Проверка моей невиновности - Коу Джонатан - Страница 6

Несомненно, эта реплика задумывалась как беспечная, однако досадила она Прим мощно. Бездеятельность, успокоительный юмор, пожать плечами и согласиться – вот приемы, какие ее мать в эти дни применяла, казалось, чтобы вырулить из любого положения. Все это начинало действовать Прим на нервы.

Эндрю, судя по всему, этот разговор тоже надоел.

– Может, кино посмотрим? – предложил он.

После некоторого обсуждения выбор был сделан. Джоанна попросила чего-нибудь “посовременнее, чем обычно”, что, как оказалось, означает “цветной фильм” и желательно не старше шестидесяти лет. Прим наложила вето на “А теперь не смотри” (триллер о скорбящей супружеской чете, которая, находясь в Венеции, сталкивается со смертоносной фигурой, облаченной в красное)[8] на том основании, что ее слишком много раз уже принуждали это смотреть. В итоге сошлись на “Влюбленных женщинах” в версии Кена Расселла[9]. К собственному удивлению, Прим осознала, что фильм ей, в общем, нравится – особенно сцена с гомоэротической борьбой нагишом, – но она вместе с тем очень устала от длинной рабочей смены и уснула на диване задолго до финала.

Назавтра она проснулась поздно и с удовольствием осознала, что у нее выходной. Спустилась примерно в одиннадцать и обнаружила Кристофера в кухне одного – он там пил чай и читал воскресные газеты. Сперва он не заметил ее, поскольку слушал музыку в шумоподавляющих наушниках. А когда осознал, что не один, и снял наушники, Прим удивилась, обнаружив, что Кристофер слушает джаз-фанк 1970-х, – подумать только.

Матери дома не было, она вела утреннюю службу, отец наверняка был в церкви с ней, обеспечивая моральную поддержку (вопреки своему атеизму). Прим заварила себе кофе и съела плошку кукурузных хлопьев. После чего Кристофер предложил прогуляться вместе.

Они пересекли унылый лоскут парковки между домом священника и центральной площадью и вскоре двинулись вдоль главной улицы Грайтёрна. Городок никогда не был обаятельным, а за то время, что Прим провела в университете, изменился к худшему. Оба паба, “Колокол” и “Белая лошадь”, стояли заколоченные. Лавка мясника Эйбелмена – неотъемлемая часть ее семейного мира почти два десятилетия – закрылась в этом году, как закрылись и почтовое отделение, и единственный банк на всей главной улице, и некогда процветавшая книжная лавка. Единственное предприятие, возникшее за последние несколько месяцев, – доставка пиццы, и обосновалась она там, где прежде была почта, витрины все еще завешены газетами, к фасаду приколочена временная вывеска. Впрочем, примерно в полутора милях отсюда, на окраине города, недавно возник новый торговый центр, а в нем два супермаркета, оптовый магазин домашней утвари, магазин со сниженными ценами и кофейня – все принадлежат большим британским сетям. Вот сюда-то жители Грайтёрна стекались каждый день, оставляя свои автомобили на бескрайних парковках этого торгового центра и прочесывая магазины в поисках доступных предметов, считая тем не менее пять фунтов малой ценой за чашку кофе, если это позволяло им бесплатно пользоваться вайфаем и укрываться в тепле сколь угодно долго. Тем временем главная улица оставалась безлюдной и заброшенной.

– Ты посмотри, как все изменилось, – сказал Кристофер. – Совсем не так было, когда я приезжал в последний раз. – Он остановился и сосредоточенно нахмурился, пытаясь вспомнить что-то. А затем продекламировал: – “Где вы, луга, цветущий рай? Где игры поселян, весельем оживленных?”[10] – Глянул на Прим, очевидно ожидая, что та узнает цитату. – Ну же, – подбодрил ее он. – У тебя английский в универе был, верно? Должна знать, откуда это.

Она покачала головой.

– “Погибель той стране конечная готова, где злато множится и вянет цвет людей!” Нет? Вообще не откликается?

– Боюсь, нет.

Он вздохнул.

