Это я — Елена: Интервью с самой собой. Стихотворения - Щапова-де Карли Елена - Страница 17

В один из таких дней, вернувшись домой, я бросилась в горячий аквариум, который также называется ванной. Только вода никогда не отказывает в помощи, она успокаивает или приободряет, — это уже зависит от того, что вы у нее попросите, в любом случае, это скорая помощь.

Поднявшись к себе в комнату, я увидела красивого юношу, который с озабоченным видом рассматривал ее и с явной злобой поглядывал на мои вещи.

— Хай! — сказала я.

Его «хай» почти не прозвучало.

— Я — Елена…

— Очень приятно, очень приятно, — зашипел он, и сразу же четыре змеи подняли свои холодные головы и поползли в мою сторону.

— Что ты здесь делаешь? — одна из змей была уже совсем близко.

— Я? Я здесь живу. Золи на время пригласил меня пожить, — неуверенно тянула я.

— Золи всегда отдает мою комнату кому-нибудь, пока меня нет, — заорал юноша. — Я работаю, приезжаю усталый и нахожу свою комнату занятой, приятно, да?!

— Я здесь ни при чем. Золи пригласил меня сам, и я комнату не выбирала.

Как ни странно, аргумент подействовал.

— Я его бой-френд, — устало проговорил он. — Меня зовут Лаген. — Он протянул мне руку, и что-то вроде улыбки промелькнуло на его лице. — Извини, я психанул, ты здесь и правда ни при чем, но все же, это хамство — всегда отдавать мою комнату.

«Бедняга Лаген, — подумала я, — то ли ты скажешь, когда узнаешь, что не только твоя комната занята, но и комната Золи. Занят его прик и его ас[33], заняты почти все ночи. У него — новый душераздирающий роман, и кто из вас двоих останется победителем, — неизвестно. Его новый любовник, фотограф, выглядит крепким парнем, хотя и не так красив, как ты…»

Известно, что в Нью-Йорке моден гомосексуализм. Если раньше говорили об этом шепотом, как о привилегии избранных утонченных эстетов (матросы были не в счет), которые ходили под крыльями Оскара Уайльда и Верлена, то теперь каждый шофер грузовика одевается в кожу и ходит в гей-клаб[34] и дискотеку. Половина из них с удовольствием спит с женщинами. Это называется двойная сексуальность. Простая гомосексуальность к пятидесяти годам имеет большое седалище и крашеные рыжие волосы.

Комнатный вопрос уладился просто. Лаген поселился в комнате Пат. Лаген победил, фотографу в слезах было отказано в доме. Пат переехала ко мне. Не могу сказать, чтобы мне это очень понравилось. С ее приходом в комнате возник беспорядок. Невероятное количество платьев, туфель и косметики въезжало в мою комнату. Пат, как всегда, сияла, мне же было совершенно невесело, и я отправилась к своему другу, чтобы выкурить джойнт и поделиться своими неприятностями.

Я вернулась домой около двух часов ночи. Дверь нашего особняка, как всегда, была приоткрытой, горел свет. Неизвестно, по какой причине, но Золи считал, что воры в этот дом никогда не придут. Они пришли. Но позже.

В моей комнате, или — если вам угодно, уже — в нашей, горел свет. Пат живописно раскинулась на кровати. Душистые волосы распущены. В руках у нее были тетрадь и ручка, и что-то неторопливо записывалось «для истории». На лампу она набросила красный платок, сексуальное тепло мурлыкало об уюте.

Я поздоровалась и пошла в ванную, где полоскалась около часа. В душе я надеялась, что она не выдержит и заснет. Однако, вернувшись, я застала Пат за тем же занятием. Я сняла халат и в одних трусиках, которые решительно надела на себя после ванной, хотя это было совершенно ни к чему, ушла в одеяло.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответила Пат, хитро улыбаясь.

Я рассматривала ее, нисколько не стесняясь, и видела по ее лицу, что это доставляет ей удовольствие. Без грима она была так же хороша, или еще лучше. Чистая и прохладная, почти невинная, она напоминала мне какую-то лесную историю из жизни нимфотелых.

— Что ты пишешь? — По-видимому, она давно ждала этого вопроса, поэтому ответ прозвучал слишком поспешно:

— Дневник. Я его давно начала. В данную минуту я пишу о тебе.

