Небо в кармане 4 (СИ) - Малыгин Владимир - Страница 27

Снимать мундир и переодеваться в лёгкий и удобный, предназначенный специально для путешествий дорожный костюм пока не стал, поскольку с попутчиком мы еще не так хорошо познакомились. Пока. Вагонные разговоры никуда не денутся, как это среди случайных попутчиков и водится. И можно будет допустить некоторые лёгкие вольности не только в разговорах, но и в одежде. А пока все ждут отправления, и мысли у отъезжающих ещё не переключились на дорожные.

Так что кто его знает, как он отнесётся к моему переоблачению. Пусть здесь Уставом и разрешается офицерскому составу носить штатское вне службы, но всё-таки в общественных местах лучше появляться в мундире, чтобы никто на тебя не косился. Неписанные, оставшиеся ещё Бог знает с каких времён традиции, понимаете ли. И если в столице на них уже прикрывают глаза, то в провинции они ещё сохраняются в полной мере. И кто его знает, откуда именно мой попутчик. Ох уж эта провинция…

До Варшавы я так и не обнаружил никакого негласного сопровождения. Неужели жандармы не успели выделить оное до отправления поезда? Да ну, не может такого быть, дело всё-таки важное, государственное. Да и Отделы не только в столице имеются, но и на каждой более или менее крупной железнодорожной станции. Кому за порядком присматривать, как не им?

Нет, понимаю, что служивые для такого тонкого дела мундир не нацепят, сопровождение, если и есть, то оно тайное, дилетантскому глазу незаметное. Но меня-то это не касается, я такого в той жизни насмотрелся, что нынешним служакам могу лекции читать. Это я так перед поездкой думал, посмеивался на инструктажах и верил, что уж кто-кто, но я-то сумею обнаружить слежку за собой. И к моему удивлению, значительно поколебавшему веру в собственные знания, до сих пор так ничего и не замечал, никого не обнаруживал. Как так-то?

Так размышлял я, переходя из вагона в вагон, оставляя свой след на мягких ковровых дорожках и рассматривая встречающихся в коридорах редких пассажиров, с нетерпением ожидая появления гостеприимных дверей вагона-ресторана. За моей спиной витали в воздухе ароматы дорогих французских духов, сопровождающих моих спутниц. Мои спутницы держались чуть позади, и приходилось постоянно оборачиваться, чтобы при переходах из вагона в вагон поддерживать каждую из них за ручку.

Баронесса при этом постоянно строила мне глазки, многообещающе сжимала своими тонкими, но сильными пальчиками руку и вздыхала, скашивала глаза на свою спутницу. Княгиня же вела себя непонятно. То держала себя строго и чопорно, то задорно смеялась, улыбаясь открытой и чистой улыбкой моим шуткам и остротам.

Спутник наш компанию мне в таких регулярных походах не составлял, предпочитал оставаться в купе. Уж чем он питался всё это время, меня не интересовало. То его личное дело.

Кстати, все разговоры между нами в первый же день путешествия быстро начались и так же быстро успешно закончились. Очень уж неразговорчивый мне попался сосед, к моему счастью. Мне-то тоже болтать никакого резона не было. Да и вообще, с кем-то разговаривать, делиться своим мнением, выслушивать чужое, предаваться пустому вагонному трёпу желания не было. И сложившееся положение дел принял спокойно, с огромным облегчением отгородившись от соседа свежими газетами. Обо мне, что интересно, в них не писали. Никого не интересовала моя опала, даже обидно стало за себя, любимого. Воистину очень изменчивая дама эта так называемая популярность.

Всю первую и последующие ночи, проведённые на кровати в мягком вагоне первого класса я проворочался с боку на бок, то и дело проверяя пальцами правой руки, на месте ли мой пистолет? Не завалился ли он куда-нибудь в сторону? Опасался, понятное дело. Прикрытие прикрытием — я всё-таки верил, что оно где-то рядом, но кроме тебя самого никто не позаботится лучше о своей собственной безопасности. Делал вид, что сплю и даже всхрапывал периодически, надеясь на свои актёрские таланты. Думал при этом, что проделываю это натурально, и в конце-концов сам в это поверил настолько, что увлёкся и чуть было по-настоящему не задремал под утро.

