печаль – не та, что из усталости, а та, что появляется при виде человека, слишком увлечённого безумием своей цели.

Кивок. Короткий вздох.

– Хорошо. Но на данном этапе многое нам недоступно. Понадобятся дополнительные случаи, чтобы выявить закономерности.

Он был прав. Один случай ничего не значил – всего лишь одиночная точка на графике. Нужно было хотя бы десяток, а лучше три десятка пациентов с похожей реакцией. Только тогда можно будет вычленить повторяющиеся детали, очертить контуры истины.

– Тогда начнём, как только стартуют клинические испытания, – произнёс Дэвид после паузы.