Ситцев капкан - Небоходов Алексей - Страница 7

Лиза несколько раз пыталась вставить в разговор свои мысли, но их выталкивали из потока, как рыбу из бочки. В один момент она даже повернулась к Грише:

– А вы правда читаете столько, сколько говорят?

– Если говорить честно – скорее коллекционирую книги, – признался он. – Иногда кажется, что читать их – всё равно, что есть свою бабушку по чайной ложке.

Она засмеялась, а потом сразу прикусила губу: смех здесь был валютой, которую лучше расходовать экономно.

Маргарита тем временем вернулась к делам салона:

– Кстати, мам, у нас в понедельник ревизия по центральной линии поставок. Надо согласовать финальный прайс с Зингером.

– Я помню, – сказала Елена. – Не люблю, когда меня напоминают, будто я уже в слабоумии.

София тут же зашептала Лизе что-то на ухо, и та впервые за вечер позволила себе улыбнуться более открыто.

В этот момент официант аккуратно убрал пустую посуду и на столе остался только свежезаваренный чай и маленькие, будто детские, пирожные с малиновым джемом. В комнате стало тихо, как бывает после грозы: напряжение ещё ощущается, но все молнии уже сработали.

Гриша смотрел на троих сестер, как на три стороны одного и того же треугольника, и вдруг осознал: они не просто выживают друг за счёт друга – они одновременно соперники, наследницы и потенциальные саботажницы. Но каждая любила мать так, как могут любить только люди, в детстве очень много боявшиеся темноты.

– Завтра рано вставать, – объявила Маргарита, как если бы она была не сестрой, а старшей вожатой в детском лагере. – Мама просит всех быть в салоне к восьми.

– Даже Лизу? – вскинула брови София.

– Особенно Лизу, – кивнула Елена.

– Я справлюсь, – тихо сказала Лиза. – Только, пожалуйста, не заставляйте меня разговаривать с Воробьёвой. Она меня ненавидит.

– Воробьёва ненавидит всех, – сказала София. – Она жалеет, что родилась женщиной, а не кассовым аппаратом.

Лиза улыбнулась, а Гриша поймал себя на лёгкой зависти: несмотря на весь яд, у этих людей была своя, очень крепкая, порода нежности.

Вечер закончился неожиданно быстро. Все трое дочерей одновременно встали из-за стола, и Гриша чуть не остался сидеть, но вовремя сообразил – надо двигаться по команде. Он услышал, как София шепчет Лизе на лестнице что-то утешающее, а Маргарита, уходя, долго смотрит в окно, будто проверяет, не остались ли снаружи враги.

Когда комната опустела, Елена подозвала Гришу жестом. Он подошёл ближе, впервые замечая, что её лицо не похоже на репродукцию с портрета: на щеках были тонкие морщинки, а губы чуть обветрены, как у людей, которые часто нервничают на свежем воздухе.

– Не верьте всему, что они говорят, – тихо сказала она. – И не бойтесь ошибаться. В нашей семье есть только один запрет: предательство.

– Я понимаю, – ответил Гриша. – Иногда не знаешь, что страшнее: ошибиться самому или подвести другого.

– В вашем возрасте это нормально, – сказала Елена и едва заметно коснулась его плеча. – Главное – не обманывайте себя. Остальные с этим справятся сами.

Он поклонился, не зная, что делать дальше, и на мгновение остался один, как на театральной сцене после финального акта.

Вечерний Ситцев мерцал за окнами. Похоже, новый спектакль в этом доме только начинался, а его роль уже была распределена. Гриша пообещал себе: теперь он будет смотреть не только на декорации, но и на то, что происходит за кулисами.

Потому что именно там – в трещинах, взглядах, мелких недомолвках – и рождалась настоящая жизнь этой семьи.

После ужина Григорий не спешил к себе. Он медленно поднялся по лестнице, внимательно разглядывая каждую ступеньку, словно искал в их трещинах намёк на завтрашние перемены. Когда за ним захлопнулась дверь его комнаты – компактной, с угловым креслом и шкафом, пропахшим лавандой и старым мелом, – он на мгновение замер у порога, прислушиваясь к незнакомой тишине. В этом доме даже звуки были другими: вместо гомона телевизора и цокающих кастрюль – только печальный скрип половиц, да приглушённые голоса где-то за стеной, похожие на переговоры таинственных заговорщиков.

