Помещик 3 (СИ) - Шерр Михаил - Страница 28

Эта гостевая зала занимала отдельное крыло дома.

Вот в этом огромном помещении пришедшая депутация попросила разрешения устроить рождественский стол. Ничего криминального в этом я не увидел и разрешил.

На Рождество я приказал закрыть трактир и ресторан, и все занятые в них утром рождественского сочельника поехали домой.

Только что было зимнее солнцестояние, и сочельник — еще один из самых коротких дней года. Поэтому он казался еще и бледным, словно выцветшим. Солнце, бледно-лимонное, не поднялось высоко и рано скатилось за черную щетину леса. Морозный воздух густел, становился хрустальным, и каждый звук — скрип полозьев по укатанной дороге, далекий лай собаки — звенел в этой тишине особенно отчетливо. К полудню из труб изб потянулись тонкие, прямые струйки дыма — топили печи для праздничной стряпни.

На деревенских улицах пахло по-особенному: не просто дымом и щами, а хвоей, воском от еще не зажженной свечи и медовым духом кутьи.

Этот запах создавался духом, который шел от каждой избы. В них не только готовили праздничное угощение, но и украшали перед праздником.

В красном углу, под образами, застилали стол чистой, грубого полотна скатертью, а под нее подкладывали пушистую солому — в память о яслях Вифлеемских. Под образа ставили необмолоченный сноп ржи — «дидух», чтобы урожай будущий был добрым.

В усадьбе тоже украсили красный угол, который был в столовой. Почти везде на подоконниках расставлены свечи, а стекла детвора разрисовала ледяными узорами.

В сочельник — строгий пост. До первой звезды — ни крошки во рту. Везде стоит тишина; во многих избах взрослые занимаются тихими домашними делами, мелкая ребятня нетерпеливо поглядывала в заиндевевшее окошко, где уже проступал синий вечер.

Мы посетили службу в нашем приходском храме в Торопово и не спеша отправились домой.

На небе, пронзительно-холодном и ясном, уже загоралась первая, крупная, как слеза, звезда, и в каждой избе на стол ставили горшок с кутьей.

Две наши кухарки подают горшок с кутьей Анне, и она ставит его на стол. Я, как глава семьи и всего нашего поместья, зажигаю лучину от угля в печи и подношу ее к лампадке перед иконой Спасителя. Теплый, живой огонек вспыхивал, озаряя лик, и кругом разливался трепетный, золотистый свет.

Я читаю молитвы и затем пробую кутью. За мной — все остальные: Анна с Ксюшей и вся наша дворня, которая собралась за столом. Первая ложка — за усопших, потом — за живых. Трапеза была постной, тихой, благоговейной: кроме кутьи, на столе стояла постная каша, грибы, рыба, кисель. То же самое происходит в каждой избе нашего имения.

После ужина до самой заутрени везде царила атмосфера спокойного, сосредоточенного предвкушения наступающего праздника. Дети слушали рассказы стариков о том, как в эту ночь животные говорят человеческим голосом, а вода в колодцах превращается в вино.

По крайней мере, это рассказывает Пелагея Ксюше и другим мелким нашей усадьбы.

А по деревенским улицам уже пошли колядовщики. К нам они обязательно придут, когда мы вернемся с праздничной службы.

Ночь казалась бездонной и звёздной. К полуночи вся Сосновка и Торопово, от мала до велика, потянулись к нашему храму. Он похож на большой резной терем, засыпанный серебром инея. В темноте мерцали огоньки фонарей, слышался мягкий скрип снега под валенками, сдержанный говор. Вся толпа сливалась у распахнутых дверей храма, откуда лился поток тепла и света и неслось мощное, стройное пение: «Слава в вышних Богу, и на земли мир…»

Сербы встречают Рождество в соответствии со своими традициями, но на службе они вместе с нами и весь рождественский день.

Рождественским утром мы собираемся и торжественно едем в Торопово. Следом за нами — вся деревня и сербы.

Морозное солнце играло на бриллиантовых искрах снега. Караван саней наполнил окрестности шумом и гамом.

