Ситцев капкан - Небоходов Алексей - Страница 9

Гриша подошёл к окну, посмотрел на ночной Ситцев: огни фонарей были едва заметны сквозь занавеску, зато силуэты людей в окнах напротив читались отчётливо. Каждый проживал свою маленькую драму, так же как он – только с другой стороны стекла.

Он уселся обратно за ноутбук, вбил в поисковик: "Как пережить первую ночь в доме новых родственников", – но вместо ответа наткнулся на ветку форума, где один из местных анонимов писал:

"Петровы держат в доме новые кадры ровно до первой крупной драки. Если задержится, значит, будет свадьба. Если нет – добро пожаловать обратно на вокзал."

Гриша невольно улыбнулся. В конце концов, если жизнь – это вечный кастинг на главную роль, то он, пожалуй, впервые оказался на правильной сцене.

В какой-то момент Гриша закрыл ноутбук – экран потух с легким щелчком, будто уставший собеседник вышел из чата без прощания. В комнате сразу стало ощутимо темнее и неуютнее: за окнами гудели редкие машины, дом ощетинился ночными скрипами, на лестнице кто-то осторожно ступал в носках, а в углу протяжно тикали старинные часы с облупленным циферблатом. Гриша попытался читать, но слова прыгали по странице, как испуганные прыгуны на льду, и он сдался, выключил настольную лампу и нырнул под тяжёлое пуховое одеяло.

Он долго ворочался – то закидывал руку за голову, то ловил каждое дыхание и скрип из коридора, пытаясь угадать по шагам, кто из обитателей дома не спит в этот час. Мысли не давали покоя: казалось, события дня продолжают разворачиваться уже без его участия в какой-то автономной ленте новостей, которую транслировали прямо в подкорку. Каждый разговор с сёстрами, каждый взгляд, даже мельком брошенная фраза на форуме – всё это всплывало из памяти не эпизодами, а калейдоскопом, где лица и голоса накладывались друг на друга, размываясь на границах.

Гриша перевернулся набок и попытался считать удары сердца, но вместо этого начал отмечать, как странно здесь пахнет по ночам: смесь пыли, старого лака и чьих-то дежурных духов, которые просачивались сквозь дверные щели. Он даже вспомнил детство – московскую двушку с сухим теплом батарей зимой и хлопковыми занавесками, всегда пахнувшими солнцем. Здесь, в особняке, всё было иначе: воздух становился плотным, будто старые стены ночами сжимались, храня внутри семейные тайны и тревоги.

На мгновение ему захотелось встать, выйти на кухню, налить воды или просто посмотреть, какая жизнь бродит по ночам по этим коридорам. Но тело уже приняло решение за разум: веки тяжелели, мысли путались, и где-то между двумя последними тиканиями часов он провалился в глубокий, вязкий сон.

Грише приснилось, что он снова в Ситцеве, только город выглядел иначе: улицы были вымощены ледяными плитами, дома – прозрачными, как из тонкого сахара, а люди двигались по ним, не оставляя следов. Он шёл по центральному проспекту, узнавая в каждом встречном знакомые черты – то сестра Маргарита, только в форме надзирателя, то София, но с лицом актрисы немого кино, то мама Елена, исполинская и строгая, как памятник, указывающая рукой дорогу к выходу из города.

В одном из дворов он увидел себя – другого, грубого и неулыбчивого, который уже знал местные порядки и мог отличить сороковые дома от пятидесятых не по номерам, а по запаху дыма и голосам за стенами. Этот двойник, не заметив настоящего Гришу, уверенно прошёл мимо, даже не обернувшись. Гриша попытался крикнуть ему что-то важное, но голос не слушался: горло сдавило, как будто вместо языка во рту лежала чужая фамилия.

Он проснулся на том же боку, в той же тишине, только за окном уже светило предутреннее небо, а часы показывали пять сорок две.

Глава 3

Утро в Ситцеве началось с издёвки природы: небо вывалило на город ватную, предынфарктную хмарь, в которой у каждого фонаря был собственный оазис тьмы. Григорий проснулся без будильника – тикали только чужие часы, а сам он лежал, как покойник на экзамене, пытаясь вспомнить, где начинается и заканчивается новая жизнь. Холод в комнате не ощущался, но было ясно: под этим пуховым одеялом он останется навсегда, если не встанет сейчас.

