Господин следователь. Книга десятая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 7

— Ежели любопытственно, сходите на Старую пристань, они там пришвартовались.

А ведь пожалуй, что и схожу. Интересно же на речных цыган посмотреть. Будь моя воля — я бы даже в цыганский табор сходил, поглазел — так ли все там, как показывают в фильмах, или по-другому? Но табор, как ни крути, не настолько интересно, как «речники».

Кивнув, принялся застегивать шинель. Дождя сегодня нет, до Старой пристани идти всего ничего — с версту, если не меньше, брать экипаж смысла нет.

— А давайте-ка, ваше высокоблагородие, и я с вами, — решил пристав, поднимаясь с места. — У меня там Яскунов поставлен, гляну — живой ли хоть? Может, уже украли?

Мы переглянулись, улыбнулись, но повторно обсуждать «оборотня с селедкой», устроившего поборы на почтовой станции, не стали. Яскунов свою порцию плюх от пристава уже получил, да еще и исправник провел с ним беседу. Так что, со службы парня не турнули, но какое-то время он будет в «черных работах». И на дежурство станет заступать не в черед, и все дыры им станут затыкать.

Пока шли к Старому причалу, я заметил:

— Странно, что цыган русскую девку замуж взял. Вроде, у них чуть ли не с младенчества знают— кто за кого замуж пойдет, а кто на ком женится?

Ухтомский покивал, но заметил:

— Слышал про то. И про то, что не принято у цыган на чужих жениться. Только, в жизни-то всяко бывает. Вон, в Шулме купеческий сын цыганку из табора увел. Десять лет, как вместе живут. Детишки есть — наполовину наши, наполовину цыгане.

Вот это точно. В жизни-то все бывает. И цыганки за русских замуж выходят, и цыгане женятся. А табор, который не на земле кочует, а по воде плывет, то вообще из области запредельного.

Старым причалом не пользуются уже много лет. Из воды торчат бревна, вбитые в дно реки, половина досок отсутствует, вторая половина либо сломана, либо сгнила. Но нынче все это было облеплено лодками — большими и маленькими, под парусами и без. Не поленившись, я принялся считать суда. Получилось не так и много — шесть крупных, которые под парусами и с шатрами, и с десяток мелких, весельных.

Еще на берегу лежали лодки, перевернутые вверх дном, несколько парней, голых по пояс (в октябре!), вооруженных деревянными киянками, что-то с ними делали. Не то конопатили, не то доски приколачивали. Возможно, в пути случилась какая-то авария и теперь суда ремонтировали.

Когда кто-то хочет передать царивший беспорядок, многоголосицу и пестроту цветов, говорят — мол, как в цыганском таборе. И дальше разъяснять ничего не нужно, и так все ясно.

На мой непросвещенный взгляд, причал, напоминал восточный рынок — сочетание ярких цветов и смуглых людей, дымок от костров. Даже запахи напоминали запахи шашлыков, что жарили на мангалах.

Пестрота, шум… В общем, полный бедлам и бардак. Пожалуй, что и не описать.

Но когда мы с Ухтомским подошли поближе, сумели рассмотреть, что на самом-то деле здесь наличествует некая логика. Стойбище (или стоянка?) были ограждены четырьмя большими шатрами, разбитыми на земле, внутри имелись еще два, а костры топились строго по центру.

Нет, фильмах все не так. А здесь нет ни костра, ни цыгана с гитарой в руке, ни пляшущих красавиц. Все просто и буднично.

Народ не обратил внимание на новоприбывших, а продолжал заниматься своими делами. Чуть в сторонке, под двумя навесами, трудились какие-то цыганские мастера. Один, судя по громкому бою молота, был кузнецом, а второй — опять-таки, если судить по звонким ударам молотка, ювелиром. Около мастеров, между прочем, стояло несколько наших обывателей — с кружками, какими-то мисками.

— Что это они? — кивнул я на народ.

— Мастера у цыган первостатейные, — пояснил пристав. — Запаять там, залудить чего — посуда лучше прежней станет. Берут недорого, а прослужит после починки дольше, чем у наших. Подкове, что цыган скует, сносу не будет.

Вот это да. А я и не знал про такие умения. Думал, что цыгане даже подковы воруют.

Мы бы еще попялились, но вездесущие детишки немедленно подбежали к нам, окружили и завопили, мешая свои слова с русскими. Похоже, цыганята просили копеечку. А что же им еще нужно?

