Адъютор. Его Величество - Корн Владимир Алексеевич - Страница 11

Аннета произнесла фразу таким тоном, как будто только адюльтерами и занимается. Заставив меня улыбнуться, предусмотрительно отвернув лицо, чтобы не пугать ее неприятной гримасой.

Логика в ее словах, несомненно, была. Любительницам острых ощущений подавай именно их. Ну и какие они могут быть в случае с тем же садовником? Рутинное дело, как выразилась она сама. Другое дело – удачливый контрабандист или знаменитый разбойник.

– Аннета, думаю, нам стоит позаботиться о том, чтобы наши имена остались втайне.

Придумай какие-нибудь себе и мне, отшучивайся, переводи разговор на другую тему…

– А смысл? Думаешь, тебя не признают?

– Надеюсь.

– Ну и зря.

Разговаривая, мы добрались до взметающих искры высоко в небо костров, издалека услышав звуки музыки, пение и громкий веселый смех.

– Все, тебе пора принимать нетрезвый вид.

– А можно, я приму другой, который мне по душе куда больше?

– Ну и какой же?

– Такой, что я люблю своего мужчину кем бы он ни был. Думаешь, я полюбила тебя из-за того, что у тебя на боку болтается шпага?

– И где ты ее увидела?

Посещать театр при шпаге – не хватает только засунутых за пояс пары пистолетов. Кроме того, там, куда мы пришли, принято быть без оружия. Меня убеждали, что здесь безопасней, чем на дворцовой площади во время коронации.

– Тебе идет, – разглядывая мое новое обличье при свете костра, резюмировала Аннета.

– Туфли снять не желаешь?

– Еще чего!

– А если они потеряют вид? Морская вода точно не пойдет им на пользу.

– Мужу только намекну, и он мне дюжину новых купит. Это с тобой я по зову сердца, мой милый учитель риторики, – лишь теперь я увидел, что Аннета держит их руке.

Костров на пляже было не меньше десятка, но мы выбрали самый огромный из них, расположенный чуть в стороне от других, и почти у воды. Тот, вокруг которого было больше всего народа.

Вообще-то я ожидал увидеть нечто вроде вакханалии. Визгливо смеющихся полураздетых дам, зазывно стреляющих по сторонам томными взглядами. Пьяных господ, оценивающе их разглядывающих, перед тем как приступить к решительным действиям. Ничего подобного не происходило: народ веселился. Случалось, когда из темноты выныривали парочки, и при желании истолковать причину их недолгого уединения можно и таким образом. Но во всем происходящем не имелось даже намека на пошлость. Звучащие вокруг шутки были остры, но не скабрезны. Струнный септет, наверняка состоявший далеко не из последних музыкантов Клаундстона, играл так, что казалось, за их слаженностью стоят годы совместной практики. Чего точно быть не могло – достаточно взглянуть на их наряды различной степени дороговизны.

Мы, под одобрительные возгласы поставив корзинку в общую кучу возле импровизированного стола, нашли себе место на побелевшем от солнца и соли стволе принесенного волнами дерева.

– Даниэль, долго мы здесь пробудем? – Аннета с живым интересом разглядывала происходящее вокруг нас.

– Пока не надоест. Желаешь, можешь потанцевать.

Музыканты к тому времени сменили грустную мелодию на такую зажигательную, что мне, не любившему это занятие до ненависти, трудно было удержать себя, чтобы не присоединиться к моментально образовавшемуся хороводу. Аннета даже не раздумывала, и всякий раз, когда терял ее из вида, почему-то екало сердце, когда только усилием воли я не вскакивал на ноги, и не бросался на поиски жены.

Наконец, танец закончился, музыканты взяли перерыв, Аннета присела рядом со мной, тесно прижалась, забрала бутылку, периодически отхлебывая из которой я лечил нервы, и лихо глотнула сама: какие тут могут быть фужеры с бокалами? Да и название праздника подталкивало и не на такие безумства.

– Спасибо, Даниэль! – глаза у Аннеты горели так, как будто я бросил к ее ногам все сокровища мира. – Как же здесь хорошо!

– Ты не устала?

– Нет-нет! Побудем еще немного?

– Как пожелаешь.

Я и сам чувствовал себя, что называется – благостно.