Вскинулся, цапнул рифлёную рукоять, распахнул глаза — за зашторенным плотной занавеской окном занимался рассвет, пробивался через узкую, еле заметную щель между двумя бархатными половинками. И увидел в полусумраке обращённые на меня насмешливые глаза попутчика.

— Не спится, Николай Дмитриевич? — участливо поинтересовался сосед. Зевнул, прикрывая рот ладошкой, перекрестился и неожиданно поделился. — Я вот тоже ранняя пташка, проснулся ни свет, ни заря. Ну, раз уж вы не спите, то с вашего позволения займу-ка я ванную комнату.

— Пожалуйста, пожалуйста, — вроде бы как разрешил ему это посещение и наконец-то выпустил рукоять пистолета из вспотевшей ладони. Хорошо ещё, что удержался, не стал его из-под одеяла вытаскивать. Вот бы весело было.

Потом воспользовался отсутствием соседа и вложил оружие в кобуру, ну а ту уже убрал, чтобы на виду не маячила.

— Скоро Варшава, — вышел из ванной комнаты сосед. — Рекомендую поторопиться, если желаете по площади прогуляться.

Вечером поужинал в той же компании и вернулся в купе. Прилёг на кровать и вдруг почувствовал странную слабость. Качнулось купе, что-то участливо пробубнил сосед, в лицо метнулась подушка, ударила по носу почему-то очень больно и жёстко. Попытался перевернуться лицом вверх, но ничего из этого не вышло. Накатило удушье, стало холодно и страшно, перед глазами завертелась, закружила хоровод огненная карусель и пропала.

— Вам плохо, Николай Дмитриевич? Водички? — тут же подскочил на ноги сосед, подхватил со столика пузатый графин и набулькал в стакан воды, протянул мне.

Отпил, вроде бы попустило, стало легче дышать, и головокружение прошло, как не бывало.

— Благодарю, — кивнул соседу. — Голова что-то закружилась.

— Укачало, наверное, — улыбнулся сосед и поставил графин на прежнее место, в отведённую ему нишу. Присел, протарабанил пальцами по столешнице и снова поднялся на ноги. — Пойду, по коридору перед сном прогуляюсь, воздухом подышу.

— Наверное, — согласился я и устало прикрыл глаза, откинулся головой на подушку.

Но отдохнуть не вышло. Сначала вернулся сосед, и буквально ещё через несколько минут раздался стук в дверь…

— Как пропал⁈ — откинулся на спинку шикарного кожаного кресла новый Шеф жандармов, Пётр Дмитриевич Мирский.

— Прямо из купе и пропал, — вытянулся в струнку Изотов, старательно выпячивая вперёд грудь и втягивая живот. — Сопровождение в соседнем купе ничего подозрительного не слышало, всё было, как всегда, тихо.

— А посторонние в вагоне были? — прищурился шеф.

— По утверждению проводника, он наш человек, никого не было, — продолжал тянуться полковник. — Вагон на ночь закрывается.

— Как будто проблема двери открыть, — не согласился с утверждением начальник. — В таких делах простаков не бывает. Опросили всех?

— Так точно! — Изотов замялся и после короткой, практически незаметной паузы признался. — Утром. Когда фигурант на завтраке не появился. Перед самой Варшавой.

— Та-ак, — генерал встал, при этом небрежно отодвинул тяжёлое кресло, потянулся к портсигару, взял его в руку, щёлкнул замочком, раскрыл и, посмотрев на его содержимое, закрыл, звонко хлопнув при этом крышкой. — Проворонили! Вы же меня уверяли, что у вас там всё под контролем! И что мне его величеству докладывать? Да-да, вы не ослышались, Константин Романович, не Сипягину, а именно Его величеству.

Вопрос был риторическим, и полковник это отлично почувствовал. Поэтому отвечать не стал, лишь кивнул в подтверждение услышанного и ждал продолжения. И оно последовало.

— Докладывайте как можно подробнее, Константин Романович. Сейчас каждая мелочь может оказаться решающей. Ошибки мне, а, соответственно и вам, Государь и Империя не простят.

Генерал подошёл к портьере, отдёрнул тяжёлую занавесь и глянул на открывшуюся карту. И повторил:

— Докладывайте…