Бастард Александра (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus" - Страница 29

Богатство Аузара видно еще на подходе. Мощные городские стены и башни грозно встречают идущего путника, словно бы говоря каждому:

«Этот город богат, но даже не пытайся посягнуть на наши богатства! С высоты наших стен мы убьем каждого, кто попытается это сделать!»

Величие городских укреплений впечатлило и Барсину. По приезде она хотела остановиться внутри городской стены, но все дома, что там предлагались, были тесноваты, участки малы, а запрашиваемая цена — заоблачной. В результате выбрали дом в пригороде, а пухлый человечек, организовывавший нашу аренду, заверил, что даже в пригороде нечего опасаться: македонский гарнизон в городе большой, и вокруг — абсолютнейшая тишь и благодать.

Не знаю, как Барсина, а я ему поверил. То, что греко-македонские гарнизоны не церемонятся с грабителями, я убедился еще в пути, после нашей стычки с бандой Парменида.

Тогда, завершив победой наше маленькое сражение, мы продолжили путь, и где-то дня через два вышли к реке Евфрат и городку Мириим. Там Эней передал пленного главаря разбойников в руки местного гиппарха — начальника отряда конницы и, по совместительству, стратега местного гарнизона. Присутствующая при этом Барсина тогда же потребовала немедленного расследования и наказания всех виновных.

Дважды просить гиппарха не пришлось. Без малейших задержек был доставлен и допрошен владелец поместья. Его быстро признали невиновным, ибо он поклялся богами, что знать ничего не знал о бесчинствах своего управляющего. Затем допросили всех членов нашего маленького каравана, а последним привели Парменида.

Тот не стал отпираться и во всем сознался почти сразу. После этого без лишних раздумий гиппарх вынес Пармениду смертный приговор, а за его идейным вдохновителем — эпитропом поместья Халидом — был послан отряд из пяти всадников.

Единственное, что из всего этого мне показалось странным, — это признание Парменида в своей вине. Он не попытался юлить, как-то выгородить себя или вообще обвинить нас во лжи. Об этом я и спросил Мемнона как человека, наиболее сведущего в юридических тонкостях.

Толстяк искренне удивился вопросу, хотя и обрадовался моему вниманию. В двух словах он объяснил мне, что злодей просто избавил себя от лишних мучений.

— Тут же все ясно! — сказал он мне в назидательном тоне. — Свидетелей обвинения более чем достаточно, а подсудимый — вольноотпущенник!

И дальше, витиевато и многословно, он пояснил, что в таком случае, после отказа обвиняемого повиниться, его в качестве повторного допроса подвергают пытке.

— Оно ему надо? — в завершение заключил он. — Под пыткой он обязательно сознается, и тогда все вернется к исходному результату. Его всё равно казнят, только предварительно искалечат и заставят претерпеть невыносимые муки, а так он надеется, что ему присудят легкую смерть.

Выслушав Мемнона, я не смог удержаться от иронии.

«Вот это я называю эффективным методом ведения следствия! — съязвил я про себя. — Не то, что ваша пресловутая презумпция невиновности!»

Тогда же в очередной раз я подивился жестокости и абсолютной прямоте того века, в котором очутился.

Надежды Парменида на легкую смерть не сбылись, и судья, вынесший приговор, ничуть не стесняясь своей предвзятости, закончил речь такими словами:

— По тяжести совершенного преступления и поскольку подсудимый является не свободным эллином, а вольноотпущенником-сирийцем, он приговаривается к позорной казни через распятие. Он будет висеть на кресте у ворот города, покуда не сдохнет, и еще пять дней после этого в назидание другим разбойникам, посмевшим совершить преступления на вверенной мне территории.

Из этого приговора получалось, что если бы Парменид был свободным греком, македонцем или эпирцем, то его казнили приличным образом: сбросили бы со скалы или отрубили голову, а так как он азиат, да еще и бывший раб, то есть личность во всех отношениях второсортная, то ему прямая дорога на крест. Никому даже в голову не пришло завуалировать этот открытый расизм и сегрегацию какими-нибудь красивыми словами или идеями.

В тот момент я подумал о том, что Александр Македонский действительно взвалил на себя неподъемную ношу, когда собрался построить огромную единую империю из сотен разных народов, где он был бы царем, а все остальные — равноправными подданными.

«Нисколько бы не удивился, — заключил я тогда, — если бы узнал, что его отравили! Трудно построить царство божие на земле, когда у тебя под руками такие строители, как этот гиппарх!»

В общем, Парменида прибили к кресту, и те два дня, что мы прожили в том городе, в районе ворот не утихали стоны и вопли мученика. Когда же на третий день мы покидали город, то рядом с Парменидом уже висел и его начальник, эпитроп Халид.

Зрелище это, прямо скажем, не для слабонервных. Выклеванные глаза, вонища и кровь, кровь, кровь! Всё это, помноженное на вопли и стоны казненных, заставляет желудок сжиматься рвотными спазмами и травит душу жалостью и ощущением неправедности содеянного. И это при том, что распятые чуть не убили меня и людей, ставших мне почти родными. Всем же другим путникам и горожанам, что десятками проходили мимо ворот, они ничего не сделали, но, в отличие от меня, в их душах это зрелище ничего не будило. Я бы даже сказал, оставляло равнодушными. Они шли мимо, глазели на смертные муки других людей так, будто это куклы какие-то висели. Могли посмеяться, позубоскалить — и никакого сострадания!

Так что, проезжая мимо и стараясь не смотреть на казненных, я в который уже раз подивился жестокости того времени, в которое попал. Кто-то с легкостью насилует и убивает путников, а кто-то с такой же легкостью отправляет других людей на нечеловеческие муки!

«Стремительность и беспощадность местного правосудия производит впечатление!» — пронеслось тогда в моей голове. Глядя на чудовищные мучения двух незадачливых грабителей и уже отводя взгляд, я не удержался от иронии: «Если мне когда-нибудь доведется стать царем, то, обещаю, буду просто и без затей рубить преступникам головы! По старинке, без всяких там выкрутасов!»

После Мириима наш караван двинулся вдоль Евфрата, и прошло еще полтора месяца, прежде чем мы достигли Аузара, или, как называют этот сирийский город в наше время, Дейр-аз-Зора. К этому времени выдохлась не только Барсина — все уже были на пределе. Как оказалось, никто из нас, за исключением Энея, к таким переходам не был готов. Даже лошади исхудали и еле тащили груженые повозки, которые тоже требовали серьезного ремонта. В общем, все вздохнули с облегчением, когда Барсина решила остановиться в этом городе на длительный отдых.

Едва наш караван въехал в ворота города, как тут же, словно из воздуха, возник тот самый пухлый человечек, сходу пообещавший решить все наши проблемы.

— Эй, уважаемый! — по недомыслию он обратился к едущему впереди всех Энею. — Если у тебя есть нужда в ночлеге, в воде, еде или еще в чем, то я могу помочь тебе решить эти вопросы быстро и без хлопот!

Видя, что всадник не реагирует, он ничуть не смутился и, продолжая бежать рядом, лишь добавил фантазии.

— Эй, послушай! Я могу достать все, что в этом городе можно достать за деньги!

На назойливость местного прощелыги Эней попытался заехать ему хлыстом по спине, но тот ловко увернулся и, с одного взгляда оценив ситуацию, просто перескочил на левую, неудобную для грека, сторону. Здесь он пристроился рядом с повозкой Барсины и, назвавшись Стрибоном, быстро выведал у нее все ее пожелания.

Едва она произнесла, что хотела бы снять дом, как он тут же возопил, что нам невероятно повезло, что встретили его у ворот. Он знает все дома в городе, что сдаются в аренду, и за скромную плату готов их нам показать.

Барсина махнула рукой, мол, давай, и дело пошло. Так, после нескольких неудачных попыток, мы оказались в этом доме. Все сомнения насчет пригорода и безопасности наш «риэлтор» сходу отмел, и поверить ему на слово у нас были все основания.

В общем, Барсина согласилась, а ушлый человечек стал появляться у нас регулярно, по ходу решая все возникающие вопросы. Где что купить, к кому с каким вопросом обратиться — Стрибон знал всё и тут же брался проводить, представить или поручиться. Эдакий ходячий справочник и решала в одном флаконе.