Последний герой СССР (СИ) - Алмазный Петр - Страница 4

Закрыл дверь.

На кухне уже дымился в тарелке ужин.

— Ешь давай, — мама пододвинула ко мне тарелку и налила чай в фаянсовую чашку — оранжевую, в крупный белый горох.

Я не стал отказываться, проголодался после «водных процедур» в реке. Кстати, надо будет завтра спросить Валька, за каким лешим я полез в воду в одежде? А то сегодня, оглушенный резким переходом из банковского офиса в воды Оби, как-то не подумал об этом.

— Мам, какое сегодня число? — глазами поискал на стене отрывной календарь, который, как я помню, висел над столом, но его не было на привычном месте. — А где календарь?

— Какой-то ты странный сегодня, — мама внимательно посмотрела мне в глаза, подошла и положила ладонь на лоб — проверить температуру. — Как будто не ты. Нежности непривычные, и не болтаешь без умолку. Календарь, опять же… Сам ведь свалил его в тарелку с супом вчера. Не помнишь? С Анжелкой тут обниматься вздумали и смахнули нечаянно. Она еще пищала потом полчаса, что платье ей забрызгали.

Анжела… Как в известной поговорке: а слона-то я и не заметил. Точнее — забыл про него. Но — я всю жизнь старался забыть эту су… гм… Надо же, у меня это получилось: ни разу про нее не вспомнил, даже когда рассматривал в шкафу костюм, купленный к свадьбе.

— Так что же все-таки случилось? — с волнением спросила мама.

— Ничего. Просто устал, — дежурно ответил ей.

А что я ей еще скажу? Что в душе у меня опыт прожитых лет и знание будущего, которое для нее еще не наступило?

— Так какое все же сегодня число? — повторил вопрос.

— Четвертое июня, — ответила мать.

Я выдохнул. Есть время все исправить. До второго августа еще далеко. Просто не пойти на ту гулянку, просто не вытаскивать из шкафа берет и тельняшку.

— Кстати, насчет Анжелы, — мать оживилась, — тетя Люда из ЗАГСа звонила, говорит, дату можно перенести. Как вы хотели — пораньше зарегистрироваться. Через три недели нормально? Там появилось окошко. Ты же помнишь, я разговаривала насчет этого?

Я помнил. И свадьбу помнил. И что будет после свадьбы тоже помнил. Тот злосчастный день второго августа, когда по глупости, ввязавшись в пустую драку, перелетел через перила моста, спиной на старые опоры. Боль, которая не отпускала ни на минуту. Ноги, которых я не чувствовал, но которые болели постоянно. И ее — Анжелу — брезгливо морщившуюся, когда я просил ее поправить подушку или помочь перевернуться. «Ты же мужик, терпи», — говорила она, во время своих редких появлений в больнице. Я тогда не знал, что она уже подала на развод…

Гречка во рту сразу стала безвкусной.

— Мам, давай не сейчас, — я не готов был обнажить душу, даже перед самим собой. — Мне надо осмотреться. Как-то все слишком быстро.

— Осмотреться? — она нахмурилась. — Ты живешь здесь двадцать лет, куда еще осматриваться? Или… ты про свадьбу?.. — всплеснула руками, потом прижала их к щекам. Жаль ее расстраивать, но в этом вопросе надо сразу расставить все точки над «i».

— Свадьбы не будет, — ответил резко и тут же пожалел об этом. — Мам, смысл жениться и тут же разводиться? — постарался немного смягчить резкость, чтобы не обижать мать. — Я хочу как вы с отцом — один раз и на всю жизнь. Ну я пошел.

— Куда, а чай⁈ — крикнула вслед мама, но я уже вылетел из квартиры, хлопнув входной дверью.

Сбежал. Наверное, даже не от ее вопросов — от себя. На улице стрельнул у прохожего сигарету. Он дал и спички. Я прикурил, затянулся — до кашля, до хрипоты. Будто мог выдохнуть с дымом всю горечь прошлого.

Анжела. Анжелика. Лика… Когда-то милая девчонка, жившая вон в том доме — по соседству. Я на нее никогда не обращал внимания. Но все случилось внезапно — быстрый роман перед армией. Мы стали «ходить», как говорили тогда. Точнее — сейчас так говорят.

Её лицо в моей памяти теперь не казалось милым. Теперь, вспоминая Анжелу умом взрослого мужика, я понимал и наигранность ее чувств, и лживость ее слов.

