Несмеяна для босса (СИ) - Амурская Алёна - Страница 65

Все в зале замерли. Кто-то прикрыл рот ладонью, кто-то начал шептаться, и эти шёпотки тут же сменялись взглядами, полными осуждения в сторону побелевшего от унижения Дибира.

Короленко стоял, как громом поражённый.

Слова матери гулко отдавались в голове, сбивая дыхание. Он никогда не слышал этой стороны правды, никогда не знал, что с ней произошло на самом деле. И только теперь понял, почему в её взгляде всегда была едва заметная стена. В груди поднялась тяжёлая волна, от которой стало трудно дышать.

И тут по залу, как раскат далёкой грозы в горах, прокатился новый глухой удар.

Давид Агаев, седой патриарх семьи, резко поднялся, опрокинув кресло, и его тяжёлый кулак обрушился на столешницу. Звякнули ножки подпрыгнувших бокалов, скатился и замер на полу упавший нож. В зале воцарилась тишина - плотная, как утренний туман в ущелье.

Он выпрямился во весь рост, и, казалось, стал еще выше. Плечи расправились, тёмные глаза потемнели ещё сильнее, в их глубине загорелся мрачный огонь человека, чья родовая честь внезапно оказалась запятнанной.

- Дибир! - его голос был низким, ровным, но в нём звенел стальной холод. - Хватит ли у тебя чести признаться?.. - подождав ответа и не дождавшись его, патриарх поднял голову и грозно оглядел присутствующих. - Что ж, ты… больше мне не сын, - произнёс он медленно, да так, что каждое слово падало в зал, как камень в горную реку. - С этого дня ты чужой моему дому. Чужой нашему роду.

Родственники за соседними столами зашумели, будто по залу прошёл горячий порыв воздуха. Женщины качали головами и осуждающе шушукались, а мужчины хмуро поворачивались к отверженному спинами, отодвигая стулья.

Короленко краем глаза заметил за спинами гостей бледное лицо Рустама - сына Дибира. Того, кто когда-то тоже похитил Яну.

Он вспомнил, как в Алаку, уже считая её обманщицей, всё равно прижал его к краю скалы, а потом резко отпустил - и тот с воплем сорвался вниз на пару метров, еле успев вцепиться в выступ, цепляясь пальцами за острый камень. В тот раз Короленко кинул ему веревку и пообещал, что в следующий раз ему так не повезет. А Рустам трясся, как лист, источая липкий страх.

Сейчас его лицо было таким же мертвенно-бледным. Он стоял, вжавшись в стену, делая вид, что разглядывает что-то в противоположном конце зала, прячась за плечами родственников, как мальчишка, которому вдруг стало стыдно за отца и за самого себя.

Внезапно вперед вышел Батянин, отчего и без того шокированные гости снова настороженно притихли.

- Ну, раз уж разоблачение идёт полным ходом… - сказал он. - Артур, ты не против?

- Закопай его, - процедил сквозь зубы Короленко.

- С удовольствием, - ровно, но с едва заметной тенью удовлетворения произнёс Батянин и презрительно глянул на дядю Короленко. - Только уважение к вашим традициям и Артуру заставляло меня проявлять терпение к твоему шпионажу, Дибир. Я не хотел позорить его перед всеми за то, что у него такой гнилой родич. Но сегодня, видимо, судьба решила предъявить тебе весь счет разом. Охрана! - Батянин щёлкнул пальцами и распорядился: - Увести его. И коллегу его Владимира прихватите, он работал с ним заодно.

Взгляд Дибира Агаева затравленно заметался между суровым отцом, осуждающими родственниками и приближающейся охраной. Но деваться ему было некуда. Они взяли его под руки и вместе с ним вывели ошалевшего от неожиданности охранника Вована. И тем самым наконец-то избавили айтишника Кирилла от его навязчивой компании.

Кто-то коснулся его руки, и Короленко увидел рядом взволнованную Яну. В своем нежном свадебном платье она была похожа на хрупкий белый цветок, и один ее вид приносил ему облегчение. Он инстинктивно обнял ее и притянул к своему боку поближе.

- А как же бабушка и сестра Кирилла? - обеспокоенно спросила она.

- Всё в порядке. Твой отец уже решил их проблему.

