Адъютор. Его Величество - Корн Владимир Алексеевич - Страница 6

«И далеко опередил его экстерьером, – я потрепал по холке фыркнувшего Рассвета. – Но все-таки мой – лучший».

К храму ведут расположенные по спирали триста пятьдесят семь ступеней. Эту ценнейшую информацию доверил мне Аглишер, и в последствии я не знал, куда ее применить. Поднимаясь по ступеням, наверняка мне следовало думать о тех, кто когда-то по ним шел, и какие при этом надежды чаял. Сюда не приходят без расчета на то, чтобы о чем-нибудь не попросить. Благополучного завершения дел, здоровья для себя или родственников, часто достатка, во всех случая аргументированно. А заодно самому определиться, чего просить. Или поразмышлять о вечном. Бренности бытия, и что мы после себя оставим. Но я в мечтах представлял нашу с Аннетой встречу после разлуки, красочно ее расписывал, и времени на пустяки не осталось.

Храм представлял собой подобие часовни – древней, остроконечной, серой, как и скалы вокруг. И монолит плиты с отпечатком босой ноги Пятиликого. Теперь следовало обойти вокруг него, и никогда уже не вернуться: второй раз приходить нельзя. Помимо количества ступеней, это были все знания, которые удалось получить, потратив столько времени.

Ночной Туарсетт совсем не походил на сказочный город и вблизи. Разве что казалось – время застыло в нем навсегда.

– О, бургомистр Джастин Масингер почтил нас своим вниманием! – взгляд Аглишера был направлен на в меру дородного, плешивого и подобострастного господина, наряженного в темный сюртук и такую же шляпу.

– Кто рядом с ним? Комендант гарнизона?

– Все так и есть, сарр Клименсе, подполковник Джейкоб сар Баарбах.

Официально целью нашей миссии была инспекция, о чем в Туарсетте знали заранее, и потому их появление в столь поздний час на площади перед ратушей не удивляло. Тем больше, что часть людей Стаккера уже прибыла.

– Приветствую вас, господа! Прошу извинить, но мы не смогли преодолеть соблазна побывать в храме, когда проезжали мимо.

– И каковы впечатления? – голос у бургомистра был таким, как будто тот полностью его заслуга, и не хотелось Масингера разочаровывать.

– Ради него одного стоило сюда приехать. Господа, если не будете против, отложим дела на потом: дорога далась нелегко.

– Покои вам приготовлены, – заверил бургомистр. – А завтра вечером почту за честь принять в своем доме.

То, что Масингер назвал покоями, было двумя просторными комнатами, обставленными редкостно не гармонирующей мебелью. Я готов был поклясться, что значительная часть оказалась здесь не далее, чем накануне: слишком ее много. Одних подсвечников и канделябров зажжено столько, словно бургомистр полностью уверен – гость панически боится темноты. Особое умиление вызвало обилие гобеленов разнообразной тематики и всевозможной степени сохранности.

Но постель была широка, упруга и от нее пахло свежим бельем. На столике, рядом с бутылкой бренди одной из любимых марок, расположился графин, наверняка заполненный местным вином. Вскоре должны были наведаться из Дома Милосердия и осмотреть рану. Вслед за этим ждали ванна и ужин. А когда проснусь, обязательно обрадуюсь тому, что впереди целый день отдыха.

…Следующим вечером, на приеме, бургомистр Масингер был излишне суетлив. По той причине, что видел во мне возможность перебраться в Клаундстон. Главное, чтобы имя осталось в памяти. Пройдет время, потребуются люди, в нужный момент оно может всплыть, и тогда Масингер вцепится в шанс мертвой хваткой. У Джастина получилось. Хотя бы по той причине, что жалоб на него в архиве канцелярии наместника нашлось значительно меньше, чем на других. А если затруднения все же возникнут, мне достаточно взглянуть на любой гобелен, чтобы в памяти немедленно возникло – Джастин Масингер.