Все встало на свои места давно. Когда я лежал в больнице с перебитым позвоночником, а она приходила ко мне реже сиделки, которой отец платил, чтобы мать могла хоть изредка отдохнуть. И всегда с новым маникюром, новыми духами, в новых нарядах.

Как-то, уже после развода, года через три — я начал передвигаться с костылями и был невероятно горд этим — видел ее однажды. Доковылял до перекрестка, направляясь в парк. Мимо пронеслась черная «Волга» с редкими по тем временам тонированными стеклами. Окно опустилось и я увидел свою бывшую жену. Вульгарно накрашенную, губы алые, как рана. Рядом такие же девчонки с сигаретами. Из машины донесся смех, потом громыхнула музыка: «Дым сигарет с ментолом»… Анжела с вызовом глянула на меня, будто хотела сказать: «Видишь как у меня теперь все хорошо?», и машина рванула с места, оставив меня в клубах выхлопа…

— Нет, Анжела, тебя больше не будет в моей жизни, — сказал я вслух и тут же увидел ее.

«Невеста» бежала ко мне по газону, наплевав на табличку: «Цветы не топтать».

— Владька! А я в окно смотрю, ты стоишь — куришь. Думаю, меня ждешь! — Анжела подбежала ко мне, в глазах блеск наигранной радости.

Она попыталась обвить мою шею руками, но я отстранился. Её духи — дешевые и приторные — резко ударили в нос.

Я ненавидел ее половину жизни. Потом старался забыть. Забыл. Но все равно никогда не подпускал к себе близко женщин. Всегда держал дистанцию. Любовницы были, но условия ставил сразу: на брак и любовь не рассчитывать…

Сейчас же смотрел на нее спокойно. Странно, даже злости не осталось. Абсолютный ноль, никаких чувств вообще.

— Все кончено. Мы расстаемся, — сказал равнодушно.

— Что?.. — прошептала она.

— Ты меня слышала, — я снова поднес к губам сигарету, затянулся.

Её улыбка застыла и нарочито медленно сползла с лица. На глаза навернулись слезы — крупные, аккуратные, будто специально выдавленные для эффекта.

— Как ты смеешь⁈ — трагично заломив руки, произнесла она, а я отметил отстраненно, что голос ее еще надрывно дрожит, но в глазах уже появилась злость. — Я все для тебя, а ты⁈

Дальше истерика:

— Ты ничтожество! Нищий! Так и сдохнешь в своей хрущевке!

— У нас «брежневка», — уточнил равнодушно.

Она задохнулась от возмущения. Видимо, не ожидала от меня такой холодности.

Не стал слушать, что она скажет дальше, не интересно. Бросил окурок и с силой вдавил его в асфальт. Потом повернулся и пошел прочь. Вслед мне еще неслись крики, но это уже меня не касалось.

Когда вернулся в квартиру, по комнатам разносился густой бас отца. За разговором с Анжелой я и не заметил, как он прошел мимо. А он, видимо, поделикатничал — не окликнул, чтобы не мешать, как он думал, «молодым»…

— Ого! — войдя в кухню, я увидел на столе пачку денег. — Откуда?

— Зарплату дали, — ответил отец. — Сразу за два месяца. Деньжищ море!

Он полулежал на стуле, держа в руках беломорину со смятой гармошкой картонного мундштука. Папироса не дымилась, мать строго-настрого запрещала курить в доме. Глаза отца блестели как у мальчишки, выигравшего рубль в карты. Я видел, как он горд собой.

— Мы теперь буржуи, Зинок, накупим всего! — Его голос гремел на всю квартиру.

— Накупим, как же, — проворчала мать. — В магазинах шаром покати.

Мать стояла у плиты, помешивая шумовкой овощи в сковородке. Потом накрыла сковороду крышкой, убавила газ и повернулась. Губы ее были поджаты.

— Ты талоны получил? — спросила она строго. — Деньги — это хорошо. Но что ты на них купишь? А на барахолке все дорого, — и вздохнула.

Отец махнул рукой, с папиросы высыпался табак, желтые крупинки смешались с крошками на столе:

— Да брось ты! Скоро все отменят! И жизнь наладится!

По радио заговорил Горбачев.

— Правильно его называют — Трепачев, — кривясь, заметила мать.

— О, Зинуль, я сегодня слышал, как песню на частушку переделали! — И отец, прочистив кашлем горло, довольно неплохо спел:

— На недельку до второго, закопаем Горбачёва. Откопаем Брежнева, будем жить по прежнему!