Да не судимы будете (СИ) - Черемис Игорь - Страница 17

— А Высоцкий кого играет? — тихо спросил Валентин.

— Летчика Янг Суна, отрицательного персонажа, — пояснил я. — Ты не видел спектакль?

— Нет, ни разу не был в театре. Жена ходит иногда с подружками, меня звала, но я не уверен, что мне понравится… да и времени жалко.

— Может и не понравиться, — согласился я. — Надо примириться с условностью происходящего, тогда проще будет.

Он кивнул и повернулся к сцене. Я устроился поглубже в кресле и чуть прикрыл глаза. Этот спектакль я видел и хорошо представлял, чего пытается добиться Любимов — а также понимал, что у него ничего не получится. Славина не хотела менять рисунок роли, а Высоцкий и вовсе не мог измениться, он везде играл себя.

Этот кусок репетиции вышел коротким, после чего Любимов громко объявил перерыв — целых пятнадцать минут ничегонеделанья для актеров, которые и так ничего особого не делали. Сам худрук повелительным жестом отогнал своих помощниц, встал и подошел к нам.

— Я вас помню… Вы — Виктор, жених Танечки? — спросил он у меня.

— Да, Юрий Петрович, точно. Только уже не жених, а полноценный муж, — улыбнулся я. — Три недели назад свадьба была.

— О как! И она ни словом… хотя мы виделись, — он, кажется, всерьез огорчился. — Вам удалось разобраться с теми письмами?

— Да, всё в порядке, там и не было ничего серьезного… обычная театралка, которая уверена, что знает, как лучше. Мы поговорили по душам, и она пообещала больше не беспокоить никого.

— Это хорошо, очень хорошо, — согласился Любимов. — А сейчас к нам по какой надобности?

Он посмотрел на Валентина, как бы намекая, что мне было бы неплохо представить и своего спутника, но я сделал вид, что ничего не заметил.

— По личной, Юрий Петрович, — сказал я, понимая, что сейчас снова придется рассказывать всю историю. — Мне бы с актером Высоцким побеседовать… а то он писем не пишет, сразу на дом приходит. Не ко мне, к сожалению, а к Татьяне. А ей через месяц рожать, так что волноваться противопоказано. Вот и хочу поговорить, чтобы как-то предотвратить…

Договорить я не успел. Любимов вдруг повернулся к сцене и буквально проревел:

— Высоцкий! А ну бегом сюда!

Тот действительно споро поднялся, но не побежал, хотя его быстрый шаг можно было назвать «легкой трусцой». Правда, чем ближе он к нам приближался, тем медленнее двигался, а в какой-то момент и вовсе запнулся — судя по всему, узнал меня и, видимо, понял, зачем я пришел.

Любимов терпеливо ждал, превратившись в грозную статую командора — и его выражение лица не обещало ничего хорошего тому, кто попадетпод его руку в этот момент.

— Высоцкий, ты опять за своё? — тихо, но проникновенно спросил он. — Ты зачем к Иваненко поперся? Я же тебя предупреждал!

Высоцкий явно растерялся — он переводил взгляд с худрука на меня, потом обратно, и не знал, как ему действовать. Я, правда, тоже сбился с мысли — мне было непонятно, о чем Любимов мог предупреждать Высоцкого.

— Он пьяный был? — этот вопрос Любимов задал уже мне.

— Нет, трезвый, — собрался я.

— Ну хоть так… Так что скажешь, Володя?

— Да люблю я её!! — обреченно заявил он. — И жить без неё не могу — тоска берет… И она, я видел, хочет вернуться, но этот, — выразительный и насквозь театральный жест в мою сторону, — её не отпустит!

* * *

В этот момент я наконец понял, что мне напоминает поведение Высоцкого. Он был как взрослый ребенок, привыкший получать всё с минимальными усилиями. Наверное, ему тяжело давалось сочинение песен — поэтому эту свою ипостась он ценил больше, чем любую другую. Но в театре он играл без особого напряжения — он просто жил жизнью своих персонажей, а это требовало лишь умения выключаться после такой жизни, потому что не каждый сможет долго носить характер Гамлета, того же китайского летчика или Хлопуши из «Пугачева». Высоцкий в качестве «выключателя» использовал спиртное — после запоя он буквально освобождался, и у него внутри появлялось место для следующей порции выдуманных эмоций. Ну а с женщинами у него вообще было просто — всегда под рукой была та, которая наилучшим образом соответствовала его текущим требованиям.

Татьяна же была для Высоцкого идеальной женщиной– не слишком требовательной, согласной делать то, что хотелось ему, а не ей, умеющей исчезать и появляться в нужное время. Наверное, в этом «виноват» и Любимов, который доломал вчерашнюю студентку до нужной ему кондиции — чтобы она не возмущалась, играя роли третьего плана, и не требовала большего. Но у Любимова были свои цели в жизни, у Высоцкого — свои. Ну а беременность всё же включила в Татьяне Иваненко что-то давно забытое — и я, к примеру, не был уверен, что она сможет через год вернуться на Таганку, чтобы снова превратиться в нечто вроде рабыни.

Высоцкому нужна та самая Татьяна, которой та была ещё несколько месяцев назад. Он не любил её, но, потеряв, понял, чего лишился. Наверное, искал некую замену в актрисе Печерниковой, но та оказалась сделана из другого теста — и на роль безмолвной тени не согласилась. Вот Высоцкий и пытался всеми правдами и неправдами вернуть Иваненко на положенное ей место, и ему было всё равно на её замужество, на её беременность и на её желания. Важны были только его собственные желания и собственный комфорт. И, кажется, он не до конца понимал, что этот фарш невозможно провернуть назад, и так, как раньше, уже не будет — ему предстоит жить дальше, найти другую девушку, которая заменит ему Татьяну, а потом помереть от слишком сильного насилия над собственным организмом.

Я подошел к Высоцкому, навис над ним и очень внятно сказал:

— Ещё раз сунешься к Татьяне — переломаю ноги и руки. Понял?

Он глянул на меня.

— Что, погонами прикрываешься? — вдруг прорычал он. — А без них слабо?

И встал в боксерскую стойку.

Меня это почему-то развеселило. Он был пониже «моего» Орехова сантиметров на пятнадцать, поуже в плечах и в целом — чуток похилее. Хоть какие-то шансы выстоять против меня у Высоцкого были лишь при нашей первой встрече в начале января. С тех пор я вполне освоился в доставшемся мне по наследству теле, не пренебрегал утренней гимнастикой, в Сумах регулярно ходил на тренировки по самбо, да и вообще чувствовал себя очень здоровым. Сейчас, наверное, я мог бы задавить его одной лишь массой.

Но и драться мне не хотелось. Не потому, что нельзя по службе — вряд ли меня будут ругать за то, что защищал честь супруги. Просто не было настроения, да и подводить зрителей завтрашней премьеры не хотелось. Я мог слегка перегнуть палку — и отправить исполнителя одной из главных ролей в «Добром человеке» на больничную койку. А этого мне никакая Элеонора не простит — завалит моё начальство тоннами жалоб и предложений, куда меня, такого красивого, отправить. А к Элеоноре присоединятся и все её подружки по клаке, которым палец в рот не клади.