Полное погружение (СИ) - Васильев Сергей - Страница 37

— Какое, позвольте спросить?

Вопрос прозвучал совсем не злобно, а скорее насмешливо и даже ехидно.

— Получить лекарства на аптечном складе… Доставить в третью палату… — отвечала Вася, чувствуя себя нерадивым школьником у классной доски и старательно разглядывая начищенные до блеска сапоги вопрошающего.

— Но это не третья палата и даже не тридцать третья.

Василисе показалось, что он еле сдерживается, чтобы не засмеяться.

— Да? — Стрешнева решила изобразить «прелесть — какую дурочку». Она вытаращила глаза, подняла брови, сморщив лоб, и предстала перед доктором в образе удивленного ёжика в тумане, — а я думала…

Офицер убрал свои руки с Васиных плеч, снял с головы фуражку и наклонился ниже, заглядывая ей в глаза. Стрешневой ничего не оставалось, как тоже разглядывать незнакомца.

Это был темный шатен, чуть выше среднего роста, с высоким лбом, прямым носом, аккуратно зачесанными назад волосами, с внимательными карими глазами, густыми бровями и такими же густыми ресницами. На лице красовались густые усы и модная бородка клинышком. Он смотрел на Васю снисходительно и даже весело. Во всяком случае, уголки его рта подрагивали, желая растянуться в улыбке. Никакой агрессии от него, слава Богу, не исходило. Было видно, что он, строго вопрошая налетевшую на него неловкую медсестру, считает эту ситуацию не более, чем забавной и ничуть не сердится.

— Кто распорядился? — спросил офицер, обращаясь больше к своей свите, чем к Василисе.

— Ирина… Ой, простите, Изольда Тимофеевна, простите, — сбиваясь и смущаясь, произнесла Василиса главную часть своего алиби.

— Правда? — офицер приподнял одну бровь, оставив неподвижной вторую, и продолжил, — Изольда Тимофеевна, потрудитесь пояснить, почему отправляете с поручением сестру, не разъяснив ей, где и что находится?

«Упс, — подумала Вася, — как быстро всё тайное становится явным».

Из недр коридора, выскочила крепенькая, невысокая пышка с румяными, похожими на спелые яблоки щёчками. «Как чёртик из табакерки,» — подумала Вася. Чепчик и фартук Изольды Тимофеевны были так усердно накрахмалены и выглажены, что казалось — сломаются от ее резких движений. Сестра милосердия вытянулась перед офицером, как солдат первогодок, пожирая начальство глазами, полными обожания, а затем повернулась и строго глянула на Васю, забавно сморщив аккуратный, веснушчатый носик.

— Э-э-э— …

— Ладно… не здесь и не сейчас, — строго прервал офицер реплику Изольды Тимофеевны, — отведите в сестринскую и там проинструктируйте. Ясно?

— Как скажете, — согласилась Изольда Тимофеевна, присела в книксене и прошипела тихо сквозь зубы, строго зыркнув на Василису, — за мной…

При других обстоятельствах Вася предложила бы толстушке соблюдать звуковую гигиену, то есть попросту заткнуться и отвалить со своими командами. Можно было просто развернуться и пойти по своим делам, не обращая внимания на шипение. Но ситуация была настолько щекотливой, что Стрешнева воздержалась от резких движений, ведь и без того накосячила. Было неясно, каким эхом аукнется в этом загадочном мире ее активная жизненная позиция. Кроме того, госпиталь и военные врачи были для Василисы объектом если не любви, то безмерного уважения. Это чувство заставило послушно семенить сзади, подстраиваясь под частый шаг Изольды ибн Тимофеевны.

— Прошу сюда!

Медсестра распахнула совершенно неприметную дверь в небольшое, скромное помещение со строгой, аскетичной обстановкой. Внутри стоял диван с высокой спинкой, обитый грубым тиком в синюю полоску, рядом с ним — массивная коричневая тумбочка с графином и двумя стаканами, напротив — длинный сундук во всю стену, вешалка с такими же врачебными халатами и сестринскими балахонами, которые Василиса притащила с улицы.