Раздвинув ребятишек, к нам подошла пышнотелая матрона, в облике которой было удивительное сочетание нищеты и роскоши — латаная-перелатаная блузка, длинная юбка с оборками, из-под которой выглядывали босые ноги, зато на шее висело жемчужное ожерелье в три ряда, в ушах блестели золотые серьги с рубинами, а руку оттягивал золотой браслет. Тетушка таскает на себе состояние, и немалое.

У цыган, насколько я помню, строгий патриархат, но в любом таборе имеется самая старая и самая уважаемая женщина, которую слушают все. Этой тетке я дал бы лет шестьдесят, а то и шестьдесят пять.

По законам жанра, цыганка должна была сразу же опознать во мне попаданца — то есть, чужую душу, занявшее здешнее тело, испугаться и убегать. Или делать какие-нибудь знаки, вроде обережного круга или крестного знамения. Зашипеть, а потом поднять табор по тревоге и быстро сбежать.

Как же.

— Бахталэс гаджо!— поздоровалась старая цыганка, протягивая морщинистую смуглую ладонь. — Позолоти ручку, погадаю!

— Бахталэс румна, — вежливо ответствовал я, зачем-то вскидывая два пальца к козырьку фуражки. Дальше приветствия и пары фраз мое знание цыганского языка не простиралось, поэтому ответил по-русски. — А гадать мне не нужно, я сам погадаю. Хочешь, все тебе нагадаю? И любовь до гроба, и дом казенный.

— Тэ скарин ман дэвэл, — злобно ощерилась цыганка.

Прозвучало сердито, словно проклятие. Пристав аж напрягся и ухватил казенный палаш за рукоятку, а я усмехнулся. Эту фразу я тоже помню. Ишь, желает, чтобы бог меня покарал.

— Он тебя саму покарает, глупая женщина. Сколько лет прожила, а не знаешь, что проклятие падает на того, кто его посылает? Я к тебе с добром, о делах спросить хотел. Вон — сыр тэрэ дела, румна? А ты хамишь, словно не румна, а бенг рогЭнса[1].

Знание языка, как я уже говорил, небольшое, но и это ознаменовало разрыв шаблона. Ухтомский вытаращился на меня, словно я показал себя невесть каким полиглотом. Не станешь же объяснять, что за время работы в школе сталкивался с разными детками? Поднахватался.

Цыганка оглядела меня с ног до головы. Возможно, искала во мне какие-то знакомые — национальные черты, но это бесполезно. Точно, ни на цыгана я не похож, ни на потомка цыган. И кровь в Иване Чернавском русская, разве что, имеется вкрапление финно-угров.

— Чего пришли? — растерянно спросила женщина. Верно, правильно оценив наши шинели и фуражки, сказала: — Мы тут никому не мешаем, лошадей не крадем, лодки чужие не уводим. Как придет время, традэс чавело сделаем.

— А мы тебе, баба, докладывать должны? — хмыкнул Ухтомский. — Наш это город, где пожелаем, там и ходим. Носом не вышла, чтобы тебе докладывали.

Цыганка только цыкнула и ребятишки, зачарованно слушавшие наш разговор, разбежались по сторонам.

— Начальство, небось? — догадалась старая цыганка. — Смотрите, не увезем ли опять вашу чаялэ? Так сами знаете, что ромалы никого силой не увозят. А у нас и своих гаюри хватает. Идите-ка себе с богом, не смущайте.

О чем речь понятно даже без перевода.

— За девками, если они по любви бегут, пусть отцы да матери приглядывают, — веско ответил Ухтомский. — А тебе, голубушка, пора к своему шатру идти. Старика своего покорми, внучкам сопли вытри. Мы сами решим, на что посмотреть, да когда возвращаться.

Пристав, скорее всего, желал посмотреть — где там его дозорный? Я тоже не узрел городового Яскунова. Возможно, ушел домой. Уж его-то, точно цыганки не украдут.

На речных цыган посмотрел, ничего особенного, пора назад возвращаться. Впрочем, если уж я сюда пришел, то можно кое-что сделать. Иначе не соберусь.

— Скажи-ка, тетушка — обратился я к цыганке, кивнув на навес, под которым трудился ювелир. — Ваш мастер цепочку золотую починить сможет?

Цыганка снова смерила меня взглядом и кивнула. Сама пошла вперед, мы за ней. Ухтомский, шепотом сказал: