Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни - Страница 12

Н.В. Левицкий, сотрудник Херсонского земства, решил использовать эти умозаключения известного статистика в практической деятельности. Он указывал губернскому земскому собранию, что артели — это крестьянский ответ на изменения, происходящие «с человеческой душой, насквозь пропитанной индивидуализмом — в худшем смысле этого слова — вернее, эгоизмом с его узко-материальными интересами, в сущности убыточными для человечества и привлекающими людей лишь по их близорукости». Все больше людей демонстрирует уверенность в своих силах, предприимчивость, энергичность и особенно любовь к делу, и все больше появляется шансов на успех в деле распространения, развития и построения великих кооперативных принципов в жизни широких масс. Исходя из этого, Левицкий и указывал: «Россия обладает такими чрезвычайно важными данными как артель и община».

Левицкий сосредоточился на супряге — временной кооперативной ассоциации, с помощью которой бедные крестьяне, объединяя труд и рабочий скот, совместно обрабатывали свои разрозненные наделы. В ней Левицкий увидел фундамент для более полного и формального объединения в товарищества русского типа, которые на постоянной основе соединят ресурсы составляющих их хозяйств. Подобные кооперативы, пусть и функционирующие на формальной основе и финансируемые земствами, будут не так чужды крестьянам, как ссудо-сберегательные товарищества и маслодельные кооперативы с их запутанными уставами, потому что «земледельческая артель в нашем крае является естественным развитием, продолжением, дополнением и усовершенствованием “супряги”»[79]. Как и В.П. Воронцов — экономист-народник, ратовавший за ремесленные артели, — Левицкий утверждал, что первое поколение кооперативов не достигло своей цели, поскольку все они основывались на иностранных моделях; артель, в его понимании, была русским феноменом и истинно русским ответом на зарубежное экономическое воздействие[80].

На фоне жестокого голода 1891–1892 гг. Левицкий убедил Государственный банк профинансировать сеть артелей, работавших под его личным контролем, при участии и содействии Херсонского земства в качестве посредника и поручителя. В 1894–1897 гг. он успел основать 119 сельскохозяйственных артелей в одном только Александровском уезде Херсонской губернии, а земство распределило ряд ссуд, позволяющих каждой из артелей купить или арендовать лошадей, рабочий инвентарь и в некоторых случаях даже землю. Артели объединяли по 4–5 хозяйств, согласившихся совместно использовать все средства производства, жить и работать вместе, «как одна семья». Продукция артели должна была делиться по головам. Всего новые кооперативы объединили 550 хозяйств и 3040 «душ обоего пола». Очевидно, это и были первые коллективные хозяйства, организованные среди крестьян, а эксперимент в целом принес Левицкому почетное звание «артельный батька»[81].

Комиссия, которую Херсонское земство в 1896 г. послало, чтобы иметь возможность документально подтвердить несомненный успех артелей, обнаружила, что большинство из них никогда не существовало, а те, что все же были созданы, исчезли сразу же после распределения земских ссуд. Комиссия полагала, что единственной убедительной причиной для их организации была нужда в деньгах. Узнав о планах Левицкого, поселяне посовещались и решили, что образование артелей — единственный путь для получения ссуды на новых лошадей. Лошади, инвентарь и земля, приобретенные артельщиками на средства от земских ссуд, были быстро поделены и находились в распоряжении каждого отдельного члена артели. Некоторые крестьяне даже приписывали участки своей земли к артели, стремясь привести последние в соответствие с условиями Левицкого, но большинство артельщиков обрабатывали землю раздельно, то есть делили площади, а не урожай. Один исследователь таким образом суммировал свои впечатления от этой ситуации в письме в редакцию одного московского журнала: «Артельщики или вовсе не соединялись своим имуществом для общего труда, или же недолго владели им сообща, прибегая во время дележа подчас к насилию. Артельные лошади находятся у всех [членов артели. — Я.К] на руках. Хозяйство на надельной земле ведется каждым членом артели самостоятельно своими средствами. Внешних признаков артели — артельных дворов и токов почти нет… Преимущества артельного хозяйства перед единичным не сознаны артельщиками. Артельная организация… считалась, по-видимому, необходимым условием получения ссуды. Этим объясняется возникновение артелей, вовсе не вытекающих из внутреннего убеждения участников. Теперь артельщики говорят: за деньги спасибо, за артель нет»[82].