– Видимо, это показывает, до чего я стар. Я как бы по умолчанию считал, что стихотворения вроде “Опустевшей деревни” все еще есть в учебной программе. Оливер Голдсмит – слышала о таком? “Векфильдский священник”[11].

Прим не слышала.

– Я из-за вас чувствую себя ужасно невежественной, – сказала она.

– Ах, что ж. – Он улыбнулся. – С тех пор, как я сам был студентом, все изменилось, я отдаю себе в этом отчет. Вы теперь читаете всякую интересную всячину, какую в Кембридже в 1980-е и взглядом-то не удостоили. А все равно – хорошие стихи, если решишь-таки прикоснуться. Не сомневаюсь, у твоего отца экземпляр Голдсмита где-нибудь да завалялся. Они, по сути, о том, как капитализм разрушает общины.

– Отец никогда о нем не заикался, – сказала Прим. – Но отец вообще о книгах говорит мало. Как и о политике. Как и… да вообще о чем бы то ни было.

Они шли мимо цирюльни, маникюрной забегаловки и салона красоты, и Кристофер говорил:

– Надо полагать, это для тебя непросто – вернуться к родителям после трех лет в универе?

Прим пожала плечами.

– Сперва ничего было. А теперь начинает понемногу доставать.

– Работа у тебя есть все равно.

– О да, за полночь и на минималке. Делаю что могу, лишь бы машина капитализма тикала исправно.

Кристофер взял сказанное на заметку и задумался о разговоре за вчерашним ужином.

– Ты говорила довольно-таки циничные вещи, – сказал он.

– Да не особо. Просто у моего поколения нет иллюзий насчет положения, в котором нас бросили.

– Понимаю. – Они остановились возле бывшего банка, и Кристофер воззрился на брешь в стене, где прежде был банкомат. – Вопиющая стыдобища. Я писал об этом не раз и не два, между прочим.

– Ах да, – сказала Прим, когда они продолжили прогулку, – кажется, я парочку ваших постов читала.

– О! – отозвался Кристофер, не утруждаясь скрывать ни удивление, ни удовольствие. – Ты заходила в блог?

Досадуя на себя за то, что проговорилась, Прим сказала:

– Раз-другой.

На том и умолкла – пока. Возможно, получилось бы бестактно, скажи она ему, что написанное им, очевидно, продиктовано благими намерениями, однако нечто снисходительное сквозило в том, что человек, которому за шестьдесят, бравирует своим сочувствием к тяжкой доле молодежи, начинающей свой путь в большом мире. А затем она поспешно перескочила к его более недавним постам.

– Я видела, вы писали о конференции, которая на следующей неделе.

– А, да. “ИстКон”. Ну и странное же ожидается сборище.

– Собираетесь участвовать?

– Собираюсь. Обрадуются мне не больше, чем обострению триппера, конечно, однако мероприятие публичное. Я зарегистрировался и заплатил, как и все остальные. А потому возбранить мне участие у них не получится.

– Кто эти люди? – поинтересовалась Прим.

– Ну, смешанная компашка. Некоторые – относительно безобидные психи. Кто-то совершенно откровенный расист и садист. Лично мне меньше всех нравятся Роджер Вэгстафф и его последователи. Ты слышала, мы вчера вечером о нем говорили – мы с твоей матерью и с ним учились на одном курсе в Кембридже. Послушник Эмерика Куттса. Я уже какое-то время слежу за его траекторией. – Несмотря на то что вся главная улица была более или менее в их полном распоряжении, Кристофер заговорил тише: – Эти в самом деле опасны. И речь не только о том, что они вполне себе фанатики в политическом смысле и за последние несколько лет стали мейнстримом. Одно это уже тревожно. Я имею в виду то, что они… – Кристофер понизил громкость еще больше: – Они опасны буквально.

Прим не вполне понимала, к чему он клонит. Ей почему-то навязчиво захотелось хихикнуть, что она и сделала – к своему величайшему удивлению.

– В смысле?..

Он кивнул.

– Да, мне поступило немало угроз. А пару месяцев назад меня чуть не переехали на улице. Мотоцикл.

– Ужас какой, – проговорила Прим. Но удержаться не смогла: – Хотя, может, это неудачное совпадение…