Инженер Петра Великого 7 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 16

Эта последняя деталь добила. Я не помню подробностей прутского похода. Из истории я запомнил только то, что он был гибельным, Петр был окружен и был вынужден откупаться. Ловушку я мог предположить. Но то, что православный господарь, последняя надежда Петра, окажется главным предателем, — это придавало катастрофе особый такой мазок — у нее появилось название места и имя архитектора. У катастрофы появилось лицо.

Мой взгляд впечатался в карту, в чертеж, на котором каждая линия кричала о неотвратимой гибели.

Я выиграл битву за Азов.

Но прямо сейчас, в сотнях верст отсюда, Империя проигрывала войну.

И я, единственный, кто знал всю правду, ничего не мог изменить.

Или мог?

Глава 8

Две недели. Четырнадцать суток, на протяжении которых пьянящий восторг от взятой крепости медленно испарялся под холодным морским ветром, уступая место въедливой, ледяной тревоге. Каждое утро, поднимаясь на главный бастион, я направлял подзорную трубу на запад и вглядывался в дрожащее марево над степью, силясь разглядеть там не татарский разъезд, а отблеск имперского штандарта. Тщетно. Впереди простиралась лишь пустота. А с востока, со стороны моря, эта пустота в любой день могла обрести четкие очертания турецких парусов.

Тиски сжимались. На одной чаше весов лежал гибнущий в Прутском котле Государь, его гвардия и будущее всей моей работы. На другой — этот едва завоеванный, уязвимый Азов, ключ ко всему Причерноморью. Бросить его — и вся ночная симфония ужаса, вся пролитая кровь, жизнь капитана Хвостова — все пойдет прахом. Остаться — и безучастно наблюдать, как история моей страны катится к предсказанной мной же катастрофе.

Действовать приходилось на два фронта. Внешний я прикрывал блефом: по моему приказу вдоль прибрежных валов выросли уродливые силуэты фальшивых батарей — обмазанные глиной и укрытые рогожей бревна, издали неотличимые от настоящих орудий. По ночам же возобновлялся наш «концерт» — несколько уцелевших «дьявольских органов» и остатки ракет создавали на рейде оглушительный звуковой и световой барьер. Я надеялся всерьез напугать турок, рассчитывал на их здравый смысл: столкнувшись с непонятной, непредсказуемой обороной, любой адмирал трижды подумает, прежде чем соваться в прибрежные воды. Моя ставка была на осторожность.

Но главный фронт пролегал внутри. Людей отчаянно не хватало. Горстка имевшихся солдат таяла от болезней и усталости, а посланные по окрестным селам вербовщики возвращались с пустыми руками: напуганный войной народ прятался по хуторам и не спешил на государеву службу.

Развязка нагрянула с донесением разведки. Хмурый Орлов положил передо мной донесение лазутчика.

— В низовьях Дона, в Кагальницком городке, стоит со своим отрядом Игнат Некрасов.

Имя Некрасова было мне знакомо. Атаман-старовер, один из тех, кто не принял ни нового календаря, ни брадобрития, ни прочих государевых «немецких затей». К нему, как мухи на мед, слетались все недовольные с Дона: и раскольники, и беглые, и просто вольные казаки, не желавшие идти в регулярную службу. Хотя Некрасов и не числился открытым бунтовщиком, его городок жил по своим, старым законам, и царские указы там читали далеко не в первую очередь. Для власти он был занозой, я бы даже сказал — целым нарывом, который пока предпочитали не трогать, чтобы не вскрывать раньше времени. И тут еще в памяти всплыло совещание у Государя. А главное — сам Некрасов. Сподвижник Булавина.

— Сколько у него сабель? — спросил я, и внутри начала оформляться безумная идея.

— До тысячи, сказывают. Крепкие, битые, на государеву власть смотрят косо. Зато басурмана бьют справно…

Тысяча сабель. Целый полк закаленных в стычках бойцов. Однако цена казалась запредельной. Довериться будущему бунтовщику, врагу государеву, означало поставить на кон всю эту хрупкую конструкцию власти, что я выстроил в Азове.

Выбора, впрочем, не оставалось. Да и презумпцию невиновности еще никто не отменял. Надеюсь, в этой реальности удастся избежать восстания Булавина — знать бы еще когда оно будет — этого я не помнил.