— Ты думаешь, тебе достаточно для этого света? Я не думаю, что при таком свете можно что-либо написать или прочитать.

Злодейская кошка посмотрела на меня томным призывающим взглядом и, вздохнув, спросила:

— А ты всегда спишь в трусиках?

С молниеносной быстротой я сняла с себя кружевной лоскут и прыгнула к ней в постель. Ее длинное худое смуглое тело было великолепно. Она целовала мои губы, и поцелуй ее был одновременно холоден и горяч. Щекой она терлась о мои руки, грудь и ноги.

— Как ты прекрасна! Твоя кожа — как мех, как шелк. Ты — маленький белокурый бог, ты идеальна, — шептала она.

— Пат, я влюбилась в тебя с того момента, как только увидела впервые.

— Правда?

— Правда, конечно, правда. Ты — совершенство.

— Да, да, мы обе очень красивы, очень. Посмотри, посмотри, — и она далеко отбросила простыню…

Проснувшись, я ее не застала, она уже ушла. Было полдесятого утра. Черт с ними, с деловыми встречами, работа подождет до завтра. Мне было легко и весело. Целый день я не ходила, а летала. Днем встретила Сашку, и мы пошли выпить кофе.

— Ленок, ты сегодня какая-то торжественная, влюбилась что ли?

— Влюбилась.

— В кого?

— Поклянись, что никому не скажешь.

— Клянусь.

— В Пат Ивленд.

— Ну-ну, — он смотрел на меня насмешливо и скептически, — что, серьезно влюбилась?

— Отстань.

— Ну ладно, позвони, расскажешь, как развиваются события.

— Ничего я тебе рассказывать не буду. Пока.

— Ну, пока.

— О чем ты думаешь? Ты все время молчишь, — спрашивает Пат.

— О тебе.

— А что?

— Что ты ужасно красива.

Пат жмурится и скалит зубы.

— Ты тоже, — говорит она в ответ мне. — Скажи, то, что случилось, это уже было с кем-то до меня?

Я ничего не хочу ей рассказывать о Катрин, которая была мне навязана из-за моего хулиганства. Мое тайное и явное презрение к ней было не в мою пользу, поэтому я отвечаю:

— Нет, никогда.

— Тебе никогда не нравились женщины? Никогда?

— Ну почему никогда, нравились, конечно. И особенно запомнилась одна. Я шла с мамой в метро. Мне было лет семь или восемь. Я вдруг увидела женщину, от чьей красоты меня бросило в жар. «Что с тобой? — мама испуганно смотрела на меня. — Тебе плохо? Ты вся красная, хочешь выйдем на улицу?» — «Нет, — ответила я, — сейчас пройдет»…

Между прочим, такие же взгляды маленьких девочек я сейчас ловлю на себе. И их изумленные глаза, и раскрытые рты всегда приводят меня в отличное настроение. Как правило, это очень хорошенькие девочки, с глазами романтиков. Я им всегда улыбаюсь в ответ, и мы понимаем, что будущее выиграно.

— Ты ревнивая?

— Не знаю, но думаю, что могу быть очень ревнивой. Впрочем, такого случая мне еще не представилось.

— Значит, когда ты увидела меня, тебя тоже бросило в жар?

— Да, второй раз в жизни.

Она смотрит на меня с улыбкой полководца, выигравшего битву:

— Расскажи мне что-нибудь. Золи сказал мне, что ты поэт, это правда? Прочти какие-нибудь стихи.

— Они не переведены на английский, а по-русски читать тебе нет смысла.

— Ну расскажи какую-нибудь историю…

— В крепостной России дочка одного помещика ранним утром брала коляску, и в нее заместо лошадей запрягали тридцать молодых крепостных девиц. Садилась на козлы вместе с кучером и, погоняя «лошадок» кнутом, отправлялась на прогулку. А вернувшись, кричала-кричала: «Мама, овса лошадям!» В ясли для «лошадей» сыпались конфеты и печенье…

Пат смотрит на меня с открытым от удивления кругленьким ртом.

— Знаешь, — говорю я ей, — с тобой я чувствую себя хорошо, но не спокойно. Вот такого спокойствия, как в детстве, или после того, как нанюхаешься героина, нет.

— Ты что, нюхаешь героин? — с ужасом спрашивает она.