Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 44

Я встретил его взгляд без вызова. Да, торговец. И мой товар получше твоего, Светлейший, — он не ворованный. Но лучше промолчать.

Кто-то из генералов постарше подхватил мысли Светлейшего.

Петр слушал и его лицо темнело. Когда поток колкостей иссяк, он медленно обвел всех тяжелым взглядом.

— Торговец? — его голос был тихим, но от этого казался еще более грозным. — Да, торговец. Этот «торговец» в одиночку пленил шведского короля! Забыли? Этот «торговец» вытащил нашу армию из прутского котла, когда вы уже мысленно примеряли турецкие кафтаны! И этот «торговец» за две недели усмирил бунт, на который вы просили у меня армию и год времени! Ему, — Петр ткнул в меня пальцем, — я верю больше, чем всем вам, вместе взятым!

Ох, зачем же так? Неужели Государь не понмает, что у меня хватает врагов, зачем ихеще плодить? Хотя, может вот они — недруги?

Упоминание Прута заставило их поморщиться. Мертвая тишина сковала шатер. Спесь с генералов слетела мгновенно, они потупили взгляды. Воспоминание о том унизительном совете, где они наперебой советовали сдаться, было слишком свежо. Меншиков поджал губы, его лицо стало непроницаемым.

— Вопросы есть? — отчеканил Петр. — Вопросов нет. Все свободны. Барон, останьтесь.

Когда за последним генералом захлопнулся полог шатра, тяжесть, казалось, немного отступила. Решение было принято.

Я стоял перед Государем, странно опустошенный. Победа над генералами не принесла радости — наоборот, навалилась досада. Снова и снова одно и то же: я ехал к Булавину говорить, а пришлось устраивать переворот. Теперь отправлялся на переговоры, и моя инженерная логика, привыкшая к четким переменным, подсказывала: здесь она бессильна. Дипломатия — не сопромат; в ней нет законов, только интересы, облеченные в красивые слова. Я опять вступал на зыбкую почву, где все могло закончиться кровью. Из строителя и командира я снова превращался в переговорщика, и эта роль претила мне риском навсегда увязнуть в ней, став из инженера придворным интриганом.

— Не весел ты, барон, — заметил Петр, внимательно глядя на меня. — Власть получил, какой и Меншиков не всегда имел, а на лице — будто клюкву разжевал.

— Я инженер, государь, не лицедей, — ответил я. — Привык, чтобы слова имели вес металла, а не легкость пуха. Боюсь, в этой игре я окажусь неловок.

— А мне твоя неловкость и нужна, — усмехнулся он. — От твоей прямой речи у них парики на головах дыбом встанут. Они привыкли к вежливому вранью, а ты им расчеты на стол выложишь. В том и сила твоя.

Он подошел вплотную и понизил голос, хотя в шатре мы были одни.

— То, что я скажу сейчас, — только для твоих ушей. На бумагу это не ляжет. Задача твоя проста и сложна одновременно. Азов — наш. Навечно. И полоса земли до самого Перекопа — пустая, без крепостей и гарнизонов, чтобы я мог спать спокойно, не ожидая набега. Это то, что ты должен выторговать любой ценой.

Он замолчал, давая мне время осознать масштаб. А затем продолжил, и в глазах его загорелся хищный, знакомый огонь.

— А есть то, что мы ранее обсуждали. Валахия и Молдавия стонут под турком. Ты должен сделать так, чтобы Порта признала наш протекторат над ними. Они фактически станут нашим щитом на западе. И главное… — он наклонился еще ближе. — Крым. Эта гадюка сидит у нас в подбрюшье и жалит, когда ей вздумается. Я хочу, чтобы ты вырвал у нее жало. Отторгни Крым от Османской империи. Преврати его в независимое ханство, которое будет зависеть от нас. Или найди предлог, чтобы он отошел к короне. Мне все равно как. Сделай так, чтобы эта змея больше никогда не могла нас ужалить.

В голове вместо мыслей билась одна цифра — вероятность успеха, стремящаяся к нулю. Отторгнуть Крым… Это было равносильно приказу построить мост до Луны из подручных материалов. Но огонь в глазах императора не оставлял сомнений: ответ «это невозможно» не принимается. Значит, нужно было найти решение для нерешаемой задачи.