Стрешнева вошла в помещение и выжидательно уставилась на Тимофеевну.

— О чем будем разговаривать?

— О том кто вы, зачем сюда пришли и почему вырядились в чужое платье?

— А кто вам сказал, что оно чужое?

— Потому что, — Изольда Тимофеевна ткнула пальцем в грудь Василисе, — это мой фартук. Я своими руками вышивала на нем крест и узнаю его из тысячи! Понятно?

— Да, нехорошо получилось, — вздохнула Стрешнева, аккуратно убирая руку старшей медсестры и борясь с желанием провести болевой приём.

— Нехорошо получилось? — фыркнула медсестра, — вы это так называете?…

— Я подумаю, — пообещала Василиса, — как правильнее назвать мой поступок, ибо продиктован он, прежде всего, крайней необходимостью…

— Подумайте, — кивнула Тимофеевна, — а я подумаю, что с вами делать… Вы кажетесь мне очень подозрительной особой и я… Я посоветуюсь с Дмитрием Ильичем…

С этим словами она выскользнула за дверь и заперла её на ключ. «Дверь закрыта, остается окно…» — подумала Вася, изучая окрестности через пыльное стекло. Второй этаж, метра четыре… Не очень высоко, но окно выходит на улицу над парадной, и спуститься можно только на голову часовому. Опять — двадцать пять… Ну, как тут не впасть в отчаяние?

Василиса спрыгнула на пол, пристроилась на диване, поёрзала на его бугристом, скрипучем сиденье, сделала пару глотков степлившейся противной воды из графина и поняла, что лимит идей она на сегодня исчерпала. Внутренний поисковик нагло демонстрировал пустоту и уходил на перезагрузку. «Пусть делают что хотят, а я буду ждать Силантьича!» — решила она и успокоилась. Отпала необходимость что-то придумывать, рассчитывать и изобретать.

Вася распахнула настежь высокие створки, залезла с ногами на подоконник, уселась поудобнее, прислонившись спиной к проему, и перешла в режим буддийской созерцательности.

Солнце постепенно перемещалось в зенит. Утренняя суета затихла, и даже чайки куда-то подевались, перестав докучать своими беспрестанными воплями. Тени от госпитальных зданий ложились на траву резкими прямыми линиями. Между светом и тенью, как маленькие вертолётики, порхали стрекозы, залетая на водную гладь и тут же торопливо возвращаясь обратно. На свету, возле серых очертаний кораблей их прозрачные крылья переливались всеми цветами радуги, добавляя игривости строгому военно-морскому пейзажу.

Морской бриз охлаждал кожу, неся с собой свежесть, но уже готовился уступить место палящему полуденному зною, и Вася, никогда раньше не увлекавшаяся пляжным отдыхом, вдруг ощутила острую потребность натянуть купальник и полежать на солнышке, побездельничать, покоптиться под знойным светилом, подставляя ему то живот, то спину или хотя бы посидеть на берегу, наблюдая за игрой волн и слушая, что шепчет ветер, цепляясь за архитектурные излишества севастопольских зданий.

У Васи хватило времени пожалеть себя, и она отдалась этому увлекательному занятию, пока глаза не начали предательски увлажняться, а в горле появился колючий ком.

«Нет, — прервала Вася процесс страдания, — так дело не пойдет. Если продолжать скорбеть, меня найдут с красным носом в луже слёз.» А такого позора она сама себе никогда не простит.

Закинув руки за голову и расправив плечи, Василиса сделала глубокий вдох и тихо проговорила первые слова «Добровольческой песни», которую когда-то разучил их студенческий взвод на сборном пункте:

Стрешнева представила себя сидящей среди своих однополчан в огромном цеху брошенного завода. Отбивая ритм костяшками пальцев по оконному стеклу, она продолжила, вспоминая, как эти же слова они пели нестройным хором:

Василиса утонула в своих воспоминаниях, и память вернула ее в те минуты, когда вся их бесшабашная юная ватага, в душе отчаянно волнуясь, подбадривая друг друга солеными словечками, выдвигалась на свое первое боевое задание.