Леонид. Время исканий (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 33

Герц немного растерянно пробормотал в ответ какую-то любезность.

— Вашу лабораторию я видел, — продолжил Брежнев. — Оборудование устраивает? Чего-то не хватает — скажите. Доставим.

— Все… превосходно, — пролепетал оробевший Густав.

— Отлично. Тогда к делу.

Брежнев подошел к столу, взял чистый лист и карандаш. Несколькими быстрыми штрихами он набросал блок-схему импульсного генератора.

— Вот наша первая задача. Генераторная лампа. Мощный, предельно короткий и абсолютно стабильный импульс вот на этих частотах.

Чем больше общались ученый и партийный босс, тем большим уважением проникался Герц к своему новому руководителю. В нем не было ни капли фанатизма или идеологического пафоса: он разговаривал как технически грамотный руководитель крупного проекта — четко, по-деловому, с абсолютным пониманием сути вопроса. И это мгновенно вызвало у Герца непроизвольное уважение. Стоящий перед ним человек явно не был просто партийным комиссаром, приставленным к науке. Он был как будто бы одним из ученых — человеком, говорящим на языке формул и экспериментов, но при этом облеченным колоссальной властью. Это было странное, непривычное и даже немного пугающее сочетание.

Под схемой появились несколько цифр. Герц наклонился над листом. На мгновение он забыл и о побеге, и о клетке, в которой он оказался, и о человеке перед ним. Теперь он видел лишь красивую, дерзкую физическую задачу.

Герц посмотрел на схему, потом на Брежнева, и в его глазах впервые за долгое время вспыхнул азартный блеск ученого.

— Интересно… — пробормотал он. — Очень. Это потребует… нетривиальных решений.

Брежнев едва заметно кивнул.

— Мы на это и рассчитывали, герр профессор. Мы на это и рассчитывали.

Глава 14

Утро в нашей квартире на Берсеневской набережной обычно было тихим и светлым. Солнце, поднимаясь над Кремлем, било в широкие окна, заливая кухню светом, играя на начищенных до блеска кастрюлях и сверкающем никеле крана. Но сегодня эта солнечная идиллия казалась фальшивой. Во-первых — никакого солнца: с утра зарядил нудный сентябрьский дождь, небо над Москва-рекой налилось густым серым тоном, где –то вдали сверкали молнии. Но это бы ладно. Много хуже того, что в самой нашей квартире воздух был будто наэлектризован, заряжен молчаливым, тяжелым напряжением. Лида двигалась почти порывисто, ставя на стол тарелки так, словно собиралась их разбить. Она не смотрела на меня — я видел лишь ее напряженную спину и тусклые, наспех собранные в узел волосы.

Она села напротив, пододвинула себе чашку с чаем, но так к ней и не притронулась. Ее лицо было бледным, под глазами залегли темные тени, а веки чуть припухли. Было ясно, что она плакала. Долго, ночью, уткнувшись в подушку, чтобы я не услышал.

— Лида, что случилось? — я постарался, чтобы голос звучал как можно мягче. — Ты сама не своя.

Она не ответила, лишь упрямо сжала губы и уставилась в одну точку. Это молчание было хуже любой ссоры.

— Лидочка, ну что у тебя на душе? Расскажи мне. На тебе лица нет.

Вдруг она закрыла лицо руками и упала на столешницу. Плечи ее затряслись в рыданиях.

— Лида! Что с тобой? — воскликнул я, хватая ее за плечи.

— А тебе есть до этого дело? До моей души? Ты вообще замечаешь, что я существую? — не поднимая головы, тихим, срывающимся, полным слез голосом спросила она.

— Что за разговоры? Конечно, замечаю.

— Нет, не замечаешь! — она, наконец подняла на меня глаза, и в них стояла такая боль и обида, что у меня тоскливо засосало под ложечкой. — Ты приходишь домой, когда я уже сплю. Уходишь, когда я еще сплю. В выходные ты сидишь над своими бумагами. Мы живем в одной квартире, Леня, но мы не живем вместе! Я тебя совсем не вижу. Я жена начальника сектора ЦК, а чувствую себя какой-то домработницей, которая готовит тебе еду и стирает рубашки.

Это было несправедливо. Я работал на износ, для нее, для нашего будущего, для страны.