Сидеть вот так, не думая ни о чем. Страшиться, когда Аннета на мгновения исчезает из вида, затем радоваться ее появлению. Не думать о завтрашнем дне, когда множество дел, все как одно неимоверно важных, навалятся так, что физически почувствуешь, как они прижимают тебя к земле. А воздух вокруг наполнен запахом так любимого мною моря, светят яркие звезды, и искры костра, взлетая, ненадолго становятся их частью.

Здесь никому нет дела – кто ты, что собой представляешь, какой у тебя пост или насколько глубок карман. Если уж пришел сюда, чувствуя себя таким же как все, и веселись. Иначе? Тебе не скажут ни слова, не станут бить или угрожать, ты всего-то перестанешь для всех существовать. Люди дружно сделают вид, как будто ты исчез, и тогда к тебе придет понимание – что есть ничтожность. Значимость человек всегда определяется в сравнении с другими, а тебя для окружающих попросту нет. Такие мысли лезли мне в голову, наблюдая за происходящим.

Ко мне подходили, о чем-то спрашивали, затевали разговор, отпускали шутки. Я тоже шутил в ответ с самым серьезным лицом, к чему давно привык из-за своего проклятия. В глазах некоторых несложно было прочесть, что меня узнали. Но ни разу я не получил ни единого намека, за что был безмерно благодарен, потому что мог оставаться таким, как хотел.

– Даниэль, пойдем, потанцуем! – безуспешно тянула за руку Аннета, пытаясь стащить с места, к которому я словно прикипел.

– Веселись, девочка. Очень рад, что тебе все настолько понравилось.

Веселись, девочка, и улыбайся за нас двоих. Ведь улыбка – это так важно. Даже звери, когда смотрят на своих детенышей, умеют улыбаться, а я нет.

Они появились из темноты, когда мы с Аннетой уже подходили к заждавшейся нас пролетке с вечно сонным и всегда медлительным Антонио. Четыре человека, с характерной походкой, легко выдававшей в них опытных бойцов. «Снова их столько же, – сделал я шаг навстречу, чтобы Аннета оказалась за моей спиной. Успокаивало, что дубин у них не было видно. Впрочем, их отсутствие совсем не означает, будто они не из Шестого дома. – Как же невовремя у меня при себе нет никакого оружия!»

В какой-то мере обнадеживало, что все происходит на глазах Антонио, чья медлительность и сонливость были намеренно напускными. При необходимости он станет настолько стремительным, насколько возможно, а его любимое оружие – фальшион, начнет творить чудеса. Помимо того, где-то поблизости должны находиться и еще трое парней, чья задача полностью заключается в целостности моей шкуры. И все-таки причины для опасений имелись.

– Господин сарр Клименсе, – еще издали поднял руку миролюбивым жестом тот из четверки, кто шел первым, – мы вас надолго не задержим.

Все они были наряжены согласно местной моде. Остроносые сапоги чьи короткие голенища из тончайшей кожи создавали складки как меха на гармони. Свободного кроя штаны и рубаха, синего или красного цвета всех оттенков. Довольно узкий ремень, изукрашенный множеством блях. Шляпа с едва выраженными полями, сдвинутая на затылок так, что становилось непонятно – как она умудряется держаться на голове. В дополнении к наряду обязательные усы стрелками и бородка клинышком, не считая серег, браслетов, цепей с кулонами или без. Наряд довольно нелепый, но безумно популярный среди определенной части мужского населения портового Клаундстона, и по нему невозможно догадаться – кто перед тобой. Представитель криминальной прослойки, всегда выглядевшей именно так. Мелкий клерк, для которого такое одеяние является праздничным. Зажиточный крестьянин, или торгаш средней руки, прибывшие в город по делам, и не пожелавшие бросаться в глаза. Внешность тоже была типична для уроженцев здешних мест. Смуглые, с иссиня-черными вьющимися волосами, и темными глазами. Как моя Аннета.

– Слушаю вас внимательно.

– Господин сарр Клименсе, мы к вам с предложением.

– И какого оно рода? – хотя примерно уже догадывался.

В Клаундстоне, как и по всей Ландаргии, любят шпагу. И все-таки настоящего культа в нем достигло совсем иное оружие – ганкасы. Представляющие собой отточенные до бритвенной остроты складные, но достаточно длинные ножи, для того чтобы в раскрытом состоянии от кончиков пальцев достигать середины предплечья. Вместе с рукоятью, разумеется. Удары ими наносятся в преобладающей части режущие, у них и острие не слишком-то для колющих предназначено, имея почти закругленную форму.