Он снял пиджак, кинул его на спинку стула, но рука машинально поправила воротник – будто в комнате за ним наблюдают. Взглянул на отражение в тёмном стекле окна и не сразу узнал себя: в полумраке лицо показалось тоньше, старше, а глаза неожиданно наполнились азартом. Григорий сдвинул штору и выглянул во двор. Ситцев в это время суток был похож на гигантский растрёпанный улей: одинокие фонари, тусклые окна, в каждом из которых – чья-то семейная драма на тихом ходу. Он подумал, что сейчас кто-то в другом доме так же стоит у окна и смотрит на него.

Внутри поселился странный зуд. Казалось, всё, что происходило за этим ужином, было только тизером к чему-то более важному. В голове, как после экзамена, начали проступать неясные планы: что спросить у Софии, как подловить Маргариту на противоречии, как узнать, почему Елена так боится старости… Но больше всего его зацепили слова Лизы – о том, что в каждом поколении свой способ быть "собой". В его мире никто не решал такие вопросы в открытую: все привыкли менять маски и считать это адаптацией, а не предательством.

Он прикинул план на ночь, разложил бумаги, ноутбук и телефон на столе. Офисные привычки не исчезали – он даже хотел было повесить табличку "рабочее место", но вспомнил, что теперь его рабочее место – здесь и везде, где надо наблюдать и вовремя подслушать. Штора колыхнулась от сквозняка, и вместе с ним в комнату вошло ощущение, что завтра начнётся нечто совсем новое.

Он устроился у окна, ноутбук поставил на стопку юридических справочников, которыми, очевидно, никто никогда не пользовался, и жадно перебирал новостные ленты, форумы, мессенджеры, всё, что могло пролить свет на структуру жизни в этом городе. Ещё вчера казалось: Ситцев – это скопище апатии, но теперь, когда он смотрел на него изнутри, весь город представлялся коробкой с засахаренными тараканами: с виду приторно, а внутри кишит мелкой, но яростной жизнью.

Едва Гриша собрал базу с логинами и анонимными никами активных пользователей форума "Ситцев Live", как в комнату без стука просунулась голова Маргариты.

– Ну что, разведка боем прошла успешно? – она не входила, а внедрялась, как профессиональный лектор на скучном корпоративе.

– Веду партизанскую войну, – ответил он, по старой привычке пряча рабочий стол подальше от чужих глаз. – В городе все друг друга пасут, особенно ночью.

Маргарита выдала ему быстрый, колючий взгляд. За ним следовало молчание, в котором угадывался едва ли не материнский скепсис: как если бы она заранее знала, к чему приведет каждая его мысль.

– Если хочешь знать правду о людях – читай, что они пишут о себе в интернете, – сказала она, отходя от двери и, кажется, намереваясь уйти. Но вместо этого шагнула к нему ближе, встала у стола и скрестила руки на груди. Из-под тёмного трикотажа проглядывалась жёсткая геометрия костей: у Маргариты даже привычка стоять была построена по военным уставам.

– Мне больше нравится читать между строк, – не сдавался Гриша. – Здесь, в отличие от Москвы, никто не шифруется.

Она усмехнулась.

– В Москве просто шифруются не так, как думают остальные.

Он кивнул, как равный с равным. В этот момент его внимание на секунду отвлекла пёстрая вкладка "Ситцев: новости без цензуры", где некий МАРИНАВЛАД высмеивал старших дочерей Елены за "манерность и стальные штаны", а младшую величал "школьной патриоткой, которая до сих пор верит в волшебство".

– Ты же понимаешь, что мама тебя тестирует, – спокойно заметила Маргарита.

– Само собой, – сказал он. – Я даже ставки сделал: сколько недель продержусь, прежде чем меня отправят обратно в Москву.

– А я, наоборот, думаю: сколько недель понадобится, чтобы ты здесь укоренился, – заявила она. – У Петровых и с невежами всегда так.

Это был комплимент или предупреждение, Гриша не стал уточнять. Он знал: когда Маргарита переходила на такие формулировки, дальше последует допрос с пристрастием.