— Лида, ты же понимаешь, какая на мне ответственность. Дела государственной важности. Я не могу…

— Дела, дела! — она с горечью махнула рукой. — У тебя всегда дела. Совещания, заводы, наркомы. Я все понимаю. Но я не могу так жить! Я хочу, чтобы у меня был муж. Просто муж, который бы иногда со мной разговаривал. Не о новых танках и не о плане пятилетки. А обо мне. О нас.

Она перевела дыхание, и я понял, что сейчас будет главное.

— Я просила тебя. Помнишь? Я умоляла тебя взять меня к себе помощницей. Не ради должности, не ради зарплаты. Просто чтобы быть рядом! Чтобы видеть тебя днем, помогать тебе, чувствовать себя частью твоей жизни.

— Лида, мы же говорили об этом. Твоя работа в НИИ…

— Да! — ее голос зазвенел. — Моя «государственной важности» работа в НИИ! Ты отказал мне. Сказал, что мое место там, на переднем крае науки. А через неделю… — она сделала паузу, и ее губы задрожали, — через неделю ты взял на это место ее. Эту Гинзбург.

Так вот в чем дело. Женская ревность, старая, как мир.

— Это не то, что ты думаешь, — начал я устало. — Ее кандидатуру рекомендовал отдел кадров. У нее языки, опыт…

— Не ври мне! И не считай меня дурой! — почти закричала она. — Весь аппарат шепчется! Дочка Гинзбурга, первая красавица, и так удачно пристроена к молодому, перспективному начальнику! Ты специально мне отказал! Чтобы освободить место для нее!

Она вскочила, и чашка на столе звякнула.

— Чем она лучше меня, Леня? Тем, что у нее платья заграничные и отец со связями? Я с тобой была, когда у нас ничего не было! Когда мы в одной комнатушке в «Лоскутной» жили! Я за тебя боялась, когда тебя на Лубянку таскали! А теперь, когда у тебя все появилось, я стала не нужна? Меня можно задвинуть в какой-то НИИ, а рядом с собой посадить эту…

Она не договорила. Слезы вновь хлынули из глаз, и она, закрыв лицо руками, беззвучно зарыдала, сотрясаясь всем телом. Все мои логичные, правильные аргументы рассыпались в прах перед этим простым, женским горем. Я подошел, обнял ее за плечи. Она вздрогнула, но не отстранилась.

— Глупая ты, — прошептал я, гладя ее по волосам. — Ну какая Гинзбург…

— Как ты не понимаешь… — прошептала она сквозь рыдания, прижимаясь ко мне. — Мне же сейчас… мне так страшно одной. Я же… я ребенка жду, Леня. Я беременна.

Эта фраза, произнесенная тихим, срывающимся шепотом, прозвучала в тишине кухни громче любого взрыва. Я замер, и весь мой мир, состоявший из планов, приказов, интриг и государственных задач, на мгновение остановился, а потом перевернулся. Ребенок. Наш ребенок.

— Что? — переспросил я глупо, словно не расслышал. — Лида… это… это правда?

Она подняла на меня заплаканное, но уже светлеющее лицо и слабо кивнула. Все обиды, вся ревность, вся горечь этого утра мгновенно испарились, утонули, растворились в волне ошеломляющей, горячей радости. Я подхватил ее на руки, такого я не делал со времен нашего знакомства, и закружил по кухне. Она, смеясь и плача одновременно, вцепилась мне в плечи.

— Господи, Лидочка… какая же ты… А я… — я поставил ее на пол и крепко-крепко обнял. — Прости меня. Я идиот. Работа, дела… за всем этим главного и не видел.

Мы еще долго стояли так, посреди кухни. Все дальнейшие планы, совещания, докладные записки потеряли всякий смысл. Было только одно, самое важное дело.

— Все, — сказал я решительно, усаживая ее на стул. — Никакой работы. Никаких НИИ. Ты должна отдыхать. Немедленно. Мы уезжаем. Сегодня же. К морю, в Гагры. В самое лучшее место. Я все устрою.

Она смотрела на меня с недоверием и надеждой.

— Но у тебя же… работа…

— К черту работу! — отрезал я. — К черту все! Ничего важнее тебя и… нашего будущего сейчас нет.

Через час я уже был в Кремле, в приемной Управления делами ЦК. Уверенный в своей правоте и в своем новом статусе, я вошел в кабинет Самсонова без доклада.

— Тимофей Петрович, добрый день. Дело срочное и не терпящее отлагательств. Нужна путевка. На двоих. В Гагры. В один из ваших лучших санаториев или, еще лучше, на госдачу. Начиная с завтрашнего дня.