— Я понял, Ваше Величество, — тихо ответил я. — Задача ясна.

— Не ясна. Она невыполнима, — отрезал он. — Но ты сделаешь. Полномочия даю тебе чрезвычайные. Твое слово — мое слово. Никто, даже я, не сможет отменить подписанный тобой договор. Но и спрос с тебя будет соответствующий.

У меня даже рот приоткрылся. Что-то не припомню я такого в своей истории, что Петр Великий дал такие полномочия кому-либо.

На следующий день я покидал ставку. Провожать меня вышли немногие.

Мой кортеж был невелик: сотня верных преображенцев под командованием Глебова в качестве почетного эскорта да карета с двумя приданными мне дипломатами из Посольского приказа. Пожилой князь Голицын и более молодой, но уже лощеный дьяк Щелкалов подошли к карете одновременно со мной.

Орлов вел Петра к «Бурлакам» и «Катрине». Государь еле дотерпел до этого момента.

— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, — с елейной улыбкой произнес Голицын. — Мы с господином Щелкаловым поможем вам не заплутать в этих восточных хитростях. Дело сие тонкое, не терпящее солдатской прямоты.

— Благодарю, господа, — ответил я, глядя им прямо в глаза. — Как раз ваша тонкость мне и пригодится, чтобы подстелить соломки там, где моя прямота, возможно, проломит доски.

Они переглянулись. Кажется, намек был понят. Садясь в карету, я был гладиатором, выходящим на арену. Впереди — нейтральная территория где-то под Бендерами, где меня уже ждали османские паши и скользкие европейские посредники.

Я хмуро смотрел на императора, что заливисто смеялся над какой-то шуткой Орлова. Государева свита рассматривала «Бурлаки» с резиноидными колесами. А над ними висела «Катрина», заставляя пялится на небесное «чудище».

Мне же было не так весело. Я вступал на южный фронт «тихой войны», где оружием служили недомолвки, намеки и двусмысленные фразы. И как мне выполнить наказ Государя — ума не приложу. Что может сделать инженер в дипломатии?

Глава 19

Каждый ухаб, в который с отчаянным скрипом проваливалась карета на пути к молдавской крепости Сорока, вытряхивал из меня остатки иллюзий и вбивал в голову одну и ту же мысль: я — инженер, а еду на ярмарку лицемерия. Государь швырнул меня на совершенно чужое поле, где вместо законов физики действуют правила придворной кадрили. При этом мои спутники с усердием наставников, обучающих медведя танцевать, взялись меня просвещать.

Первым начал князь Дмитрий Голицын. Отложив в сторону обитую сафьяном книгу, он обернулся ко мне, и в его взгляде читалась вся скорбь древнего рода, вынужденного иметь дело с выскочкой.

— Сударь мой, Петр Алексеевич, извольте внять, — его бархатный голос привык повелевать без крика. — Переговоры с Портой — не штурм крепостной стены. Здесь надобен не солдатский наскок, а лисья поступь. Вы должны разуметь: для османа слово — это тень дела, истинный же разговор ведется знаками. Вот предстанет перед вами их визирь, Дамад Али-паша, а над его шатром — бунчук. Ежели на нем три хвоста — он всего лишь глашатай, и речи его пусты. А вот ежели пять или, избави Боже, семь — перед вами сам султан в обличье своего слуги, и каждое его слово отлито в золоте.

Он выдержал паузу дабы я осознал глубину премудрости. В голове вертелся один простой, невысказанный вопрос: каков будет обменный курс этих знаков на реальную выгоду, если подарить визирю не шубу, а право на беспошлинную торговлю этими соболями через Азов?

— А дары, генерал? — продолжал Голицын, чуть оживившись и поведав поучительную историю о провале посольства из-за неверно подобранного цвета скакуна. — Это же целый язык! Кинжал с бирюзой в дар — оскорбление, ибо камень сей у них символ обмана. Однако тот же клинок, но с рубином в рукояти — знак чистоты ваших помыслов и уважения. Соболья шуба в двадцать шкур — учтивость. А в двадцать пять — уже намек на вашу силу и щедрость. Они станут взвешивать каждую шкурку, оценивать даже завиток на серебряной чаше. И по этим знакам судить о мощи нашей Империи, а не по вашим громовым машинам, кои суть грубая сила варвара.