Леонид. Время исканий (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 32

Я остановился и посмотрел на Судоплатова в упор.

— Идеальная цель. Готовьте операцию по контакту. Но только учтите: максимально деликатно! Никакого шантажа. Нам нужен не сломленный перебежчик, а почетный гость. Великий ученый, которого Советская власть спасает от фашистского варварства. Он должен сам захотеть к нам приехать.

Берлин, кафе «Айнштайн» сентябрь 1933 года

Холодный осенний дождь заливал окна. Густав Герц сидел за столиком, глядя на унылые разводы на стекле и рассеянно помешивая давно остывший кофе. После шумной университетской жизни эта тишина оглушала. Безвременье. Великий ученый, которого вежливо попросили освободить место. Чужой в собственной стране.

Тихий, интеллигентный голос вырвал его из оцепенения:

— Простите, герр профессор, не помешаю?

Герц поднял глаза. Перед ним стоял респектабельный мужчина в идеальном английском костюме. Не похож ни на нахрапистых партийных, ни, тем более, на людей из гестапо.

— Вы меня не знаете, — незнакомец присел за столик без приглашения, положив рядом дорогой портфель. — Но я много лет с восхищением слежу за вашими работами. Позвольте представиться — Дюко. Представляю швейцарский промышленный синдикат.

Он говорил на безупречном, академическом немецком.

— Я не ищу работы, господин Дюко, — холодно ответил Герц.

— Знаю, — мягко улыбнулся «Дюко». — Я здесь, чтобы выразить… недоумение. Мы в Цюрихе не можем понять, что происходит с вашей великой страной. Это варварство, средневековье… Вышвыривать лучшие умы нации…

Слова незнакомца попали в цель. Горечь, которую Герц глушил недели, прорвалась наружу.

— Варварство? — горько усмехнулся он. — Вы даже не представляете. Вчерашние студенты, нацепившие повязки со свастикой, теперь учат меня, что такое «немецкая физика»! Меня! Нобелевского лауреата! Говорят о чистоте науки, а сами вышвыривают людей из-за родословной их бабушек! Пошли уже разговоры об особенной «арийской физике», противостоящей релятивизму еврея Эйнштейна! Это не наука. Это позор, который будут вспоминать через сотни лет!

«Дюко» слушал с глубоким, неподдельным сочувствием, давая ему выговориться. Когда Герц замолчал, опустошенный, он мягко сменил тему.

— Именно поэтому наш синдикат, герр профессор, создает новые, международные научные центры. Вдали от этой политической грязи. В Ленинграде, на базе института академика Иоффе, мы финансируем создание лаборатории по физике плазмы. Вашего профиля.

— В Ленинграде? — недоверчиво переспросил Герц. — Почему там?

— Потому что там сильная физическая школа. И потому что советское правительство, в отличие от некоторых, гарантирует свободу творчества и не интересуется родословной ученых. Мы предлагаем вам возглавить эту лабораторию. Полное руководство, неограниченное финансирование, любое оборудование, какое закажете. Вы сможете собрать команду из лучших специалистов по своему усмотрению.

Затем месье Дюко долго рассказывал о преимуществах новой лаборатории, о царящей в СССР удивительной атмосфере преклонения перед наукой, о невероятных перспективах.

Герц долго молчал, глядя на пелену дождя за окном. Это было безумие. Россия… Большевики… Но и оставаться здесь, в унижении, было невыносимо.

— Я должен подумать, — наконец произнес он.

— Конечно, — «Дюко» поднялся, оставляя на столе визитную карточку. — Наука не терпит суеты. Я в Берлине еще несколько дней. Если решите, что свобода научного поиска для вас важнее политических предрассудков — я к вашим услугам.

Гамбург, октябрь 1933 года

Гамбург третий час тонул в дожде. Брусчатка превратилась в черное дрожащее зеркало. Герц стоял под навесом портового кафе, пытаясь прикурить сигарету — пальцы не слушались.

В отражении витрины мелькнула фигура в светлом плаще. Мужчина сел за соседний столик, заказал кофе.

— Паром в двадцать три пятнадцать, — голос тихий, почти без движения губ. — Южный грузовой причал. Ваш билет, господин Андерсен.

Холодный плотный конверт скользнул в карман его пальто. Герц не смотрел — знал, что внутри. Паспорт с датским гербом, билет, немного денег. Незнакомец уже встал, оставив на столе недопитый кофе, и растворился в дожде. Операция началась.