На сельской площади перед храмом тороповские соорудили настоящий зимний парк для гуляний, основу которого составляют ледяные горки, на которой вовсю уже гуляет молодежь, к которой успела уже присоединиться и сосновская.

Гремя бубенцами и колокольчиками, по площади ходят ватаги ряженых — «славящих Христа», ребята и парни, завернутые в вывороченные тулупы, с вымазанными сажей лицами, изображают медведей, коз, чертей и цыган. Они шутками-прибаутками, с песнями-колядками, желающими здоровья и богатства, встречают каждые подъезжающие сани и подходящую семью.

Все заходят в огромный зал, где накрыты праздничные столы. Я не совсем понимаю, кто и когда это делал, так как и в санях, и среди подходящих тороповских — везде женские лица.

В зале стоит настоящий мясной запах: запечённой свинины и гуся. Он перебивает все остальные.

А за столами — такое изобилие, что у меня от неожиданности перехватило дух. Я просто не знаю и половины того, что стоит на столах.

Во главе стола — место для хозяина застолья, помещика Нестерова Александра Георгиевича. А рядом со мною — место для настоятеля нашего храма: отца Павла.

Перед нами стоят огромные запеченные гуси с яблоками. Мы с ним отрезаем лучший кусок — «хозяйский» — и отдаем: я — Анне, а батюшка — своей матушке Милице.

Гуси стоят на столах перед каждым большаком, главой семьи, и они делают то же самое.

Третий огромный гусь стоял перед Еленой, но отрезанный кусок она положила перед собой; также сделала и Степанида, и еще несколько деревенских женщин, по нужде или несчастью ставших во главе своих семей.

Общая праздничная трапеза удалась на славу; она длилась почти до самого вечера, прерываясь на гуляния на площади.

Ближе к вечеру в зале осталась только молодежь, которая продолжила рождественское гуляние, которое до этого бывало на «вечорках», когда в больших избах собирались парни и девушки нескольких семей. Девушки в своих лучших сарафанах, с косами, перевитыми лентами, гадали на суженого и выбегали на мороз слушать «перезы». Парни заигрывали с ними, затевая игры и хороводы. Мне было интересно, когда и где они все успели переодеться.

Мы возвращались к себе, и над нами, я смотрел вверх и видел как над нами висел холодный, как алмаз, рождественский месяц, а небо было усыпано мириадами звёзд, казавшихся такими близкими в эту святую ночь.

Я физически ощущал этот мир, полный веры, традиций и той особой, прочной, как дубовый сруб, радости, что рождалась из чувства общности, из труда и из светлой надежды на милость Божью.

Глава 15

Первые два дня Святок мы провели в Сосновке: нанесли визиты соседским помещикам, сами приняли нескольких гостей и поехали в имение Анны, затем на шахту, в Воротынск, а после этого в Калугу, где мы провели целых четыре дня.

От четырех святочных дней, проведенных в Калуге, у меня осталось только одно воспоминание — это было какое-то непрерывное гуляние. Мне даже показалось, что в нем нет ночных перерывов.

Череда непрерывных визитов, уличных гуляний, два застолья в набитом под завязку ресторане слились у меня в одно сплошное, даже не знаю, как это назвать. Но однозначно за эти четверо суток я спал, наверное, часов три.

Оставшиеся дни Святок в Сосновке мы постарались провести в спокойствии и тишине. Банально хотелось отдохнуть и подготовиться к нашему личному событию — венчанию.

А в последний день Святок приехала матушка Анны, и из Калуги приехала портниха, взявшаяся за пошив свадебного платья.

Негласные правила приличия гласили, что женщина-вдова может выходить повторно замуж только после истечения трех лет своего вдовьего положения. С этим у Анны как раз все в порядке: три года со смерти мужа прошли в конце октября. Неписанные правила поведения, правда, мы нарушили самым наглым образом, вернее даже сказать, просто проигнорировали, не скрывая наши отношения.

Но вот выходить повторно замуж в платье, демонстративно нарушающем традиции, Анна, естественно, не захотела, да это было и просто опасно. Такое нарушение строгих правил этикета гарантированно вызвало бы гнев императора, а оно нам надо?