Встречу назначил на нейтральной территории, в заброшенном рыбацком стане на полпути между Азовом и его лагерем. Некрасов приехал с десятком есаулов — широкоплечих, обветренных мужиков с тяжелыми, недобрыми взглядами. Сам атаман — невысокий, коренастый, с выцветшими, внимательными глазами и жесткой складкой у рта. На разбойника он не походил, скорее на волка, привыкшего выживать.

С собой я взял Орлова и, в качестве диковины и своеобразного заложника, шевалье Дюпре с неизменным спутником — толмачом. Закутанный в мой походный плащ, француз держался с аристократическим высокомерием, с нескрываемым любопытством разглядывая этих «диких скифов».

— Слыхал я о тебе, бригадир, — заявил Некрасов без предисловий, сплюнув на землю. — Говорят, ты колдун. Бесовскими огнями басурман из Азова выкурил.

— Говорят, и кур доят, атаман. Я — инженер.

— Инженер, колдун… один черт. Дело сделал. Чего тебе от нас надобно? Мы люди вольные, царю не служим.

— Мне нужны твои люди, Игнат. А твоим людям нужен дом и дело. Азов — крепость богатая, правда беззащитная. Мне нужен гарнизон, который сможет удержать ее от турок, пока я буду решать другие государевы задачи.

Некрасов усмехнулся.

— За государевы задачи пусть его псы и воюют. Мы за свою волю кровь проливали. Хочешь, чтобы мы за тебя каштаны из огня таскали? А что взамен?

Его есаулы согласно загудели.

— Я предлагаю договор, — подавшись вперед, я посмотрел чуть прищурившись. — Ты и твои казаки становитесь хозяевами этой земли. Не государевыми служилыми людьми, а вольным Азовским войском. Вы защищаете крепость от внешнего врага, а внутри — живете своим казачьим обычаем. Земля, добыча, торговля — все ваше. Я даю вам оружие. Новое, какого у турок нет.

Атаман надолго замолчал. Его выцветшие глаза буравили меня, пытаясь нащупать подвох.

— И все это… за защиту от басурмана? — недоверчиво протянул он.

— За то, чтобы земля эта русской осталась. А кто на ней хозяин — мы аль царь — опосля разберемся.

Разговор оборвал крик. Один из казаков, стоявших в дозоре, скакал к нам во весь опор, отчаянно махая рукой в сторону моря. На кромке воды темнели точки. Турецкие галеры. Шли на веслах, низко сидя в воде, — десант. Прорвались.

Странно. Как они сумели проскочить? И почему именно здесь атака? Неужели кто-то понял мой замысел и настучал туркам? Но как?

— Басурмане! — выкрикнул Некрасов, вскакивая на ноги.

— Сколько их? — коротко бросил я Орлову.

— Галер пять. Человек триста, не меньше. Прямо на нас идут.

Волнения не было — лишь ледяная ясность. Сейчас, в этом коротком, жестоком бою решится все. Некрасов, к счастью, даже помыслить не мог, что турки здесь неспроста. На его месте я бы заподозрил бригадира Смирнова в пособничестве туркам, чтобы решить вопрос своевольных казаков — это если бы я был совсем отбитым и подозрительным отморозком. Некрасов же был верен, как это не странно, своим — русским людям.

— Атаман! — крикнул я, перекрывая шум. — Они идут и за твоей головой, и за моей! Предлагаю отложить наш ряд и для начала решить эту проблему. Вместе.

Некрасов на мгновение заколебался, однако вид приближающихся галер не оставлял выбора.

— За мной! — рявкнул он своим людям. — Покажем туркам, как на Дону гостей встречают!

То, что началось следом, было уже работой. Турки успели высадиться и, прикрываясь перевернутыми лодками, начали формировать плацдарм.

— Орлов, с гренадерами — в обход, по камышам! Зайдешь с фланга по моему знаку! — скомандовал я.

— Атаман, твои пусть свяжут их с фронта! В рубку не лезть! Отвлекайте!

Оценив маневр, Некрасов коротко кивнул. Его казаки с гиканьем бросились на турок, завязав яростную, демонстративную перестрелку. Пока все внимание янычар было приковано к ним, отряд Орлова уже растворился в прибрежных зарослях.