Она кивнула и посмотрела куда-то в сторону. А потом тихо, почти неслышно, сказала:

- Поговори с ней…

Короленко проследил за её взглядом. Там стояла его мать с опустевшей стопкой в дрожащих пальцах, будто не зная, куда её деть. Лицо напряжённое, но в глазах - усталость и растерянность. Неподалеку подпирал стену его отец и, судя по виноватому выражению его лица, у них был новый виток откровенной беседы. На этот раз тихой.

Он выдохнул, отпустил талию Яны и сделал к матери несколько шагов. По пути снял с себя пиджак и, оказавшись рядом, молча накинул ей на плечи. Она вздрогнула, но не отстранилась.

- Пойдём, - тихо сказал он, кивнув на террасу.

Они отошли туда, где свет был мягче, а шум зала остался позади. Несколько секунд стояли молча, глядя в разные стороны. Короленко перевёл взгляд на её руки, сжимающие край пиджака так, будто он мог выскользнуть.

- Теперь я знаю, что ты несла это одна, - сказал он,помедлив. - Мне жаль.

Мать вздохнула так, будто собиралась нырнуть в холодную воду, и наконец посмотрела ему прямо в глаза.

- Я никогда бы не подумала, что скажу это… но... - ее голос дрогнул, - прости меня, Артур, за то, что не была в твоей жизни рядом по-настоящему... - и замолчала, как-то нерешительно на него поглядывая.

Короленко промолчал, но и не отвернулся. И этого оказалось достаточно. Она сделала шаг, ещё один… и вдруг оказалась рядом. А затем обхватила его обеими руками - крепко, по-настоящему.

Он замер, почувствовав это.

Где-то глубоко внутри него словно распахнулась дверь, за которой он столько лет держал под замком всё самое тяжёлое. И прямо сейчас эта тяжесть с глухим звуком упала куда-то в темноту. Весь зал, музыка, голоса, смех и свет люстр исчезли. Остался только её голос...

. ..и он сам, снова мальчишка лет семи, стоящий в дверях кухни поздним вечером, когда дома пахнет остывшим чаем и каким-то лекарственным успокоительным, а мать сидит за столом и смотрит куда-то в окно, мимо него. Он стоит босиком на холодном линолеуме и ждет, что она поднимет глаза, скажет хоть что-то. Но она не говорит...

А теперь она смотрела. Не мимо, а прямо на него, в глаза. И говорила то, что он никак не ожидал от нее услышать, потому что никогда не знал ее такой.

Горло стянуло, как будто в нём застрял годами копившийся комок. Когда учился не показывать, что ему нужно её тепло. Короленко в жизни бы не подумал, что этот момент когда-нибудь настанет. Такой момент, когда он может почувствовать ее тепло и пробормотать такое простое и родное слово...

- Мама…

Он сам не узнал свой голос. Такой тихий, как в детстве, когда почти шёпотом произносил это перед сном, напрасно надеясь, что она придет и погладит по голове или хотя бы поправит одеяло.

Медленно, сам себе не веря, он поднял одеревеневшие руки и обнял её в ответ. Перед глазами проносились короткие, обжигающие картинки: он, маленький, стоит у окна в детской и ждет её шагов... или притворяется спящим, чтобы не услышать холодного "доброй ночи"...

И всё это перестало болеть прямо сейчас, в этих объятиях.

Взгляд Яны из дверей зала Короленко чувствовал даже на расстоянии. Она смотрела на них так, будто видела что-то священное и слишком хрупкое, чтобы нарушить. И он знал, что она поняла ровно то, что он сам только что почувствовал…

Иногда одно искреннее "прости" и одно крепкое, запоздалое, но настоящее материнское объятие может исцелить раны, которые когда-то казались вечными.

Баллада о Несмеяне

Сказка - побег, а присказка - страх. Тс-с… ты послушай балладу впотьмах.

Воспитана злыднем С пелёнок она - Царевна, что смеха не знала. Всегда между нею и миром стена, Она так проблем избегала.

Не ведала смеха И ласки простой, В свободе хотела лишь жить. Казалось, судьба её - Быть сиротой, Куклою злыдню служить.

Сказка - побег, а присказка - жесть. В балладе всех козней от злыдня не счесть.

Но участь свою Изменила сама, Найдя на побег в себе силу. Гранитный король От неё без ума, С ним чувства живые вкусила.