За столом непринято говорить о трех вещах – политике, деньгах и болезнях. Наверняка жители Туарсетта редкостно здоровы, потому что о хворях не было произнесено ни слова, но две оставшиеся темы обсуждались живо. Все непременно сводилось к тому, что собравшихся интересовало мое мнение, ведь оно не могло быть иным, чем у нового наместника. Витал в воздухе и другой вопрос, который так и не озвучили. Наша встреча с Аугустом обросла слухами, что перешло в уверенность – ради нее в Туарсетт я и прибыл. Иначе не складывалось. Отчетность меня не интересовала, каких-либо указаний никто не получил, как не было ни разносов, ни похвал, ни чего-то другого.

Взгляды за спиной были привычны. «Да-да, тот самый Даниэль сарр Клименсе, о котором газеты частенько пишут в светских хрониках, освещая его очередную победу на дуэли или турнире. Столичная знаменитость, можно сказать». Большая часть мужчин в доме Масингера вела себя, как и обычно в таких случаях – в разной степени настороженно. И как собеседники становились ценны те, кто отчетливо понимал – делить нам нечего, а первым не начну никогда. Подполковник Баарбах оказался обладателем нескольких орденов, человеком с богатой биографией, и настолько великолепным рассказчиком, что постоянно приходилось избегать его компании. В обществе принято считать меня безэмоциональным человеком. Все далеко не так, и всему есть объяснение. Давнее ранение в горло не позволяет не то, что кричать, но даже говорить громко. А другое, на щеке, улыбаться, превращая любую попытку в уродливую гримасу. Так вот, в шутках подполковника сошлось все, что мы в них ценим – тонкость, неожиданность ситуации, в меру приправленные крупицей морали, щепоткой пикантности и цинизмом на кончике ножа. Курт Стаккер нашел с ним общих знакомых, и расставались они почти в приятельских отношениях. Вечер Масингеру удался на славу, а местное вино действительно было таким, каким и расписывал его Аглишер: чудесный аромат и превосходный вкус. Омрачало единственное. Теперь мне казалось глупым – побывать в Поднебесном храме, и ни о чем не попросить. Не для себя, так для других. Как ни пытался, ответа не было.

…Наблюдая с высоты Рассвета за тем, как приближается Клаундстон, я размышлял, что поездка получилась непонятной. Событийная, она предоставила возможность сбросить ту сонливость, что преследовала в последнее время. И все-таки стройности в мыслях, касающихся предстоящего, я не добился. Само возвращение получилось скучным. Никаких событий не произошло, царапина на плече не беспокоила, и даже то, что, неловко спрыгнув с лошади, я подвернул лодыжку, развлечением не назвать.

Как замечательно вернуться туда, где тебя любят и ждут. Аннета, увидев меня, старательно пыталась не перейти с шага на бег: приличия на глазах слуг не позволяли.

Впрочем, как и броситься на шею, что непременно бы произошло, будь мы наедине. А потому нам только и оставалось, что взяться за руки.

– Я очень скучала.

– Я тоже считал минуты.

– Ты прихрамываешь.

– Мелочи. Завтра уже забуду.

– Как твоя рана на плече? – Аннета откуда-то о ней знала.

– Царапина. Что нового в Клаундстоне?

– В последние дни только и разговоров о вашей дуэли с Кимроком. Даниэль, по-другому было нельзя? Без того, что тебя могли убить?!

– Проникся. Может теперь, наконец, улыбнешься?

Аннета просьбу исполнила, и, любуясь женой, я надолго застыл.

«Еще немного, и подобные визиты станут привычны». Час спустя я смотрел человека, непонятно как оказавшегося в кабинете, куда ненадолго заглянул, чтобы просмотреть корреспонденцию. Он развлекался тем, что разглядывал огромную карту Ландаргии, и ради нее пришлось пожертвовать одним из четырех окон, иначе не помещалось.

– Приветствую вас, сарр Клименсе! – оторвался он от своего занятия.

– Мы с вами знакомы?

Важный вопрос. Тот, с которым мне довелось встретиться раньше, утверждал – образов у него много. В том числе и роковая красотка, перед которой не устоит никто. Что на этот раз мешало ему явиться господином моего роста, возраста, и со схожими чертами лица?

– Увы, нет. Хотите я добавлю – не имел счастья?

– Прошу вас, не утруждайте себя.

– Ну и зря вы так! Согласен, штука не совсем удачная, и все-таки не стоило реагировать так бурно.