Он оделся механически – в первый раз за годы примеряя к себе чужую униформу. Серый костюм с эмблемой "Петров" сидел на нём не просто плохо, а вызывающе противоестественно: рукава великоваты, плечи висели, а на спине образовывалась складка, в которой можно было прятать годовой отчёт по инвентаризации. На лацкане мерцал бейджик: "Иванов Г." – эта буква выглядела как судебный вердикт или свидетельство о рождении не в ту эпоху.

Гриша спустился по лестнице в кухню, но застал там только Лизу – та сидела за столом с тарелкой каши и жевала её так, будто заранее знала: завтрак не даст ей ни удовольствия, ни шансов на успех.

– Доброе утро, – произнес он, и голос его застрял на полпути, разбившись о невидимую стену.

– Выглядишь смешно, – сказала Лиза, не отрывая взгляда от своей ложки.

– Ты тоже, – честно ответил он.

Она улыбнулась с благодарностью – это был первый признак, что сегодня не всё так плохо.

Маршрут до салона оказался коротким, но Гриша специально шёл медленно: ему хотелось впитать каждую деталь города, словно ищет подсказки в квесте, где каждый кирпич пропитан подозрением. По пути он отметил: лавки открывались раньше, чем вставало солнце, а продавцы ещё спали за прилавками; кафе работали, но пахли не кофе, а тревогой; каждый встречный смотрел на него с таким видом, будто в городе провели опознание, и он прошёл его с нулями по всем пунктам.

Салон "Петров" располагался в здании бывшей текстильной биржи: фасад с облезлой мозаикой, колонны с трещинами, как на мумифицированных мумиях, и огромные окна, которые утром отражали только собственное прошлое. Внутри пахло полиролью, старым деревом, отчётливым дистиллятом финансовых махинаций. Все элементы были на месте: винтажные витрины с дубовыми рамами, гранёные стеклянные колпаки, под которыми украшения лежали, как скифские трофеи или улики с места преступления; над этим всем висела люстра, из тех, что ломают шею при первом же землетрясении.

Маргарита встретила его у входа: строгая, с идеальной причёской, в платье-футляре цвета "выгоревший индиго". Она была собрана, как батарейка в карманном фонарике – небольшая, но, если разрядишься, света не будет нигде.

– Опоздали на три минуты, – сказала она, пристально вглядываясь в его бейдж.

– Батарейка села, – ответил он, не удовлетворив оправданием ни себя, ни её.

– Здесь не Москва, – парировала Маргарита. – В Ситцеве время двигается только по часам мамы.

Он усмехнулся, ожидая дальнейших инструкций.

– Запомните, – она говорила быстро, не переводя дыхания, – вы работаете на "Петров" и на меня. Все остальные – либо мебель, либо клиенты. Ваше место – у резервной кассы и витрины с "ходовым" ассортиментом. Рабочий день с восьми сорока пяти, перерыв не более пятнадцати минут, чай только в подсобке. Телефоны – в шкафу, ноутбук – только по разрешению, из личных вещей допускается блокнот и ручка. Вопросы?

– Нет, – честно ответил Гриша, но она, кажется, всё равно ожидала возражений.

– Хорошо, – она быстро кивнула, – идёмте, я покажу, где у вас "передняя линия".

Салон внутри был театром, где сцена разделялась на два мира: царство покупателей и царство продавцов. На границе стояли витрины, похожие на аквариумы, где плавали кольца, серёжки, цепи – каждая вещица с биркой, как у пациента на приёме у психиатра. Между ними сновали женщины в униформе: кто-то стерильный, как медсестра, кто-то – вечно рассеянный, как лаборант, забывший свою пробирку в метро. Каждая сотрудница была персонажем, за которым стояла отдельная история: трагикомедия с элементами хоррора, где единственный смысл – выжить и досчитаться до зарплаты.

Маргарита провела его к рабочему месту – это был столик у окна, над которым висела трёхъярусная полка с каталогами и коробками для упаковки. На первом этаже работали три человека: София, одетая как городская принцесса с лёгким налётом дерзости, Лиза – скромная тень себя самой, и Вера, имя которой он узнал из списков на стенде, но пока не видел её вживую.