До порта — только дворами, прочь от ярко освещенных улиц с патрулями штурмовиков. Сырые подворотни. Угольный чад и рыбная вонь доков. Резкий звук за углом — сердце ухает, замирает. Тень в переулке — он вжимается в холодную мокрую стену. Дважды мимо прошел четкий, подкованный шаг патруля. Пронесло.

У южного причала — темнота и пустота. Два тусклых фонаря выхватывали из мрака мокрые доски настила. В пелене дождя смутно чернел силуэт грузового парома — тупоносого, с низкой трубой.

У трапа его ждал человек в брезентовой куртке. Молча взял билет, сверился со списком в засаленной тетради.

— Андерсен, — пробормотал он, не поднимая головы. — Каюта четыре. Проходите.

Паром уже отчаливал, медленно разворачиваясь в темной воде, когда в порту истошно, как из-под воды, взвыла сирена. Стоя у мутного иллюминатора своей тесной каюты, Герц увидел, как яркие лучи фар пронзили дождь на набережной. Там, внизу, подкатил длинный черный «Хорьх» с флажком на крыле. Из него выскочили двое в длинных кожаных плащах.

Они бежали к охране причала, что-то кричали, размахивали руками.

Поздно. Паром, набрав ход, растворился в серой завесе, и огни Гамбурга начали тонуть в ночной тьме. Герц опустился на жесткую койку и впервые за долгие месяцы позволил себе сделать один глубокий, прерывистый вдох.

Копенгаген, Стокгольм… Города и страны менялись, как в калейдоскопе. Безликие связные, новые паспорта, конспиративные квартиры. Безупречная, невидимая машина тащила его на восток, прочь от прошлого. Наконец, пройдя сквозь седые балтийские туманы, пароход «Иосиф Сталин» медленно вошел в ленинградский порт.

Густой туман, смешанный с дымом, можно было резать ножом. Из него проступали лишь смутные силуэты куполов, шпилей и гигантских портовых кранов. Стоя на палубе и сжимая ручку потертого чемодана, Густав Герц всматривался в этот чужой, призрачный берег.

У трапа его ждали трое. Двое в форменных шинелях, третий — в штатском, с лицом, привыкшим отдавать приказы. Он курил «Беломор», стряхивая пепел на мокрый гранит.

— Герр профессор Герц? — спросил он по-немецки, без тени улыбки.

— Да, — кивнул Герц. Внутри похолодело. Это были не коллеги. Эти люди по другой части. Не ошибся ли он?

— Добро пожаловать. Прошу за мной.

Черный «ЗИС» с зашторенными окнами мчал его по невидимому городу. Машина остановилась не у института, а у ворот высокого забора, за которым скрывался изолированный загородный особняк.

— Временно разместитесь здесь, — сообщил сопровождающий. — Для вашей безопасности и спокойной работы.

Просторные комнаты, рояль, услужливый персонал, идеальная тишина, и… никого вокруг. Лаборатория, оборудованная по последнему слову техники, находилась в соседнем флигеле. Ему дали всё, что обещали. Кроме ключей от ворот.

Через час дверь кабинета отворилась без стука. На пороге стоял высокий, моложавый человек в простом, но отлично сшитом костюме. Во взгляде спокойных, серых глаз чувствовалась такая власть, что Герц невольно поднялся.

— Добрый вечер, герр профессор, — сказал вошедший на немецком с заметным акцентом. — Меня зовут Брежнев, Лео Брежнев. Я курирую в правительстве научно-технические разработки. Рад приветствовать вас на советской земле!

Он протянул руку. Несмотря на дружелюбный вид, рукопожатие было крепким и властным.

— Надеюсь, путешествие не было утомительным. Мы создали все условия, чтобы вы занимались только наукой.

Герц смотрел на вошедшего с удивлением. Он ожидал увидеть либо коренастого партийного функционера пролетарского вида, либо мрачного офицера госбезопасности. Но этот человек не был похож ни на тех, ни на других. Высокий, подтянутый, с густыми волосами, темными густыми бровями и неожиданно спокойным, ясным взглядом серых глаз. Ему нельзя было дать и тридцати, но держался этот Лео Брежнев с уверенностью и властью человека, привыкшего принимать решения и нести за них ответственность.