В те же годы подобный эксперимент проводило и Пермское губернское земство. Когда земские статистики обнаружили, что в губернии налицо необычно высокий процент безлошадных хозяйств, управа начала распределять ссуды по 10 руб. тем крестьянам, кого она посчитала бедными. Поскольку лошади стоили в среднем 25–30 руб., эти ссуды были недостаточными для приобретения хотя бы одной лошади на хозяйство. Земство оказалось перед дилеммой: снабдить всех нуждающихся лошадьми было невозможно из-за недостатка финансовых средств, а обеспечить ими меньшинство крестьян было неприемлемо с моральной точки зрения. Н.Г. Федоров, сотрудник Шадринского уездного земства, высказал мысль о том, что артели могут послужить компромиссом между экономической целесообразностью и справедливостью, в то же время воплощая в себе традиционный крестьянский коллективизм. Губернское земство согласилось с этим предложением и в 1892–1893 гг. учредило 108 артелей (в каждой из которых было по 6 хозяйств), получивших в свое распоряжение по паре лошадей и по два плуга. При этом в предварительных условиях специально оговаривалось, что каждое из хозяйств будет иметь возможность использовать лошадь и плуг два дня в неделю; находясь, таким образом, в распоряжении шести хозяйств, лошади и плуги находились в работе 6 дней в неделю, кроме воскресенья. Каждая артель должна была подчиняться старосте, «как и в крестьянской поземельной общине».

Результаты эксперимента повторяли уже знакомые нам с потрясающим постоянством: треть артелей исчезла в год своего основания, ни одна не продержалась до конца десятилетия, а многие вообще никогда не существовали на практике. Земский представитель нашел, что большинство артелей вовсе не являлись кооперативами: каждый артельщик старался обзавестись лошадью только для себя. С этой целью каждый член артели пытался выкупить свою долю артельного имущества, купить дополнительных лошадей и исключать «лишних членов» до тех пор, пока число хозяйств не придет в соответствие с числом имеющихся в наличии лошадей. Наблюдатель также отметил большой процент смертности лошадей от голода: «У артельщиков идет пережидание, который должен работать, тот и корми лошадь, а последний, проработав целый день передает ее другому, а покормить после трудов и не позаботится». Воскресенье было тяжелым днем для лошадей, замечал он, так как при наличии шести членов артели и шести рабочих дней в неделю ни одно из хозяйств не хотело кормить лошадей в седьмой день[83].

4. Обособленность

В 1895 г. В.П. Воронцов, плодовитый публицист-народник и популяризатор кооперативов, опубликовал книгу, посвященную опыту развития кооперативного движения в России за предшествующие 30 лет, — «Артельные начинания русского общества». Он утверждал, что, несмотря на очевидные неудачи, кооперативы вполне жизнеспособны как специфически русские учреждения, но они требуют постоянной поддержки и поощрения как со стороны «общества», так и со стороны центральной и местной администрации. Г.В. Плеханов, в то время ведущий русский марксист, заметил на это, что подобная помощь уже неоднократно и достаточно длительное время оказывалась, но большинство экспериментов все равно закончилось провалом. Причину тому он видел в том, что «капитализм» уже был фактом русской деревенской жизни и любые попытки игнорировать или пытаться обойти его были бы безнадежной борьбой с неизбежностью. Исследуя русский кооперативный ландшафт в 1895 г., Плеханов характеризовал его как кладбище: «Это поистине страшная книга! Автор ее, точно усердный кладбищенский сторож, неутомимо ведет вас от одной могилы к другой, монотонно называя вам имена и даже сообщая краткие жизнеописания покоящихся в них “артельных начинаний”… Признаемся, когда мы читали новую книгу неистощимого г. Воронцова, нам от души жаль было этих добрых людей, несомненно, имевших самые добрые намерения и несмотря на это потерпевших жесточайшее фиаско. И мы говорили себе: как же однако сурова, как зла объективная логика действительности! Как беспощадно, как неукоснительно разбивает она субъективные иллюзии наших лиц культурного класса!»[84]